Строители

Сергей Корольков стряхнул с комбинезона пыль, поправил старый офицерский ремень с большой медной звездой и подошел к нам:

— Все спорите?

— Да, спорим. Слушай, Сергей, будешь судьей? — Анатолий повернулся ко мне. — Ну что, Виктор Константинович, возьмем Сергея в судьи? По рукам?

Мне известно, что по всем литературным канонам я должен быть твердым, как бетон марки «400». Я должен быть очень серьезным и не идти ни на какие компромиссы. Прошу меня извинить, читатель, но я рискнул.

— Согласен.

— Так слушай, Сергей, — начал Анатолий. — Вот у тебя бригада пятьдесят два человека. Они разделены на звенья и работают в три смены. Так? Виктор Константинович говорит, что аккордного наряда мало; он требует учитывать работу каждого звена, а зарплату делить в зависимости от того, что сделало звено. Он не верит тебе как бригадиру, он утверждает, что у рабочих в большой бригаде нет стимула. Ну, скажи, скажи ты, бригадир, что он не прав. Скажи ему… — Анатолий нервничал. — Ну что же ты! — нетерпеливо воскликнул он.

— Виктор Константинович прав, — тихо сказал Корольков. — Я сам об этом думаю.

Николай Николаевич заболел. В тресте стало скучно. Меня вызвал заместитель управляющего Моргунов, который, как утверждали некоторые сотрудники треста, любит «разносить» и сам при этом любуется своей свирепой решительностью.

Когда я зашел в кабинет Моргунова, он, не ответив на приветствие, недовольно спросил:

— Слушай, начнешь ли ты наконец заниматься делом? На тебя жалуются, что ты там мудришь с какой-то системой, на аккордные наряды всех перевел!

Нетерпеливо поглаживая черные, коротко остриженные волосы, он невнимательно выслушал меня.

— Это все ерунда! — срываясь, закричал он. — Нужно сдавать корпус раньше срока. Вкалывать! А остальное приложится.

— Что толку, если я буду «вкалывать»? — сдерживаясь, ответил я. — Я руками не работаю, я должен думать. И не кричите, пожалуйста, это ни к чему.

Моргунов удивленно выпучил глаза.

— Лезешь в бутылку? Ну что ж, приструним. — Он снял телефонную трубку. — Александр Михайлович, зайди-ка… брось, иди сейчас, говорю.

Через минуту в кабинет влетел наш трестовский начальник отдела труда Ротонов, мужчина уже в летах, но неуемной энергии, напоминавший кипящий чайник, который вместо пара выбрасывает фонтан слов. Все об этом знали, и, когда Ротонов появлялся в конце длинного трестовского коридора, сотрудники, бросая недокуренные папиросы, исчезали в своих комнатах.

Ротонов взъерошил длинные серые волосы и сразу разразился тирадой о необходимости курсов нормировщиков.

— Постой, — морщась, как от зубной боли, сказал Моргунов. — Чего ты мелешь. При чем тут курсы нормировщиков?

Ротонов, нимало не смущаясь, переключился на другую тему и с той же энергией высказался о текучести рабочей силы.

Моргунов даже позеленел. Несколько раз он пытался прервать Ротонова, но тот бегал по кабинету и непрерывно говорил, перескакивая с одной темы на другую. Наконец он заметил меня и начал доказывать мне, как правильно я применяю наряды.

Я скромно молчал, но Ротонов набрасывался на меня, словно я ему возражал. Разделавшись со мной, он сел и нетерпеливо спросил Моргунова о причине вызова, добавив, что он очень спешит.

На Моргунова было страшно смотреть. Он помолчал, очевидно собирая крохи своего растерзанного самообладания, и очень тихо сказал:

— Сделаешь у него ревизию… всех нарядов. Подготовь приказ о всех нарушениях. Если будет в конце месяца перерасход фонда зарплаты, снимем его с работы. Иди…

Ротонов открыл было рот, но Моргунов дико закричал:

— Иди, я говорю!

Несколько минут он тяжело дышал, вытирая платком лицо, потом глухо процедил:

— Вы тоже можете идти.

Вчера над моим столом появилась скромная табличка, закрепленная тремя кнопками и одним гвоздиком; сначала я не понял, для чего она, но сегодня утверждаю, что это одно из самых гениальных изобретений нашего века.

