Волгины

— Это делается не для загляденья, отец, — серьезно поправил Виктор. — Фигуры высшего пилотажа нужны летчику, чтобы ловчее вести воздушный бой. Чтобы самому увернуться от врага и сесть ему на загривок.

— Да и смотреть любопытно, не скажи. Дух захватывает, когда такие крендели в воздухе расписывают, — с удовольствием отметил Прохор Матвеевич.

— И что тут любопытного? — вмешалась в разговор Александра Михайловна, разливавшая суп. — Один страх и только… Мыслимое ли дело на такой высотище летать. Смотреть вниз — и то жутко, а они что делают! И хорошо, Витя, — что ты еще этого не достиг. И не надо, сынок, бог с ним. Летай спокойно да пониже.

Прохор Матвеевич бросил на жену сожалеющий взгляд. Виктор ласково засмеялся.

— Мамочка, да ведь чем ниже летать, тем опаснее…

И все за столом засмеялись, но Александра Михайловна, недоуменно и обиженно хмурясь, качала головой.

— Как бы не так. Говорите мне…

— Хотела бы я посмотреть на этого твоего приятеля. — сказала Таня, заинтересованная рассказом отца.

— Ты его увидишь… завтра… — усмехнулся Виктор.

— Он придет сюда? — удивилась Таня.

— Да… если хочешь, — сдерживая смех, ответил Виктор.

Он вспомнил, что условился быть у Вали в шесть часов и, торопливо одевшись, взволнованный мыслью об очень важном разговоре с ней, вышел на улицу. Отношения его с Валей становились все более странными и неопределенными: она словно дразнила его — была с ним то ласковой, то натянуто-холодной и капризной. Сегодня он решил «раскрыть все скобки», чтобы уехать в армию с надеждой или разочарованием.

Вечер, морозный и ясный, с медленно гаснущим, вишнево-дымчатым на западе небом, обнимал город. В неподвижном воздухе все еще была разлита та особенная зимняя свежесть, которую Виктор чувствовал в полете над городом.

В раздумье он не заметил, как подошел к дому Якутовых, позвонил.

Ему открыла Валя.

— Извини, я, кажется, рано, — сказал Виктор.

— Заходи. Папа еще не приехал из клиники. Мама у знакомых, — беспокойно щуря глаза, сказала Валя.

Они вошли в залитую мягким светом комнату Вали с ковром во всю, стену, широкой массивной кроватью в углу и черным угрюмым шкафом, сквозь толстые стекла которого поблескивали золотые тиснения книг.

Валя в платье василькового цвета, плотно облегающем ее стройное тело, подошла к Виктору.

— Ну? Чего же ты стоишь? Будь, как дома… как всегда.

— Буду, как дома, — усмехнулся Виктор и сел на диван.

Валя опустилась рядом. Он заметил: у нее накрашены губы, взгляд напряженно выжидающий. Виктор сидел не двигаясь, молча.

— Почему ты молчишь? Ты нынче какой-то странный, — сказала Валя.

— Мне нужно поговорить с тобой, — смущенно проговорил Виктор.

— Пожалуйста. Говори…

— Я завтра уезжаю, — тихо сообщил Виктор. — И мне бы хотелось…

— Да?.. Уезжаешь? Мне уже оказала Таня.

— Ты ничего не скажешь мне перед отъездом? — спросил Виктор. — Вот мы встречались с тобой почти месяц… И вот я уезжаю. И неужели все останется так, как будто ничего не было?

Он покраснел, на лбу мелкой росой выступил пот.

— А что должно быть? — спросила Валя, и глаза ее сузились.

— Вот и я говорю: может быть, ничего. Мне так и казалось, что между нами ничего серьезного не может быть…

— А я и не ожидала ничего, — пожала плечами Валя. — Я тебе говорила в станице, помнишь? Мне с тобой было весело. И сейчас чуточку грустно, что ты уезжаешь… И ты мне нравишься…

— Благодарю.

— Но повторяю: было бы глупо к чему-то обязывать друг друга. Ты понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Виктор. — Ну что ж… Пусть будет так…

Он тяжело вздохнул, встал. Жгучая обида бушевала в его груди: он ожидал многого, но только не такого конца.

— Ты сердишься? — спросила Валя.

— Ничуть, — покривил губы Виктор, хотя в душе его бушевало возмущение и было стыдно чего-то… Он овладел собой, заложил руки в карманы бриджей, качнулся на каблуках с этаким молодцевато-небрежным видом, даже тихонько посвистал. «Недоставало еще, чтобы летчику раскиснуть от одного капризного слова пустой девчонки!» — подумал он.

— Ах, ты даже не сердишься? Тебе безразлично? — разочарованно протянула Валя.

Виктору захотелось задеть ее за живое.

— Да, теперь мне безразлично, — сказал он и снова посвистал. — Я все-таки думал, что ты способна на более серьезное, настоящее…

— А что такое настоящее? Я еще не знаю, — усмехнулась Валя.

Где-то далеко, в прихожей, послышался звонок.

— Кажется, папа приехал, — сказала Валя и побежала открывать дверь.

Когда она вернулась, Виктор, уже одетый, стоял посредине комнаты.

— Ты извини, но я должна… к папе приехал профессор Горбов.

— Да, да, пожалуйста, я ухожу… Прощай…

Он протянул руку.

Она с любопытством смотрела на него.

— Мы расстаемся друзьями, не правда ли? Я буду о тебе вспоминать. Ты — хороший… — Она приблизила к нему свое очень красивое, но холодное, точно фарфоровое, лицо. — Ну, пожелай же мне счастья. Помнишь, как в ту ночь… под Новый год. Ты так хорошо сказал тогда…

— Желаю тебе счастья, — сказал Виктор.

— Ведь ты еще приедешь? И мы встретимся и будем такими же друзьями?..

— Да, да, да… — торопливо отвечал Виктор.

— Ну, дай я тебя поцелую… — И она легонько, как бы снизойдя до этой милости, поцеловала Виктора в губы.

Проходя через гостиную, Виктор увидел отца Вали, лысого низенького человека с толстым животом, беседующего с высоким черноволосым мужчиной в отличном костюме и роговых очках. Виктор поклонился, но Якутов, увлеченный разговором, не ответил ему. Валя нетерпеливо кинулась к гостю, и Виктор увидел на лице ее неподдельную радость.

«Так вот оно что, а я-то думал…»

Выйдя из дома Якутовых, он долго стоял у подъезда, как бы приходя в себя после столь необычного расставанья, потом медленно побрел вдоль улицы, все больше удивляясь тому, как все это внезапно и просто кончилось.

«Ерундовина какая-то получилась… Эх, Витька, Витька! А ты ей всю душу выложил, — упрекнул он себя, испытывая горечь и как бы издеваясь над своей недавней влюбленностью. — Да что жалеть! Не одна звезда светит в небе…»

Ночью погода испортилась, повалил густой, мокрый снег. Утром пронзительный ветер подул с Азовского моря, пошел смешанный с острой игольчатой крупой дождь. Ледяной пупырчатой коркой он оседал на расчищенных, блестевших, как стекло, тротуарах, на стенах домов, на жалобно скрипевших и позванивающих ледяшками деревьях. Гололедица сковала улицы… На город надвинулась свинцовая хмарь, в домах и учреждениях днем зажигали электричество.

Виктор сходил в аэроклуб, простился со всеми знавшими его инструкторами и преподавателями и особо — с Федором Кузьмичом. Коробочкин и Виктор зашли в ресторан, выпили прощальную.

Поезд уходил в семь часов вечера. Александра Михайловна торопилась уложить в чемодан все, без чего, по ее мнению, невозможно было отправляться в дальний путь.

Она была убеждена, что запасы домашней провизии никогда не помешают и всегда заменят то недоваренное и недожаренное, чем кормят пассажиров в дороге. Несмотря на протесты Виктора, было уже уложено столько слоеных пирожков, ватрушек, жареных кур, яиц, баночек с вареньем и медом, что всего этого хватило бы, как пошутил Виктор, на трехмесячную зимовку в Арктике.

Александра Михайлова не упустила ни одной мелочи — от иголки и носовых платков до шерстяных, собственноручно связанных носков.

Она была спокойна на этот раз и уверена, что скоро увидит сына и с ним ничего худого не приключится.

По случаю отъезда сына Прохор Матвеевич ушел с работы раньше времени. Таня совсем не пошла в институт. Она не отступала от Виктора, все время спрашивая, когда же придет его приятель, отчаянный летчик, так искусно делавший воздушные фигуры.

Шли часы, близился вечер, а таинственный летчик все еще не приходил.

— Можешь не сомневаться: ты увидишь его в последнюю минуту, — успокаивал сестру Виктор.