Золотой поезд

— Нас очень видно, — сказала Валя, — могут обстрелять.

— Не бойся. Сейчас приедем. «Вот только не спустили бы под откос», — подумал Ребров про себя. Валя притихла; не сознавая всей опасности, она ее чувствовала. Ребров не отходил от окна, тщетно вглядываясь в темь. С большим трудом он различил будто в одно мгновенье промчавшиеся строения Исетского разъезда. Машинист не остановился, не сбавил хода, и поезд промчался дальше, на Екатеринбург. «Что он, с ума сошел?» — подумал Ребров и схватился уж за рукоятку тормоза, но вспомнил, что трое красноармейцев, наверное, не дремлют, и, значит, путь свободен впереди. Вдруг раздался резкий свист.

Ребров невольно вздрогнул. «Машинист предал, — подумал он. — Белые услышат свист». Он выскочил на переднюю площадку вагона. Открыл дверь, ведущую на буфера: ни соединительного железного листа, ни перил у вагона не оказалось. Впереди темная масса тендера кидалась из стороны в сторону, словно хотела соскочить с рельсов и умчаться от страха куда-нибудь в лес. Ребров добрался до края полукруглой крыши вагона и ухватился руками за выступ угла, но вагон качался с такой силой, что Ребров понял: ему все равно не устоять на крыше вагона и не сделать оттуда прыжка на паровозный тендер.

«Чего они там смотрят?» — выругал он про себя оставшихся на паровозе красноармейцев и пожалел, что не оборвал в Таватуе троса у свистка.

Вот уже кончилась лесная стена, еще несколько минут — и покажутся предместья города. По высокому насыпному полотну летит состав, а машинист свистит беспрерывно. Окраины города сливаются с пригородными полями. Ни одного огонька, ни одной живой души. Открыт ли семафор, переведены ли стрелки, есть ли кто на станции — ничего неизвестно. Паровоз делает судорожные усилия и врывается на станцию.

Красноармейцы бросились к темному вокзалу, машинист выскочил и исчез, оставив на произвол судьбы горячий паровоз. Ребров тоже побежал по путям к станции. В комнате коменданта не горит электричество. При свете сальной свечи Ребров узнал начальника военных сообщений Жебелева. Без пояса, в голубой батистовой рубашке, он сидел у стола и отдавал кому-то последние приказания. При свете огарка трудно рассмотреть вошедшего. Наконец, узнав Реброва, Жебелев бросился ему навстречу:

— Ты откуда?

— Из Перми.

— На чем приехал?

— На паровозе.

— Откуда? Я ни одного встречного поезда с Егоршина последние пять часов не принимал, — с удивлением уставился на него Жебелев.

— Я по Горнозаводской. Разве не слышал нашего свистка?

— Что ты врешь? Горнозаводская с утра перерезана. Свистели со стороны чехов. Мне звонил начальник гарнизона…

— Кто это? Долов? Струсил, наверное, и надул. Да ты пойди посмотри, паровоз еще горячий.

— Вот мерзавец, — выругался Жебелев.

— Не лайся. Где штаб? — прервал его Ребров.

— На четырнадцатом пути. Если хочешь застать, иди скорее, сейчас отправляю. За ними последний поезд, на котором еду сам. Да вот теперь твой паровоз пригодится.

Ребров в темноте перескакивал через рельсы и старался не сбиться со счета; на четырнадцатом пути, против станции, никакого состава, однако, не оказалось. Он пошел вдоль полотна, заметив направо в темноте что-то похожее на вагоны. Это был поезд командарма. Ребров подошел к подножке вагона, вскочил на нее, хотел открыть дверь и только тут заметил, что за стеклом кто-то стоит.

— Кто там? — послышался голос из-за двери.

— Командарма!

— Кто это?

— Ребров.

— Неужто ты? — Дверь поспешно открылась, и Ребров очутился лицом к лицу с командармом.

— Успел, Ребров? А мы думали, застрял. Ну, иди, иди скорее в салон, там ждут тебя. Надо спешить. Через полтора часа город сдаю.

В салоне спало несколько человек. На голос командарма поднялся Голованов.

— Опоздал, Ребров, — сказал Голованов, — ложись спать, поедем вместе обратно. Перейдешь к чехам в другом месте.

— Брось шутить. Давай явки, документы и деньги, времени осталось мало. Меня ждут.

— Не шучу я. Ты не успеешь добраться до квартиры. В городе, наверное, уже чехи, зачем рисковать?

— Командарм сказал — до чехов час с лишним осталось. Попробую успеть. Скорее.

Голованов взглянул на Реброва, хотел что-то сказать. Потом полез в карман и достал бумажник.

— Ну, вот тебе. Тут паспорт на двоих, адрес квартиры, пароль и явка.

— Спасибо. Телеграфируй Запрягаеву, что я уже у чехов, — сказал Ребров. — А что с Николаем? — вспомнил вдруг он.

— Шестнадцатого расстреляли, а опубликовали вчера, — указал Голованов на номер «Уральского рабочего» от 23 июля.

— Ну, будь здоров, Егорыч! Держи! — протянул Ребров Голованову свой револьвер, партбилет и документы.

— Будь здоров, Борис. Удачный путь.

На площадке Ребров снова встретил командарма. Он расхаживал взад и вперед, по временам останавливаясь и чутко к чему-то прислушиваясь. Очевидно, решил не спать всю ночь.

— Час продержишь? — спросил Ребров.

— Продержу. Ночью они вряд ли сунутся.

— До свиданья, — сказал Ребров. — До скорой встречи.

Командарм кивнул головой.

Ребров сделал несколько шагов по насыпи, оглянулся назад: из дверного окна вагона виднелась стриженая голова командарма. Стеклышки его пенсне, отражая падавший откуда-то свет, слабо поблескивали.

Валя была одна в пустом и темном вагоне. Минуты текли одна за другой. Ребров все не возвращался. Валю охватило чувство полного одиночества. Ей казалось, что там, на станции, уже хозяйничают неизвестные чехи. Может быть, Ребров попал прямо им в руки и теперь его уже нет в живых? Что же в таком случае грозит ей? И это тогда, когда они уже почти у цели. Вот там близко, в той темной котловине должен быть город. Почему же Ребров не идет, когда нужно торопиться? Она тщетно вглядывалась в окно.

— Валя, — неожиданно позвал ее Ребров с другой стороны вагона, — все в порядке, идем.

— Хорошо. Дай руку.

Они шли рядом по темному перрону. Прошли сквозь пустой вокзал; у выходной двери одиноко стоял часовой. Впереди чернела широкая площадь. Город притаился. Даже собаки не нарушали лаем жуткого спокойствия. Ни часовых, ни патрулей. Город переживал то обычное перед сдачей мгновенье, когда одни уже боятся оставаться в его запутанных улицах, а другие еще не решаются в них войти. Был поздний ночной час. Вале казалось, что они с Ребровым находятся на какой-то давно уже погасшей, мертвой планете.

И все же город не спал. Ребров слышал неясный угрожающий шорох из подворотен домов, будто за воротами скрываются молчаливые наблюдатели. Из каждого переулка, из каждой улицы, из ворот и потухших окон можно было ждать нападения. И, в самом деле, сотни людей не спали в эту ночь, сидели у окон, затаив злобу на уходящих большевиков и с радостью ожидая чехов. В юго-восточной стороне екатеринбургские белогвардейцы уже занимали позиции на огородах и пустырях, чтобы неожиданным нападением помочь приближающимся чехам. Выступление, однако, опоздало, как потом оказалось, из-за того, что белогвардейцы, услышав неистовый рев паровоза, на котором приехал Ребров, приняли его состав за бронепоезд, пришедший на помощь отступающим красным.

Минут через десять после ухода с вокзала Ребров с Валей расслышали стук уходящего поезда, но не обменялись между собой ни словом. Даже тяжелые шаги Реброва теперь пугали Шатрову. Ей вдруг захотелось броситься назад к вокзалу, но возвращаться было поздно. Вдали стучал колесами уходящий поезд командарма.

— Здесь, Валя, — остановился, наконец, Ребров. Он толкнул калитку, со скрипом распахнувшуюся перед ним, и шагнул во двор.

— Наверно, вон там, — указал он Вале на стоящий вдали темный одноэтажный домик и пошел вместе с ней в глубь двора.

— Ничего не вижу, — споткнувшись, рассердилась Валя. — Да что они здесь все вымерли, что ли? Тьма кромешная. — Ребров взглянул на дом: нигде не было видно даже признаков света.

— Осторожней. Вот крыльцо, — предупредил он Валю и, поднявшись на ступеньки, забарабанил в дверь кулаком. Глухие удары по двери долго оставались без ответа. Потом послышалась приглушенная возня, словно там отодвигали от двери громоздкие вещи, и стало снова тихо. Ребров опять забарабанил по двери, и на его стук послышался боязливый шепот: