Сумерки в полдень

Пегги затихла, когда открылся занавес и началось действие. Она сосредоточенно вслушивалась в разговор Елены со своими братьями, с трусливым мужем, покинувшим ее, с милым и смешным Лариосиком. Девушка пыталась понять, что это за люди и почему они то пьют и смеются, то шумно разговаривают и плачут. Антон смотрел на сцену с таким же вниманием, постепенно наливаясь раздражением. Изящная, красивая Пегги Эшкрофт, игравшая Елену, изображала разбитную, смешливую и озорную бабенку, которая, расставшись с мужем, легко, весело, с увлечением покоряла растерянных, взбалмошных и склонных к частым выпивкам мужчин. А мужчины неустанно разглагольствовали и пили, пили, пили…

В первом коротком антракте Антон и Пегги остались на местах; у девушки оказалось столько вопросов, что, пока Антон ответил на них, раздался звонок, и зрители повалили в зал. После второго акта они вышли в фойе и столкнулись почти лицом к лицу с Еленой и ее мужем. Антон молча поклонился, Грач ответил коротким кивком, но Елена не захотела, чтобы встреча этим ограничилась. Она протянула Антону руку и, посмотрев на Пегги, попросила:

— Познакомьте нас со своей дамой, Антон Васильевич.

Антон выдвинул девушку немного вперед.

— Пегги Леннокс.

— Англичанка? — удивленно переспросила Елена и подала Пегги руку. — Как вам понравился спектакль?

— Я ничего не могу понять. Все борются, но кто за что и кто против кого? — призналась девушка.

Грач иронически скривил губы.

— Это и нам трудно понять. Кажется, все против всех, а вот за что — это так и остается неясным.

— Но сестра Турбиных как будто не против всех, а за всех? — неуверенно предположила Пегги. — За всех, кроме своего отвратительного мужа.

Антон засмеялся и сказал, что Пегги точно подметила главное в характере героини, как ее изобразила молодая английская актриса. Грач сдержанно согласился, добавив как бы мимоходом, что Елена Турбина на сцене «Феникса» излишне легкомысленна.

— А мне моя тезка понравилась, — решительно объявила Елена Грач. — Рядом с войной, разрушениями, убийствами она — олицетворение и воплощение вечной жизни, и эта жизнь, согретая любовью, шла и будет идти, что бы ни делали скоропадские, петлюры, турбины и немцы.

Они стояли у самого выхода, их толкали, и Грач предложил влиться в процессию, которая медленно двигалась по кругу, исшаркивая ногами паркет фойе. Они сделали круг вчетвером, перебрасываясь словами, а потом Елена, взяв Пегги под руку, опередила мужчин. Двигаясь рядом с Грачом, Антон старался не прикасаться к нему, хотя и посматривал украдкой: сосед излучал холодный блеск. У него блестели черные глаза, поблескивали черные, гладко причесанные волосы и тщательно выбритые, отливающие синевой щеки. Антон спросил, видел ли Виталий Савельевич «Дни Турбиных» в Москве.

— Нет, — односложно ответил Грач, продолжая смотреть вперед.

— А я видел несколько раз, — сказал Антон. — И каждый раз с другой актрисой в роли Елены.

Грач не отозвался.

— Смотрели, правда, с галерки, — продолжал Антон, угнетаемый молчанием соседа. — Дядя моего друга Тихона Зубова работал сторожем в музее МХАТа, и он пропускал нас — Тихона, Сашу Севрюгина, Ивана Капустина, Володю Пятова, меня — через музей на галерку.

Грач снова промолчал, будто ничего не слышал, и, лишь сделав полукруг, показал глазами на Пегги.

— Где вы откопали такую красавицу?

— Я ее не откапывал, — ответил Антон сухо. — Познакомился у Фила Беста, а потом встречался раза два-три совершенно случайно.

— И после двух-трех случайных встреч повели в театр?

В голосе Грача слышались недоверие, ирония, упрек.

— Она ни разу не была в настоящем театре, и мне хотелось сделать ей приятное, — пояснил Антон. — Тем более что она жаждала узнать хоть что-нибудь о нашей революции.

— И вы нашли, что «Белая гвардия» — самое подходящее?

