Ардабиола

— Гавайский институт ихтиологии показывает уникальное представление «Дельфин — друг человека», — объявила девица. — Первым номером программы будет наша общая любимица Ширли!

Канак поднял решетку, отделявшую бассейн от дельфиньей артистической, и оттуда появилась Ширли. Шумно отфыркиваясь, она хлестала хвостом по воде.

— Голос, Ширли! — приказала девица в микрофон. Ширли высунула морду из воды и страдальчески запищала.

Дети зааплодировали.

— Хорошая девочка. Она слушается старших, — сказала девица и наградила Ширли рыбой. — А теперь, Ширли, покажи, как ты красиво прыгаешь!

Обтекаемое, как ракета, тело Ширли вылетело из воды и проскользнуло сквозь обруч, подставленный девицей.

— Хорошая девочка, — сказала девица. — Она прыгает так высоко, потому что вовремя ест. А теперь, Ширли, покажи, как ты крутишь хула-хуп.

Девица бросила в воду обруч, и Ширли, просунувшись в обруч мордой, стала крутить его.

— Хорошая девочка, — сказала девица. — Ширли хочет, чтобы у нее была прекрасная фигура, как у настоящей американки. А для этого нужно заниматься гимнастикой.

— Мне всегда бывает не по себе, когда я вижу дрессированных животных, — сказал Гривс японцу. — Жила бы эта Ширли в океане и наслаждалась бы жизнью. А тут крути хула-хуп. Мы, люди, тоже, впрочем, дрессированные животные. Нам тоже приходится выделывать разные штуки, чтобы заполучить рыбу. Но истинной счастье, когда тобой никто не управляет.

— У вас мания аналогий, — сказал японец.

Канак надел ласты, акваланг, нырнул в воду и неподвижно лег на дне, имитируя утопленника.

— Помоги человеку, Ширли, — приказала девица. Ширли устремилась к канаку, зацепила его зубами за пояс и вытащила на поверхность воды.

— Хорошая девочка, — сказала девица. — Она всегда приходит на помощь в беде, потому что слушает воскресные проповеди.

— А знаете, дельфины будут прекрасными подводными камикадзе, — сказал Гривс японцу. — Небольшая мина достаточной взрывной силы, привязанная к брюху, и они по приказу пойдут на любое военное судно. Все достижения науки, в конце концов, используются для войны.

— Вы ужасный человек, — сказал японец. — Вы совершенно не умеете наслаждаться жизнью. Вас все время разъедают мысли о войне, будьте проще. Видите, как радуются дети? Радуйтесь и вы…

«Я мог бы посоветовать это и сам себе… — подумал японец. — Я тоже разучился радоваться».

Японец вспомнил одно древнее стихотворение и с грустной улыбкой процитировал его по-английски:

— По-английски это, наверно, не так красиво звучит, как по-японски… — смущенно сказал японец. — Извините меня за перевод.

— Нет, и по-английски это здорово, — сказал Гривс. — Ну-ка, прочитайте еще раз.

Японец повторил:

— Поздно, — сказал Гривс.

«Поздно для всех», — подумал японец, но не сказал этого вслух.

Когда они возвращались, разыскивая ресторан, где бы можно было прилично пообедать, Гривс обратился к японцу из своего «плимута»:

— Взгляните направо. Какой чудесный дельфин!

Японец увидел стоявшую в центре площади среди ярких тропических цветов ракету, уткнувшуюся острой мордой в небо.

— Вы занимаетесь самоистязанием, — покачал головой японец. — Надо бороться, а не растравлять себе душу.

— Борьба — это уже не свобода, — сказал Гривс. — Кроме того, можно впутаться в такую борьбу за мир, которая на самом деле будет борьбой за войну. Взгляните повнимательней на ракету.

Японец взглянул еще раз и увидел, что на белом боку ракеты была надпись: «Мы боремся за мир».

— Да, мы боремся за мир и будем бороться за него до конца, пока в мире камня на камне не останется, — ядовито привел Гривс известную шутку и тряхнул головой. — Нет, я предпочитаю свободу.

Они уселись в открытом ресторане под пальмами, рядом с журчащим искусственным водопадом.

— Что-нибудь отварное, — сказал японец официанту. — Пить я буду только содовую.

— Устриц, — сказал Гривс. — И бутылку «клико». А где же ваше саке?

— Оно здесь, — улыбнулся японец, похлопав по уже известному саквояжу. — Опять придется пить украдкой. У вас в ресторанах жесткие правила.

Официант принес бутылку «клико» с ржавой этикеткой. Когда он открыл бутылку, из горлышка не раздалось даже легкого шипения.

— Без всякого признака моих любимых пузырьков, — сказал Гривс, посмотрев бокал на свет. — Сдается, что под видом шампанского мне предложили доброкачественный уксус.

Гривс пригубил и убедился, что это так.

Официант в панике помчался за другой бутылкой.

— В Америке почти не пьют шампанского, — сказал Гривс. — Я стараюсь привить отечеству культуру выпивки, но безрезультатно…

Официант принес вторую бутылку с еще более ржавой этикеткой.

Пересохшая пробка сразу сломалась. Официант, потея от натуги, вытащил остатки пробки штопором, изображавшим писающего мальчика. Но и это шампанское отдавало уксусом.

В ресторане произошел небольшой переполох.

— Пардон, месье… — подошел сконфуженный метрдотель-француз. — Транспортировка по воде… Тяжелые климатические условия.

— Ладно, давайте водку, — сказал Гривс с безнадежностью в голосе. — Только не рюмку, а сразу бутылку.

Потрясенный заказом, метрдотель раскрыл рот:

— Пардон, месье — русский?

— Месье — пьяница, — ответил Гривс.

— А не слишком ли вы много пьете? — осторожно спросил японец, когда Гривс залпом хлопнул фужер водки.

— Один человек мне когда-то сказал, что можно верить лишь этому. — И Гривс постучал по бутылке. — Его звали Джим. Но это долго рассказывать.

— Вам нужно вступить в организацию борцов за мир. Я имею в виду, конечно, честную организацию, — сказал японец, наливая под столом саке в бокал. — Тогда у вас появится цель в жизни, и вы не будете столько пить.

— Что такое честная организация? — спросил Гривс. — Уже в самом понятии «организация» есть что-то нечестное. Нет, я патологически боюсь любых организаций. В любой из них — правой или левой — свои вожди, свои бюрократы, свои подхалимы, своя дисциплина. А я устал подчиняться командам. Мне бы вон туда!

И Гривс показал на маленькую хижину из бамбука, возвышавшуюся на сваях над искусственным водопадом.

— Что это? — спросил японец.

— Это своего рода местная достопримечательность — ресторан для двоих. Только он и она, и больше никого и ничего. Сидят там, наверно, сейчас двое голубков, воркуют, а на все остальное им наплевать. Завидую. — И Гривс снова приложился к водке.

В это время к ресторану для двоих подошли несколько молодых американских летчиков, изрядно подвыпивших, судя по некоторой некоординированности их движений.

— Сэм! — закричал один из них. — Ты что, заснул?

Сэм — симпатичный веснушчатый летчик, совсем еще мальчик, измазанный губной помадой и с потусторонними глазами.

— Мы улетаем в Сайгон через час. Ты что, забыл? — напомнил ему товарищ.

— Сотри живопись с морды! — с хохотом добавил другой.

Глаза Сэма возвратились в реальный мир.

— О'кэй, — сделал успокаивающее движение рукой Сэм и скрылся в хижине.

Его товарищи, держась за животы, покатывались со смеху.

— Ну и Сэм! Ну и уморил! У него даже на ушах помада!

Вскоре Сэм появился снова — уже без помады на ушах, причесавшийся и подтянувшийся. С подчеркнутой вежливостью он вывел из хижины девчонку с седыми волосами и в несколько помятом платьице выше коленей.

Девчонка на ходу записывала свой телефон помадой на бумажке. Летчики с ироническим почтением козырнули ей.

— Позвони, если полетишь через Гонолулу, — сказала девчонка.

Видно было, что Сэм ей нравится и с ним жалко расставаться. Сэм что-то хотел ей сказать, но ничего не смог выдавить из себя и с натянутой бодростью пробормотал, засовывая листок с записанным номером телефона в карман: