Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Напившись воды, я направился дальше вдоль улицы, высматривая впереди выход из села. Но впереди все еще белели домики с разными по цвету окнами и крышами, а выхода в степь не открывалось. Тогда я остановился в нерешительности. Мне показалось, что я взял не то направление. Нет, все было правильно. Солнце сияло справа от меня, постепенно заходя мне за спину. Значит, я шел прямиком на север. Просто-напросто село оказалось в ширину таким же, как в длину. Я очень медленно брел по нему, разминая ноги, и потому не успел его пересечь, хотя затратил на это уже часа полтора или два. Однако теперь ноги мои размялись, и, освеженный водой, я двинулся далее.

Но странное дело: я прошел еще около часа в том же направлении, а село не кончилось. Впереди виднелись такие же домики, утопающие в садах, и так же людно и шумно было на улице, по которой туда и сюда проносились машины.

Я больше уже не останавливался и не смотрел по сторонам. Глаза мои были устремлены в конец улицы, в надежде увидеть там открытую степь. А она все не показывалась. Солнце все дальше заходило ко мне за спину, перенося свои лучи с моей правой щеки на затылок. Хозяйки затопили на своих дворах наружные плиты, принимаясь готовить на них обеды. До моих ноздрей вместе с дымом топлива доходили временами запахи мясной пищи. Наступил полдень, а я все еще не выбрался из села.

И теперь я понял, почему засмеялась, накануне молодая хозяйка, когда я сказал, что видел их село сбоку, определив его длиной в три километра. Оказывается, я видел его не сбоку, а с конца, и теперь шел не поперек села, а вдоль — от одного его конца к другому. И если оно в ширину было не менее трех километров, то на сколько же тянулось в длину?

И еще часа полтора прошел я вперед по этому селу, так и не выйдя из него. Сколько же я прошел? Если первые два часа я делал только километра по два, с трудом передвигая ноги, то на третьем и четвертом часе я преодолевал, наверно, километра по три и даже четыре. Уже давно должен был показаться конец села, но он не показывался.

Хозяйки на дворах сварили обеды. В каждом доме люди насытились ими и снова отправились на свои работы. А я все шагал на север, оставаясь в пределах села. Солнце недолго припекало мой затылок. Наскучившись этим, оно начало пристраиваться к моей левой щеке. А я все еще шагал на север по улице села.

Еще одна колонка с водой попалась на моем пути. Я сам отвернул у нее кран и напился. Хотелось присесть или прилечь, но я не позволил себе этого и двинулся дальше. Передо мной тянулась вдаль все та же улица, у которой не было видно конца. Пересекая поперечные улицы, я вглядывался также в обе стороны вдоль них, но и у них не мог разглядеть конца. Похоже было, что я попал в какую-то удивительную страну, которая вся состояла из одного сплошного селения.

И тут я вспомнил, как смеялись утром те три парня, а потом и мой хозяин с представителем местной власти. Они сказали, что не прощаются со мной, потому что я останусь в их селе, если пойду на север. Они знали, что я не выйду из их села в этот день, и заранее смеялись по поводу этого. И они сказали, что встретятся со мной. Для чего понадобилась им эта встреча?

Продолжая шагать к выходу из села, я постепенно понял, зачем она им понадобилась. И когда я понял это, ноги мои сами убыстрили шаг. Теперь я почти бежал вдоль улицы села на север, жадно вглядываясь вперед. И хорошо, что улица была такая людная. Среди многих других по-разному одетых людей и с разной торопливостью идущих туда-сюда один, идущий полубегом, не особенно бросался в глаза. А ему непременно надо было успеть выбраться в этот день из села, выбраться в пустынную русскую степь, чтобы там умереть без помехи.

