Заря над Уссури

— Здесь, у японцев, в их штабе, находится непонятная, но значительная японская шишка, — продолжал Калмыков. — Он скрывает свое звание, подлинную фамилию. Его зовут Фукродо. Ну, Фукродо так Фукродо, зятева мать его знает. Его всегда держат в самом курсе событий. Фукродо заявил мне: чехословаки и американцы скоро покинут Дальний Восток; войска, рядовые солдаты их неприкрыто выражают симпатии большевикам, многие переходят к партизанам. Красные заражают их бредовыми идеями интернационализма. Чехи и американцы уводят войска: их переперло от страха, что солдаты занесут большевистскую заразу в свои страны. Американское правительство даже не уведомило об этом Японию, а просто приказало эвакуировать свои части с территории Сибири и Дальнего Востока. Генерал Грэвс уже концентрирует войска во Владивостоке.

Теперь посмотрим, что делается на западе.

Генерал Сиродзу, командующий японскими войсками в Амурской области, официально известил население: японские войска прекращают войну с большевиками и партизанами. Последние могут свободно выйти на линию железной дороги.

Красные вступили в Благовещенск. Да, господа! Чтобы вам было яснее положение на западе, сообщу вам печальную новость, о которой я узнал только сегодня. Красные совершили преступление против человечности: приговорили к расстрелу благородного сына земли русской адмирала Колчака и его сподвижника премьер-министра Пепеляева. Приговор приведен в исполнение!

В просторном кабинете, где всегда царила мертвая тишина, — Калмыков не терпел никаких разговоров, когда он удостаивал чести выступить перед подчиненными, — послышались взволнованные восклицания. Начальственным жестом призвав офицеров к порядку, Калмыков размашисто и истово перекрестился.

— Упокой, господи, во царствии своем души новопреставленных рабов твоих, героев доблестных, сложивших голову во славу великой, единой, неделимой России! Со святыми упокой!

Офицеры, встав с мест, тоже крестились.

— Теперь восток! — продолжал Калмыков, когда волнение, вызванное его последним сообщением, немного улеглось.. — Там тоже дела швах: в Никольск-Уссурийске восстал местный гарнизон и, опираясь на поддержку красных партизан, захватил власть.

Новая власть в Никольск-Уссурийске сформировала воинские отряды и направила часть их в сторону Владивостока. Другая часть войск, направленная против нас, движется к Хабаровску. Сюда идет значительная группа. Генерал Розанов срочно оставил Владивосток…

В кабинете наступило подавленное молчание.

— Фью! — звонко свистнул Юрий Замятин. — Розанов уже драпанул? Вот длинноногий народ! Ну и дела! Надо поскорее и нам удирать без оглядки!

Замятин беспечно сплюнул на пол.

Калмыков гневно глянул на него, оскорбился:

— Подъесаул Замятин! К порядку! Вы забылись! Вы на военном совете, а не в китайской харчевне!

Замятин, невнятно бормоча, стушевался, ушел в кресло.

— Положение ясное, господа офицеры, — слово за словом рубил Калмыков, — не будем играть в бирюльки и сделаем выводы: незамедлительно действовать!

Сегодня я сообщил японскому командованию, что буду лично возглавлять длительную экспедицию по борьбе с партизанскими отрядами, которые полукольцом обложили Хабаровск. Но это предлог для нашего беспрепятственного ухода. Я отдал приказ о передаче всей полноты власти полковнику Демишхану.

Игра с передачей власти из рук в руки может вызвать подозрения. Поэтому нам надо спешить и спешить. Благодаря вам, господа офицеры, нам удалось успешно ликвидировать неустойчивые элементы в частях Тридцать шестого полка, которые могли бы помешать нашему уходу… Город очищен, но кругом партизаны. Если пронюхают о нашем уходе, попытаются потрепать нас. Путь не близок. Уходим мы… — Калмыков тревожно и недоверчиво обвел взглядом присутствующих, — сегодня ночью. Часа в два тронемся. Постараемся сделать это как можно незаметнее — выиграть несколько лишних часов. Идет небольшой, но верный, сколоченный отряд в составе тысячи двухсот человек. Среди них молодое пополнение — кадеты-выпускники, наша надежда, наше будущее. Они с восторгом решили следовать за мной…

Нам необходимо срочно изъять золотые запасы из банка и казначейства.

Капитан Верховский! Эта операция возложена на вас, и я думаю, что вы выполните ее столь же блестяще, как вы выполнили операцию по чистке Тридцать шестого полка. Вы головой отвечаете за благополучный исход!..

Подъесаул Замятин! Ваше задание известно — чистка… Все! Можете расходиться, господа, и приступать к делу. Сбор к двенадцати часам ночи…

В первой половине ночи все сборы к бегству были закончены. Атаману пришло донесение: в банке и казначействе произведена реквизиция золота.

Замятин с толпой пьяных офицеров во втором часу ночи подошел к Калмыкову и, приложив руку к мохнатой папахе, отрапортовал:

— Приказание выполнено, ваше превосходительство! Японцы не допустили нас к тюрьме. Стали на своем. А из вагона… выдали.

— Бьют отбой, желтоглазые? В нейтралитет тоже заиграли? — отрывисто и раздраженно бормотнул Калмыков. — А этих всех? Подчистую?

— Так точно, подчистую…

— Благодарю за верную службу… есаул Замятин.

Перед тем как отдать отряду распоряжение об оставлении города, Калмыков с группой приближенных офицеров обсудил детали предстоящего маршрута.

— Есаул Замятин!

— Слушаю, ваше превосходительство!

— Вам поручается самая почетная, но и самая ответственная задача — прикрыть наш отряд. Вы — в арьергарде! — Мстительная, мелкая радость откровенно прозвучала в голосе атамана.

Потом он подошел к Верховскому и тихо, доверительно прошептал ему:

— Капитан Верховский! Большая часть золота — тю! — уже улыбнулась нам. Пришлось часть оставить японцам — так будет сохраннее. Ну, вы понимаете? Иначе нам не уйти спокойно. Запомните, Верховский: ни шага от саней с золотом! Снарядите проверенный эскорт для сопровождения и охраны. Это черное воронье, — с открытой злобой кивнул он в сторону улицы, где уже выстраивался его отряд, — может пронюхать — и тогда все полетит к чертовой матери, по клочкам растащат! Никому, ни одному человеку, не доверяйтесь, — он подозрительно глянул на Верховского, — отряд не должен знать, что вы везете. Еще будут тянуть лапы — на раздел, на долю! Черта с два! Предупреждаю: не спускайте с золота глаз. Башку снесу, если не углядите!

Перед тем как командный состав отряда должен был выйти к частям, Калмыков предложил:

— Сядем, господа, на минутку перед дальней дорогой по старинному русскому обычаю.

Все, шумно двигая стульями, уселись, притихли.

Атаман поднялся с места. Присутствующие встали следом за ним. Размашисто перекрестившись на висевшую в углу большую икону в серебряной ризе, с теплящимся огоньком лампады, Калмыков раздельно сказал:

— С богом! В путь! — И шагнул к дверям. — А какое сегодня число, господа?

— Тринадцатое февраля, ваше превосходительство! — почтительно сообщил Верховский.

— Тринадцатое? Черт! Как это я упустил? — Суеверный Калмыков на момент даже приостановился. — Тринадцатое! Ну, теперь поздно пятиться. Идите, господа, отдавайте распоряжения. Капитан Верховский! Быстренько напишите мой последний приказ всей шпане, остающейся здесь. Непременно напишите: я ухожу на время, и первым моим долгом будет по возвращении в Хабаровск повесить всех кобелей и сук, которые обрадуются моему уходу!

Неслышно, незаметно надо выскользнуть из города. Этим мы экономим несколько часов. Предупредите строго-настрого: тишина и порядок. Любой шум — будем расстреливать!..

Угрюмый, протрезвевший Замятин подошел к Верховскому.

— Счастливый ты, капитан! У золотца погреешься. Не упусти счастья. А меня в арьергард сунул. Вот в чем, оказывается, собака была зарыта! Подсластил есаульством такую пилюлю! А я-то думал: чего это он так раздобрился? Прикрывать отряд! Удружил… Иван-болван! — с сердцем закончил он. — Маханем-ка, Верховский, в опиекурильню, — знакомый ходя пустит в ночь-полночь. Спиртяга завсегда водится. Выпьем, милая старушка, сердцу будет веселей! Не хочешь? Я и один сбегаю, тут два шага… Попомнит меня Иван-болван…