Краем глаза Антон посмотрел на соседа и раздраженно подумал, что, не все праведники — иезуиты, но все иезуиты мнят себя праведниками. Постарался, однако, ответить спокойно:

— В Лондоне трудно найти что-нибудь подходящее.

«Праведник» окинул Антона осуждающим взглядом.

— Уж лучше ничего, чем это.

— Но она так хотела хоть раз побывать в настоящем театре…

— И вы привели ее сюда только потому, что она этого пожелала? — Ирония явно перевешивала недоверие; — И поведете в театр любую англичанку, которая захочет?

— Пегги не любая англичанка, — возразил Антон, уже не скрывая раздражения. — Я ей очень обязан.

— Чем?

— Она помогла мне скрыться от полиции и избежать ареста.

— Что-о-о? — почти выкрикнул Грач. Он остановился, повернувшись к Антону, и заставил остановиться идущих вслед, за ними. — Когда? Где?

Люди, остановленные ими, стали недовольно ворчать и обходить их, и Антон, чтобы не создавать затора, взял Грача под руку.

— Мы мешаем.

— Расскажите, что это за история, — потребовал Грач, едва передвигая ноги, словно не мог идти, пока не узнает всего.

Антон рассказал, когда и как это случилось, и чем больше рассказывал, тем холоднее и колючей становились черные глаза, смотревшие на него сбоку.

— И вы не сказали об этом Звонченкову? — спросил Грач, когда Антон кончил. — Сразу же не доложили Андрею Петровичу? И вообще скрыли все от полпредства?

Обидчиво и виновато Антон возразил, что он ничего не скрывал, а не сказал Звонченкову, советнику или кому-либо другому в полпредстве только потому, что не видел в этим ничего серьезного: попал в переделку случайно, улизнул от полиции удачно и вернулся вовремя.

— Как это у вас все великолепно получается! — издевательски воскликнул Грач. — Одно случайно, другое удачно, третье вовремя. Просто как в сказке. Только жизнь не сказка, и конец у таких историй редко бывает счастливым.

Елена и Пегги, обнаружив, что мужчины отстали, вернулись к ним, и Грач перестал отчитывать Антона. Он улыбнулся жене и подал ей руку: перерыв кончался, публика хлынула по покатому настилу в широко распахнутые двери партера. Елена, уходя с мужем, оглянулась через его плечо, послав Антону и его спутнице ободряющую улыбку.

— А она очень славная, — сказала Пегги, провожая взглядом Елену. — Славная, умная, образованная.

— Да, да, она славная, — рассеянно подтвердил Антон, думая о неприятном разговоре с Грачом. Он даже не подозревал, что, по несчастному стечению обстоятельств, совершил проступок — а может быть, преступление? — о котором следовало доложить не только Звонченкову, но и советнику. Не сделав этого, он совершил другой проступок — или тоже преступление? — и увеличил свою вину.

После спектакля Антон попросил Пегги подождать немного на своих местах: зачем спешить, ведь в гардеробной сутолока. На самом деле он не хотел еще раз встретиться с Грачом, с его черными холодными, укоризненными глазами.

У театра поймать такси было невозможно, и они пошли по оживленной улице. Затемнение, проводившееся с учебными целями почти всю последнюю неделю, было отменено, и улицы, залитые светом, казались необычно праздничными.

Большие, ярко освещенные окна ресторанов и ресторанчиков, «пабов» и харчевен бросали светлые квадраты на мокрый тротуар, а выставленные в особых витринах салаты, жареные куры, сочные окорока лучше всяких слов приглашали заглянуть в гостеприимно ждущие двери. Антон спросил Пегги, не будет ли она возражать, если они найдут укромное местечко и немного перекусят. Девушка не возражала, и они завернули в греческий ресторанчик, где, судя по надписям на оконном стекле, готовили не только греческую и английскую пищу, но и обещали предоставить своим посетителям возможность вкусить «оригинальные блюда Востока».

Черноволосый, черноглазый и большеносый официант провел их к маленькому столику на двоих и, подвинув Пегги стул, склонился к Антону.

— У нас великолепное вино. Прикажете подать? Или ограничитесь пивом?

Пиво показалось Антону слишком прозаичным, особенно после спектакля, и он попросил бутылку вина. Перед тем как уйти за вином, хитрый грек убедил их заказать еще аперитивы — Антону ракию, Пегги вермут. Пригубив вино, Пегги поставила рюмку и попросила Антона: