Дом с закрытыми ставнями

Мы вернулись в клуб, и, удивительно, эти же пацаны, что обидели меня, по–приятельски поздоровались с Ванюшкой, делая вид, что не замечают меня.

Я осмелился и сказал:

Эй, ребята, после кино пойдем к нам играть?

В сад? — спросил один.

Ага!

А дед не заразит язвой?

Да нет, наш дед любит мальчишек, — заверил всех Ванюшка.

Тогда придем.

Я приободрился, но все еще робко стоял в сторонке, ожидая, что кто–нибудь да и крикнет обидное «бактист!»

Ты чо стоишь там? — спросил один из мальчишек.

Я насторожился.

Иди к нам, — позвал другой.

Я подошел, и скоро мы начали играть в «жучка». Меня поставили посередине круга. Я выставил руки, как положено, ладонями перед грудью, и от страха закрыл глаза, думая, что сейчас ударят меня не по ладошке, а по лицу. Удар! И я не понял сразу, ударили меня по лицу или по ладошке. Я снова зажмурился.

Ребята засмеялись:

Отгадывай!

Отгадывай!

Меня еще раз ударили, и я неожиданно отгадал, кто бил. Вдруг кто–то крикнул:

Шакал!

И вся ватага куда–то бросилась. Я за ними.

Бей шакала! — орали ребятишки.

На моих глазах они отколошматили совсем безобидного, как мне показалось, мальчишку. Это удивило меня. Я думал, что обижали только меня из–за того, что я баптист, а оказалось, что им плевать — баптист ты или неверующий. Значит, бог гут ни при чем. Надо просто дружить со всеми. Одному тяжело и страшно. Да если еще ты трусишь и этим показываешь свою слабость. Мне становилось все легче и веселее, будто с меня медленно сползал невидимый груз…

Фильм «Овод» потряс меня. Я сидел и потихоньку плакал, Артур доверился священнику и признался ему на исповеди, что состоит в тайном обществе «Молодая Италия».

И вдруг этот священник предал его! Артур попал в тюрьму. Друзья подозревают его в предательстве. Проходит много лет, Артур под именем Ривареса возвращается в Италию. Он снова борется за свободу — и снова попадает в страшный застенок. К нему в камеру приходит падре Монтанелли. Он не узнает в Риваресе своего Артура.

Я — Артур, твой сын, — признается бесстрашный Овод. — Отец, пойдем с нами! Что тебе этот бог? Выбирай, или я, или он… Неужели можно делить любовь между нами: половину мне, а половину богу? Я не хочу крох с его стола. Он или я…

Идти с тобой мне нельзя — я священник… — отвечает отец.

Артур хотел бежать, но старая рана подвела его. Он потерял сознание… И вот Артура ведут на расстрел… Святой отец спешит освободить Артура от казни. Он медленно спускается по каменным ступеням, а по Артуру уже дали один залп… После второго Артур встал и сказал:

Плохо стреляете, господа… Стреляйте в меня так, как если бы вы стреляли по врагам народа. По врагам народа — огонь!

После третьего залпа Артур падает.

В зале послышались тяжелые вздохи.

Сквозь слезы я смотрел на экран. Я готов был закричать от горя. Монтанелли приподнял тело Артура, своего родного сына, бесконечно дорогого ему…

Да где ты, бог?!! — потрясая кулаками, закричал Монтанелли. — Нет тебя!!!

О, эти слова! Они ударили в самое сердце мое, в самое больное место. И я со страхом понял, что тоже сомневаюсь в существовании его… Это, должно быть, уже давно зародилось во мне, только я сам скрывал это от себя. Даже подумать об этом страшился…

Дома мать читала Библию. Впервые я увидел ее в очках. «Еще ослепнет с этой Библией», — подумал я.

Ты чего это очки надела?

Ох, сынок, буквы сливаются, прыгают, — пожаловалась мать.

Так хоть бы лампу зажгла, а то сидишь в темноте. На улице светлынь, могла бы и ставни открыть.

Да когда мы их, сынок, открывали? Отец с дедом хозяева.

Вот из–за них и сидим всю жизнь в темноте!

А ты чой–то сегодня такой взбалмошный? Лучше почитай–ка мне от апостола Павла вторую главу. Ведь тебя в его честь назвали. — Мать протянула мне Библию.

Не буду.

Не гневи господа, Павел! — прикрикнула мать.

Я отступил назад:

Не буду!

Мать поймала меня за полу пиджака.

Не доводи до греха!

Вошел дед, подпоясанный широченным ремнем с кольцами, бляхами, его коричневые сапожищи были густо запылены. Он только что вернулся из соседней деревни.

Опять бушуешь? — спросил он.

Я бросился к нему:

Деда, окажи ей, чтоб не заставляла читать! На покосе ты обещал!

Матрена, ведь невольник — не богомольник. Сколько раз теэе говорить об этом?

Сняв со стены полотенце, он ушел к роднику умываться. Я тоже хотел удрать, но в дверях показался отец. Мать, увидев для себя поддержку, снова начала:

Ну, почитай, будь умницей.

Не буду! — уперся я.

Ах безбожник ты, безбожник, и в кого только вы такие уродились? — покачал головой отец.По–добру мать просит. Ну!.. — отец подтолкнул меня к столу.

Не доводи до греха, Павел! — припугнула мать.

Глядя исподлобья на Библию, я пятился к двери,

с трудом выдавливая угрозу:

Я учительнице все скажу…

Пусть–ка сунется!

Я весь сжался, наверное, глаза мои были злыми. Отец скрипнул зубами, вырвал из брюк ремень и ожег им мою спину.

Деду скажу! — завопил я.

Нашел защитника?! И на него управа есть! — воскликнула мать.

Это на кого? — спросил дед, вырастая на пороге. — Никишка, ведь сам детей мне на воспитание отдал, чего лезешь?

А что, разве я не отец?!

Отцовства тебя никто не лишает, а вот воспитатель из тебя плохой. Павел, ступай отсюда, я поговорю с ними.

Я юркнул в дверь…

В ИЗБУШКЕ ЛЕСНИКА

Случайно камнем я выбил окно у соседа. Дед взялся за ремень. Я взбунтовался, надерзил ему, а у него разговор короткий:

Вон из дому, балбес! Не приходи, пока ума не наберешься

А мне уж так опротивел этот дом с закрытыми ставнями, эти порки, эти баптистские моления, что я готов был бежать от них на край света. Взял я берданку, охотничьи припасы и — в тайгу. Недавно прошли дожди, и на скошенных полянах вымахала новая трава, речка Сухая забурлила, исчезли старые броды. Я забрался в самую чащобу, и мне повезло: подстрелил четырех рябчиков. Это уже не плохо — ужин есть. Я привязал их за ноги к поясу и поспешил в избушку лесника Прохора. Хозяина не оказалось. Видно, ушел в поселок за припасами.

На плите стояла теплая кастрюля с картошкой. Я раздул тлеющие угли, подбросил дровишек и поставил чугунок с водой, отыскал в кустах дикий лук–сле–зун, ощипал рябчиков, выпотрошил их, вымыл в речке. Знатный будет ужин! Я поймал себя на том, что в лесу мне хорошо, легко, радостно, точно сбросил с плеч целый молельный дом. Как только рябчики сварились, я накрошил в бульон картошки, лука, посолил все это, и скоро в избушке вкусно запахло таежной похлебкой…

Уже темнело, когда пришел лесник.

Никак Никандров внук? — обрадовался он, кладя на самодельный стол картонки с порохом и мешочки с дробью. — Ух ты, как у тебя вкусно пахнет.

Обыкновенно молчаливый, лесник Прохор сегодня был пьяненько–разговорчивый.

Ишь, рябчиков стрелял! Молодец ты. Только вот зря деду перечишь. Он хороший у тебя!

Да, хороший… Из дому выгнал, — пожаловался я.

Да ты чо это, паря? Простил он тебя. Велел домой идти, ежели ты, конечно, ума набрался. — Прохор разгладил сивые усы, которые свисали ниже подбородка, расстегнул ворот рубахи и, сняв буденовку, бросил ее на топчан.

А я откуда з.наю, набрался я ума или нет?

А это недолго проверить. Вот отвечай мне, как нужно относиться к взрослым?

Ну, — замялся я, — ну, уважать их надо… ну, не перечить им…

Во–во–во, это самое и есть. Видишь, выхс>дит, ты набрался сегодня ума! — радостно воскликнул Прохор. — Теперь можешь идти к деду, не тронет.

Похлебка моя сварилась, и я наполнил миски. Прохор многозначительно крякнул, вытащив из одного мешочка бутылку водки и малосольные огурчики.

Ну, как за твоего деда не выпить? Выручил.

Дядя Прохор налил себе полный стакан, а мне плеснул на донце.

Да зачем же мне? Я же еще не взрослый! — воскликнул я.