Слева в таблице перечислены все бригады нашего управления, звенья и рабочие, которые получают отдельные наряды. Справа… О, справа главное — правая половина разделена по вертикали на дни месяца, а через них, от бригад и рабочих, протянуты тонкие горизонтальные линии. Эти линии означают аккордные наряды. Теперь я знаю, до какого числа обеспечена бригада нарядами; мне не нужно специально ездить на стройку. Я просто снимаю трубку и говорю:

— Анатолий Александрович, здравствуйте…

— Здравствуйте, здравствуйте, — нетерпеливо перебивает меня прораб Анатолий. — Наряды всем выписаны…

— Да я не об этом! Все ли у вас есть?

— Все, все…

Тогда я, глядя на таблицу, говорю невинно:

— Ну что ж, хорошо, если все есть. А нарядик номер двадцать семь арматурщика Волкова вчера закончился.

— Да не может быть, — кричит в трубку Анатолий. — Подождите… — Несколько минут молчания; наверное, он роется в папке нарядов. Потом слышу его озадаченный голос: — Да, правильно, а откуда вы знаете?

Некоторое время прорабы удивлялись, пытались спорить, что-то доказывать, но, увидев таблицу, изобретенную Ниной, сдались, объявив безоговорочную капитуляцию. Так у нас в управлении был введен второй закон (уже давно открытый): проверка исполнения, возведенная в систему.

Как ни странно, и законы открыты и система «дожата», а работать стало труднее. Наряды выписывались и раньше, но они почти ничего не значили. Существовал молчаливый секретный договор прораба с бригадиром. Стороны обязывались: бригадир — не шуметь, когда случались простои из-за отсутствия деталей, из-за плохой подготовки работы, а главное — из-за того, что прораб не хотел думать; прораб — в конце месяца выписывать дополнительные фиктивные наряды, которые, несмотря на простои, выравнивали зарплату до какого-то приемлемого уровня.

Сейчас аккордный наряд брался на учет по Нининой таблице, и в конце месяца уже ничего нельзя было «дописать». Таким образом, все «секретные договоры» аннулировались. Исчезла раковая опухоль различных приписок, восстановились нормальные отношения деловитой требовательности сверху вниз и снизу вверх.

Ох и досталось всем в конторе от этого «снизу вверх»!

— Что вы сделали с прорабами и бригадирами, Виктор Константинович? — кричал снабженец Митрошин. — Перебесились они, что ли? Раньше случись задержка с бетоном или деталью — молчат, ожидают. А сейчас сумасшедший дом!

Я все выслушивал молча. Это великое дело — дать человеку выговориться. Когда снабженец замолкал, я спокойно отвечал:

— Никита Авдеевич, я скажу прорабам и бригадирам, чтобы они кричали потише.

Митрошин, подымаясь с кресла, еще прятал улыбку, но на середине — комнаты не выдержал и, громко смеясь, воскликнул:

— Потише кричали… а, чтоб вас!

Он был, в сущности, милейший человек, наш грозный снабженец.

Вертушкой кружились дни: трудные понедельники, когда обязательно что-нибудь не ладилось; безличные вторники; длинные, с оперативными совещаниями, среды; четверги, пятницы и, наконец, милые субботы, когда впереди маячит заманчивое воскресенье. Несколько поворотов — и вот уже второе число нового месяца — «судный день» главного инженера.

Второго числа — никаких эмоций — все занимаются арифметикой; прорабы на листках бумаги множат количество выполненных конструкций на расценки, а если эти листки освящены подписью заказчика, они называются «процентовками».

Чернов, наш главный маг, постучит костяшками счетов, и вот уже на листках — «выполнение плана». Затем маг шесть раз покрутит ручку арифмометра в одну сторону, два — в обратную, и получает новое качество: «фонд заработной платы». Не дай бог, чтобы фактическая зарплата была больше фонда, тогда появляется «перерасход»…

Вечером второго числа я не вызывал к себе никого, но все собрались. Все было почти так же, как это описывалось в начале записок. У стены сидели прорабы, бригадиры, в углу — Луганкин, у столика — Митрошин, на клеенчатом диване — медлительный механик, все еще корпел над расчетами Чернов. Вот только у окна, рядом с Ниной, появился трестовский нормировщик Ротонов.