Секретарь обкома

Юлия листала страничку, за страничкой, перебирала букву за буквой. Не может быть, чтобы в Старгороде не было никого, кто помог бы ей обосноваться на местной почве. Не может быть. И все же — странички листались, а такого не было, не было и не было.

Она отправилась в кабинет Василия Антоновича, села за его стол, потрогала оба телефонных аппарата — городской и АТС обкома. Обкомовский был с белой кнопочкой, расположенной справа под никелированным диском для набора цифр. На столе, под стеклом, был разостлан большой лист с фамилиями и телефонными номерами абонентов АТС. Вот номер Василия Антоновича: 22–14, вот номер его приемной: 22–43; вот этот самый, домашний, который на столе: 44–13. Юлия вела пальцем по колонкам фамилий и цифр. Мелькнуло что-то знакомое: Сорокин! Обрадовалась на миг. Но тот Сорокин, которого знала Юлия, поэт, весельчак, организатор интересного, тот «В. Д.» — Володька, Владимир Дмитриевич, и живет он совсем не в Старгороде. А здешний — какой-то «Ш. В.». Ну, «В» — понятно. А «Ш»… Что это может означать? Шаман? Шамиль? Шатобриан?

И вдруг следом за этим удивительным Сорокиным Ш. В. Юлия углядела фамилию: Суходолов Н. А., и мелкими буковками в скобках: «Химкомбинат». Ну конечно же, Николай Александрович! Он здесь! У него были неприятности в Ленинграде, и Василий Антонович года три или четыре назад, ещё в бытность свою секретарем Старгородского горкома партии, перетащил Николая Александровича сюда, директором только-только вступавшего в строй химического комбината. Николай Александрович знает Юлию с девчонок, в Ленинграде он был постоянным гостем Денисовых. Это веселый, добрый человек. Он и выпить-закусить может, и погулять, и в театр сходить. Только ему теперь что же — лет пятьдесят пять, наверно? Давно Юлия его не видела. Может быть, стал угрюмым, деловым старичком, к которому и не подступись?..

Но другого выхода не было. Юлия набрала номер, стоявший против фамилии Суходолова.

— Суходолов слушает! — ответила трубка холодно и официально. Юлия молчала. — Алло! — громко сказал Суходолов. — Слушаю.

— Николай Александрович? Это вы? — голосом, в котором зазвенели колокольчики, заговорила Юлия. — А это я, Юлия, сестра Софии Павловны.

— Юленька! Здравствуйте, дорогая! Какими судьбами? Надолго ли к нам? Все такая же обворожительная? Я, по-честному говоря, когда последние годы приходил к вам, думал, что в вас влюблюсь. А? — Суходолов весело смеялся.

— Но ведь у вас жена. Очень строгая притом, Николай Александрович, Елена Никаноровна.

— Она уже старенькая. Не обиделась бы. Да, по-честному говоря, и я уже не молоденький. — Он сказал это иным тоном, с грустинкой; возможно, что даже вздохнул в трубку. — Ну вот так, — добавил, и Юлия поняла, что или пора кончать разговор, или заговорить о том, чтб ее интересует.

— Николай Александрович, — решилась она. — Мне нужна ваша помощь. Очень нужна. Но об этом лучше не по телефону. Лучше бы повидаться.

— Так я к вам вечером заеду, если хотите. Заодно Денисовых повидаю. Уже с месяц не встречались. Как они?

— Хорошо бы без Василия Антоновича и без Сони, — ответила Юлия. — Это мое личное.

— Как же тогда, а? — раздумывал вслух Суходолов. — Может быть, ко мне, на комбинат приедете? А может быть, вот что: давайте пообедаем часиков в пять вместе, а?

— Пожалуйста. Но где?

— Да в ресторане гостиницы «Интурист», Там более или менее ничего. Согласны? Ну, тогда ровно в шестнадцать пятьдесят, без десяти пять, значит, ждите меня… Вы город-то знаете? Ах, первый раз, первый раз!.. Да, да, да… Выйдите, значит, в это время из подъезда, и все. Подкачу…

Когда точно, минута в минуту — без десяти пять, подошла машина Суходолова, Юленька на противоположной стороне улицы заметила Александра. Александр держал Павлушку на руках и пережидал движение, чтобы перейти улицу. Она нырнула в отворенную Суходоловым дверцу.

— Вы что так, Юленька? Будто бежите от кого? — спросил Суходолов, усаживая Юлию рядом и пожав ее руку.

— Шурик идет с сыном. Не знаю, заметил меня или нет. Кажется, не заметил. Едемте скорей.

В ресторане в это время было тихо, спокойно. Оркестр играл только с восьми вечера. Устроились за столиком в углу. Суходолов назаказывал официантке закусок и блюд.

— Я голодная, — предупредила его Юлия.

— А как насчет выпивки?

— Грешница — люблю шампанское. Только если не кислое.

— Полусладкого, значит, бутылочку охладите, — распорядился Суходолов. — А мне, тоже грешнику, двести пятьдесят.

— Столичной? — Официантка бесстрастно Записывала в блокнот.

— Ага. Ее, зловредной. Как там родимый наш Ленинград поживает? — Юлия не успела ответить, он сказал: — Чертовски вы похорошели, я бы сформулировал — в силу вошли. — Он внимательно рассматривал ее. — На «ты» уже называть не могу. Вот история! «Юленька» — это ещё язык поворачивается, а «ты» — никак, Юлия Павловна.

За обедом она ему рассказала, что ей надо с годик пожить вне Ленинграда, что, зная несколько неприязненное отношение к ней Василия Антоновича, она обращается не к нему, а вот к Николаю Александровичу, и если у Николая Александровича есть знакомства в местных театрах, то не поможет ли он ей устроиться художником-декоратором. Она привезла эскизы, наброски, фотографии. Пусть посмотрят, если хотят, пусть возьмут с испытательным сроком. Это понятно: должны же люди знать, кого принимают на работу. Но если примут, то Юленька своего рекомендателя не подведет, пусть он не думает.

— Попробуем, — сказал Суходолов. — Попробуем.

Через час они сидели в кабинете директора Драматического театра. Тот очень сожалел, но сделать ничего не мог, весь штат заполнен. Вне штата? Пожалуйста. Но только не знаю, что получится. Затирать будут наши художественные зубры. Народ в театре прижимистый.

— Ничего, ничего, — утешал Юлию Суходолов, вновь усаживаясь в машине. — Я этого человека не знаю, он меня тоже. Так, на всякий случай, заехали сюда. В оперетте будет вернее. В ней администратор рыболов. Мы всю зиму встречались с ним на Верхнем озере. Сидим на льду, что моржи, окуньков тягаем да горилкой обогреваемся. Хороший человек. Лапшин, Тарас Григорьевич. Как Шевченко.

Тарас Григорьевич Лапшин, едва взглянув на Юлию, так сразу же и воскликнул:

— Замечательно! По декорациям нам пока — временно, конечно! — художника не надо. Но есть место художника по костюмам. Можете? Будем рады видеть вас в нашем коллективе, Юлия Павловна!

Маленький, подвижной, энергичный, он то падал в кресло, то вскакивал с него — перебегал на диван, то бросался к окошку, то открывал бутылку с боржомом, и все смотрел восторженными глазами на Юлию.

Юлия видела, какое производит впечатление, и от этого делалась ещё привлекательней. А Лапшин говорил не переставая:

— Со временем все в ваши руки перейдет, Юлия Павловна. Вот вам лист бумаги для заявления. Вот листок по учету кадров. Садитесь, заполняйте.

Но даже Юлия растерялась перед подобной стремительностью событий.

— Нет, — сказала она. — Лучше я это возьму с собой и заполню дома, Я приду к вам завтра. Принесу свои работы, кстати.

— Ну отлично, отлично! Если придете с утра, тут и директор и главный режиссер будут. Сразу все и оформим. Считайте, что вы у нас работаете. С завтрашнего утра.

— Спасибо, — сказала Юлия. — С вами очень приятно.

— Польщен! — Лапшин приложил руку к сердцу, поклонился.

— Ну вот, — сказал Суходолов на улице. — Дело и сделано. Куда же теперь? Не поступить ли нам так? Погуляем часок-другой… Отличная погода… А там — поужинаем и… Нет, нет, совсем не так! Есть более интересный план. Сядем сейчас на пароход. Он идет без пяти восемь. Как раз успеем. Доедем до Георгиева монастыря — час ходу, И обратно. На пароходе буфет…

— Согласна! — Настроение у Юлии было радостное. По костюмам работать, так по костюмам. Что — у нее не хватит выдумки и вкуса? Ого, она ещё не так удивит и этого Лапшина, и его главрежа, и всех старгородских театралов. К тому же Лапшин утверждает, что это ненадолго; есть надежда, что и место декоратора освободится. И, что главное и особо ценное, — дело обошлось без вмешательства Василия Антоновича, без его заступничества и протекции. Когда-то без него ничто в жизни Юлии не обходилось, и это было ужасно, это угнетало, унижало. Ей невыносимо было чувствовать себя вечно обязанной чужому человеку. Окончив седьмой класс, она бросила школу и, не сказав ни слова дома, пошла учиться на курсы кройки и шитья. «Я стану портнихой, — рассуждала она, — хорошей портнихой, знаменитой, меня завалят заказами, и пусть тогда и он и Соня ахнут». Но он, то есть Василий Антонович, всему помешал. Он вернул ее в школу. В девятом классе — новое вмешательство. Юлия влюбилась в учителя физики. Учителю было двадцать восемь, ученице — шестнадцать. Он был холостой. Она стала ходить к нему — сначала за консультацией, потом просто осталась у него. Школу бросила. Скандал был ужасающий. Василий Антонович снова все устроил не по ее, а по-своему. Он увел девчонку от физика, устроил в другую, дальнюю, школу и в конце концов заставил окончить десять долгих и ненавистных классов. Да и потом, и после школы, в театральном институте, сколько было всяческих вмешательств. И в институт-то без помощи Василия Антоновича ее не приняли бы. Соня его упросила похлопотать «последний раз в жизни». Впервые вот большое, серьезное дело обошлось без Василия Антоновича. Ну как тут не радоваться!..