Прикосновение

— Мы примем участие в соревнованиях, — радостно улыбнулась Зина. — Представляешь: Зара берет с разбега высоту метр тридцать семь сантиметров! У нее верный шанс стать победительницей районных соревнований. Когда она возвратится чемпионкой, весь аул будет гордиться ею…

— Она будет прыгать? — поразился Агубе.

— У нас есть и бегуны, и прыгуны, и толкатели ядра, — гордо заявила Зина. — А знаешь, где мы тренируемся? На опушке, за лесом. Никто не видит.

— В чем они тренируются? — с опаской спросил он.

— В трусах и майках, — беспечно сказала она.

— Чтоб больше этого не было! — закричал Агубе на жену.

Они еще никогда не ссорились, и от этого их размолвка была тягостной и продолжительной…

— …Что гасит любовь? — задумчиво спросил Дзамболат.

— Разлука!

— Измена!

— Смерть!

Ребята кричали наперебой, а Дзамболат смотрел не мйгая на них, не отрицая и не подтверждая ничьей правоты. Они сидели на берегу речки, подле костра.

Дзамболат, подкинув веток в костер, тихо произнес:

— Разлука, говоришь? Она как ветерок: может и погасить огонь, а может и разжечь его.

— Значит, прав я: любовь губит измена! — заявил кто-то из ребят.

И опять старец не согласился:

— Смотря какое яблочко на стороне тебе досталось: кислое заставит вспомнить о том, что осталось дома, вкус которого тебе уже известен…

— Смерть! — выпалил Тузар. — Она уничтожает любовь.

— Смерть?! — возмутился Дзамболат. — Человек теряет любимую, но любовь всегда остается с ним…

Никто правильно не мог ответить на загадку Дзамболата. Костер догорал. Они уже стали подозревать, что старец и сам не знает, что приводит к гибели любовь, когда он наконец заговорил:

— Я вам поведаю легенду о двух влюбленных, которую я слышал от своего деда… Она была красавицей, каких еще не видела Осетия. Ее щекам отдала свой цвет утренняя зорька. Ночь подарила ей брови. Небо вложило в ее глаза синь. Розы отдали краску ее алым губам. Кипарис завидовал ее тонкому стану… Это была красавица из красавиц — вам таких не видать. Лучшие сочинители посвящали ей песни. А рядом по соседству жил он, джигит. Сильный, ловкий, отважный. Он был достоин красавицы. И судьба свела их. Они были под стать друг другу, и народ радовался, глядя на них. Даже злые люди не завидовали, а желали им счастья. Погибни он — умерла бы и она. Не станет ее — он вонзит в свою грудь кинжал. Вот какой была эта любовь.

Как-то ночь застала их в пещере. Девушка была счастлива, чувствуя дыхание любимого. Он боялся притронуться к ней, так трепетало его сердце. Уже одно то, что они были рядом, делало их счастливыми. Но вдруг раздался страшный грохот: шквал камней обрушился на ущелье, завалил вход в пещеру. Они не испугались. Они даже обрадовались, ведь теперь ничто их не разлучит.

Сколько дней и ночей провели они в каменной могиле, не знаю, да и они сами вряд ли считали те дни. Лаская любимого, времени не замечаешь. Но наступил тот день, когда голод напомнил им о себе. Чтоб убежать от голода и жажды, влюбленные бросались в объятия друг друга. И еще один день, и еще одна ночь промелькнули незаметно. Но голод с новой силой напомнил о себе. И влюбленные забыли друг о друге. Теперь все их мысли были об еде. Они бродили по пещере, отыскивая хоть какую-нибудь траву, и набрасывались на нее. Потом и травы не стало. Муки становились все нестерпимее. И наступил тот день, когда он возненавидел ее…

И опять раздался грозный гул. Новый обвал унес в низину груду камней, заваливших вход…

Пленники оказались на свободе. Они вышли из пещеры на солнечный свет. Присмотревшись к ним, застыли люди. Никто не узнавал влюбленных. Тех, кто вошел в несчастливую ночь в пещеру, не стало. Вышли из нее совсем другие парень и девушка. Они медленно продвигались по аулу — и люди встречали их, потупив взор, как в день траура. Это и был траур, траур по умершей любви…

Дзамболат помолчал, думая о своем, затем хмуро посмотрел на окружившую его молодежь:

— А вы говорите: страшны разлука, смерть… Не это самое ужасное. Страшно, когда он и она рядом, а любовь не сумели сохранить… Часто это бывает, очень часто… И жаль… — Он вдруг посмотрел прямо в глаза Агубе. — Утрата любви начинается с мелочи, с неприметной трещины. Тот, кто вовремя не заметит ее, даст ей возможность расширяться с каждым днем… Ой как важно вовремя спохватиться…

Агубе вспыхнул. Ему казалось, что он умеет себя держать в руках, что ни видом своим, ни поведением не выдаст он боли душевной. А Дзамболат, оказывается, увидел, почувствовал, что неладно у них с Зиной, и завел разговор о любви. Прав старик, прав… Трещину сразу надо замазывать. В конце концов, причина ссоры не столь серьезна, чтобы могла погубить их любовь. Он сейчас пойдет домой, подойдет к Зине, за столом проверяющей тетрадки, и, ни слова не говоря, обнимет ее, шепнет в ухо:

— Прости, любовь моя…

И все будет хорошо, ведь они любят друг друга. А это такое счастье, которое не каждому дается…

Глава шестая

Причуды капризной весны вызвали беспокойство у горцев. Известно: поздняя весна — плохой урожай. Поздно ночью Тотырбек возвратился из Алагира, куда его вызвали нарочным. Утром Тотырбек заговорил с отцом о переселении.

— А наши родители? — возразил Иналык. — Они останутся лежать здесь, в этой каменной, данной нам богом земле? Некому будет приглядеть за их могилами.

— Будем приезжать, — сказал Тотырбек.

— Три года как перебрались в долину Кайтазовы, а сколько раз ты видел их здесь? — спросил отец. — Можно наведываться — это только слова. Забот и там много, заставят забыть и святой долг. — И решительно подвел итог: — Кому-то надо и в горах оставаться. Я из этих. Здесь хочу умереть. А ты… ты сам решай…

Тотырбек пришел на нихас задолго до того, как стали собираться люди. Окинув взором аул, он в который раз с горечью убедился, что нет уже ни одного пятачка, на котором можно было бы поставить хотя бы еще одну саклю. За последние годы и Кетоевы, и Гагаевы, и Кайтазовы — до своего внезапного решения отправиться жить на равнину — сделали пристройки к своим хадзарам, и все равно всем тесно. А с годами, когда подрастет детвора, заполнившая дворы, с жильем будет еще сложнее. Это счастье, что Советская власть выделяет горцам землю на равнине. Не все, ой далеко не все захотели перебраться на новое место, хотя оно и обещало жизнь в достатке… Да и те, что рискнули, отправились в долину с тяжелым чувством, точно изменили своим предкам. Кажется, чего бы горевать? И земля плодородная, и поля ничуть не похожи на те жалкие клочки, что разбросаны по склонам гор, и дома выстроены на зависть, не теснят их скалы и обрывы, и вода рядом, в тридцати метрах, и таскать ее не приходится в гору, а стоит Тотырбеку появиться в Ногунале, народ сразу сбегается к нему, и расспросам о родном ауле нет конца…

— …Чего не начинаешь сход, товарищ председатель сельсовета? — насмешливо прервал размышления Тотырбека Умар. — Или ты думаешь, что времени у нас много?

Тотырбек вскинул голову. Так и есть: нихас был заполнен горцами. Пришли на сход, как он требовал, и женщины, но они толпились в сторонке: вроде бы они и на нихасе, потому что все видят и слышат, и в то же время и не на нихасе и оттого не могут ненароком обидеть своим присутствием очень уж строгого радетеля законов адата. И все-таки нашелся такой, кому не пришлось по душе само появление женщин вблизи нихаса. Заворчал, как ни странно, Дахцыко Дзугов.

— Неужто один раз не можем обойтись без женского уха? — проворчал он.

— Вопрос, который будем обсуждать, касается всех, — строго прервал его Тотырбек.

И никто не удивился тому, что тридцатитрехлетний горец осмелился таким тоном говорить с человеком, которому уже перевалило за седьмой десяток. Но так уж само собой получилось, что уважение к Тотырбеку как бы добавило ему возраста. Мудр был не по летам сын Иналыка, правдив и прямолинеен, когда дело касалось общественных интересов, а это всегда вызывает уважение. Один недостаток был у него — не женат, а это в горах всегда служило поводом для насмешек. Но аульчане, зная причину его невольной холостой жизни, его страстную любовь к Зареме Дзуговой, отправившейся в далекий город учиться на врача, сами не произносили ни одного грубого и насмешливого слова в его адрес и другим не позволяли. И если всем было известно, куда дважды в год исчезает сын Иналыка, то и по этому поводу никто не смел острить. «Как там, в Ленинграде?» — только и спрашивали аульчане, ни словом не обмолвясь о Зареме, к которой ездил Тотырбек. И он о ней не рассказывал, говорил о городе, о делах его тружеников, о том, с кем встречался и о чем толковал… К Дахцыко, отцу Заремы, он относился подчеркнуто неприязненно — никак не мог ему простить того, что он отрекся от родной дочери в тяжкую для нее пору, не пересилил себя, не пошел на примирение с похищенной и несчастной дочерью, обрек ее на жизнь в чужой семье… Поэтому так резко прервал Тотырбек Дахцыко, желавшего показать, что он до сих пор чтит законы адата, хотя часть из них давно уже стала предметом насмешек.