Докер

В Ростове было хорошо. Она работала на обувной фабрике, муж лечился, Ласло снова ходил в школу. Поправившись, муж уехал на село как двадцатипятитысячник — для укрепления колхозного строительства.

Маргарита Бернгардовна на фабрике стала бригадиром. Активно участвовала в общественной работе, избиралась членом Ростовского горсовета.

Так продолжалось до 1934 года. Сперва мужа, а потом и ее вызвали в Москву и направили учиться в Коммунистический университет национальных меньшинств Запада. А через два года, по вызову своей партии, они уехали поближе к венгерской столице — в Чехословакию. Работа предстояла опасная, поэтому Ласло оставили в Москве.

В Праге они занимались организацией доставки нелегальной коммунистической литературы в Венгрию и Румынию. Это было трудное дело. Часто случались провалы. Логичнее было в сложившихся условиях эту литературу издавать в самих этих странах. С их предложением согласились, и они перебрались в Румынию.

В Бухаресте муж взял патент и открыл портновскую мастерскую. А вскоре они создали подпольную типографию в одном из бухарестских подвалов.

Газеты, брошюры, листовки выносились небольшими пачками темными ночами.

Провал подпольной типографии был случайным. Как-то в летний жаркий вечер, когда все легли спать, один из наборщиков приоткрыл окно и так его оставил. Ночью в подвал забрались воры.

Пришлось срочно искать новое помещение, перевозить печатные машины, шрифты. С необыкновенным трудом все это удалось сделать Маргарите Бернгардовне и ее мужу, но сами они попали под слежку.

Шпики долго вели за ними наблюдение, и однажды мужа арестовали. Ее об этом немедленно предупредили, она постаралась уничтожить кое-какие материалы, но скрыться уже не успела, была схвачена на улице.

Маргариту Бернгардовну привели на квартиру, перевернули здесь все вверх дном, но, не найдя ничего компрометирующего, сунули ей в карман пальто «Коммунистический манифест» и увезли в тюрьму.

В феврале 1940 года их судили. Мужу дали семь лет тюрьмы, ей — три года. На разные сроки были осуждены и другие коммунисты, арестованные по делу подпольной типографии.

Каждую ночь в тюрьме шли допросы, пытки. Многих избивали до полусмерти, приводили в камеры в неузнаваемом виде. Но коммунисты держались стойко.

Потом заключенных стали перевозить из города в город, из одной тюрьмы в другую. В этих тюрьмах Маргарита Бернгардовна и заболела тяжелой формой ревматизма.

Прикованной к тюремной койке она встретила известие о нападении фашистской Германии на Советский Союз.

В войну на стороне Германии вступила и королевская Румыния.

Надо было думать о семьях политзаключенных, оставшихся без кормильцев, чем-то им помочь. Вот тогда-то Маргарита Бернгардовна занялась лепкой фигур из хлебного мякиша. Научила ее этому румынская художница, сидевшая с нею некоторое время в одной камере. Фигурки тайно выносились из тюрьмы, их продавали за приличную плату. Среди покупателей были и состоятельные коллекционеры, высоко ценившие искусство тюремных ваятелей.

В 1943 году, в честь дня рождения короля или какого-то другого события, была объявлена амнистия. Маргариту Бернгардовну милостиво перевели в концлагерь, а через некоторое время выпустили. Правда, она оставалась поднадзорной, каждое воскресенье ей надо было регистрироваться в полиции.

Немного поправившись, она пошла в прислуги, потом устроилась закройщицей в сапожную мастерскую. Но однажды во время бомбежки Бухареста во дворе мастерской сгорела цистерна с горючим, сгорела и мастерская, а ее завалило рухнувшим сводом. При этом ее сильно контузило.

В тяжелом состоянии она целый год пролежала в квартире одной рабочей семьи, пока Румыния не была освобождена.

Муж ее в это время находился в лагере политзаключенных. За день до спасения лагеря советскими войсками гестаповцы расстреляли пятьдесят шесть румынских и венгерских коммунистов и триста советских партизан. Среди расстрелянных был и ее муж Евгений (партийная кличка — Фельд). После этой массовой бойни чудом выжили только два коммуниста-венгра. Один из них — товарищ Галл — рассказал ей потом о смерти ее мужа.

После окончания войны Маргарита Бернгардовна переехала в Будапешт, вернее — ее туда перевезли: она даже на костылях не могла ходить.

Ее лечили, народная власть проявляла всяческую заботу о старой коммунистке. По ее просьбе были предприняты поиски Ласло. Особую энергию в этих поисках проявил сотрудник Советской контрольной комиссии в Будапеште капитан Остапчук. Он и нашел Ласло, служившего тогда в наших десантных частях на Дальнем Востоке.

Когда мы с Ласло собрались уходить, Маргарита Бернгардовна подошла к книжному шкафу, задумчиво обратилась ко мне со словами:

— Что же вам подарить на память?

— Что-нибудь из бухарестской коллекции, мама, — подсказал Ласло.

Маргарита Бернгардовна открыла дверцу и взяла с полки небольшую корзиночку с темно-красными тюльпанами.

— Эти тюльпаны случайно сохранились у одного из собирателей моих тюремных работ. Потом, через десяток лет, он их мне вернул. Остальное, что вы видите здесь, — это мои поздние работы. Леплю на досуге, дарю их в дни праздников моим товарищам, ветеранам партии.

Она бережно упаковала корзиночку с тюльпанами в вату, положила в круглую картонную коробку и протянула мне.

Теперь корзиночка с тюльпанами хранится в моем книжном шкафу в Ленинграде. У меня нет более ценного сувенира, чем эти тюльпаны, вылепленные из хлебного мякиша венгерской коммунисткой в годы минувшей войны в бухарестской тюрьме.

ЧЕЛОВЕК С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ

В Будапеште стояла тропическая жара, хотя была еще только середина мая.

В Буду, где жил Пал Фельдеш, я ехал в раскаленном, как сковорода, такси по запруженному машинами проспекту Кошута.

«Да, неудачный мы выбрали день для встречи. Не вернуться ли мне обратно в прохладу гостиничного номера с холодным душем?» — думал я, то поднимая, то опуская стекла на дверцах «Волги»: и от стен домов полыхало нестерпимым жаром. Хотя я сидел в одной рубашке-безрукавке, но ее в пору уже было выжать.

Я бы, конечно, вернулся назад, если б ехал к кому-нибудь другому. Но я ехал к Палу Фельдешу!..

Когда я позвонил ему в первый раз, у него гостили бывшие белорусские партизаны.

Когда я ему снова позвонил через несколько дней, он уезжал читать лекции студентам.

Но вчера вечером Фельдеш сам позвонил мне в «Асторию», и мы договорились встретиться сегодня в час дня; в пять вечера он выступает в военном училище. Изменить ничего невозможно!

«Волга» ворвалась на мост Эржебет. С Дуная повеяло прохладой, к тому же открылся неповторимый вид на город. И на какое-то время я забыл про жару.

Из всех будапештских мостов я больше всего люблю мост Эржебет. Я всегда с удовольствием проезжаю и хожу по нему. Он красив и днем, в ярких солнечных лучах, и вечером, освещенный неоновым светом.

Как и старый Эржебет, новый мост стоит без единой промежуточной опоры, в грациозном прыжке перекинувшись через реку на будайский берег. Я хорошо помню и старый мост. Взорванный немцами осенью 1944 года, он многие годы лежал, распластавшись в Дунае. Старый взорвали в секунду, новый строили двадцать лет.

«Волга» сворачивает с моста на эстакаду и стремительно несется вниз по улице Аттилы.

Этот район Буды я хорошо помню по дням войны. А после окончания войны я еще полгода прожил здесь на северной окраине. Я тут все исходил вдоль и поперек.

Мы проносимся мимо академии Людовика, сворачиваем на боковую улицу. Долго едем по ней, пока не попадаем на небольшую площадь. Вот харчевня, где я иногда обедал или сидел с товарищами за кружкой пива. Вот костел, где мы слушали органную музыку.

«Волга» выезжает на улицу, напоминающую деревенскую. Здесь и дома поскромнее, и дорога в ухабах, и тишина первозданная.

— Зовите меня просто Павел Павлович! — говорит Фельдеш. — Мне это будет приятно. Так звали меня партизаны Брянского леса.