Я знал, для чего им понадобилась встреча со мной, и видел заранее, как это все могло произойти. Вот они вылавливают меня, не успевшего выбраться из их села, и заводят в какой-то полутемный уголок, где по моей вине вместо пола — утрамбованная глина. И там самый низкорослый из них, который на полголовы выше меня и вдвое шире, говорит: «Посидим, побеседуем». И, видя, что я не хочу садиться, он выбрасывает вперед ладонь размером в лопату и толкает меня в грудь. Я отлетаю в угол, садясь на утрамбованную глину, и вижу, как надо мной становится второй. Он засучивает рукава, высвобождая свои кулаки, и говорит свирепым басом: «Повспоминаемо, як вы нас дубасили!». И еще определеннее гудит откуда-то сверху голос третьего, подобный главному колоколу соборной колокольни: «Подумаем и сделаем так, чтобы никогда больше не дубасить друг друга». И он тут же показывает, как это надо сделать. И вот уже нет на свете Акселя Турханена. Да, именно такое меня ожидало в этом селе. Но откуда мне было знать, что все они — и Петренко, и Савчук, и Романюк — тоже Россия?

Однако пока я не собирался предоставлять им такого случая, продолжая рваться вон из их села. Одежда у меня прилипла к телу от пота, в желудке было пусто и ноги стонали, прося отдыха, но я не останавливался. Улица упорно держала меня в плену, не желая выпускать. И только пройдя еще около часа самым скорым шагом, я увидел наконец впереди просветы степных просторов.

Я даже не сразу поверил этому. И еще более километра шел я по улице села, думая, что глаза меня обманывают. Но они не обманули. Я вышел на степной простор, заполненный зреющими хлебами. Солнце за это время успело окончательно переместиться влево от меня и теперь обрабатывало сбоку мою левую скулу и нос. Но оно уже заметно снизилось, держа путь к своему закату, и лучи его ослабели.

На всякий случай я прошел по открытой дороге еще около часа. По ней машины и велосипеды проносились реже, чем по улице села, а пешеходов совсем не стало. За целый час я встретил только двух молодых парней с девушками, да и то вышли они на дорогу откуда-то сбоку.

Зато где-то на пятом километре от села передо мной встала новая задача. Дорога раздвоилась, и далее оба ее продолжения уходили равномерно на северо-восток и на северо-запад. Какое направление следовало мне избрать? Задачу эту мне помог решить обогнавший меня тяжелый грузовик, покрытый брезентом. Он промчался мимо меня на северо-восток. Навстречу ему оттуда шли два других грузовика. И еще какие-то крупные темные точки двигались вдали по тому же направлению, обозначая его оживленность. Это надоумило меня пойти по левой, менее наезженной дороге на северо-запад. Пройдя по ней с километр, я свернул в пшеницу, раздвинул колосья и лег на спину, закрыв глаза.

57

Так ловко оставил я с носом насмешников, полагавших, что мне в этот день не выбраться из их села. Напрасно они так полагали и напрасно смеялись. Рановато они вздумали надо мной смеяться. Над собой они смеялись, как сказал их великий русский писатель Гоголь. Пришла теперь моя очередь смеяться над ними. И, лежа на спине в густоте пахучей пшеницы, я попробовал посмеяться немного, нарушив на минуту сиплыми звуками своей глотки окружавшую меня тишину.

Мой запавший живот заходил ходуном от смеха, готовый прилипнуть всеми своими внутренностями к позвонкам. Да, я сумел, конечно, выбраться из этого села, которое растянулось у них, наверно, километров на двадцать пять. Но вот зачем я из него выбрался — это был уже другой вопрос…

Я открыл глаза. Два ястреба парили высоко в небе. Их широко распростертые черные крылья не двигались, но тем не менее легко и быстро несли их в любом направлении по их желанию. Они не торопились улетать прочь, описывая надо мной круги.

Может быть, и не я привлек их внимание, но кто их знает! Опираясь руками о землю, я сел. Колючий колос пшеницы коснулся моего лица. Я сорвал его, растер в ладонях, сдул мякину и бросил зерна в рот. Зерна захрустели на зубах. Пшеница была готова к жатве. Я сорвал второй, третий, пятый и десятый колос. Не все они оказались одинаково спелыми. В некоторых зерна были еще мягкие и зеленые, но в еду годились. И с этого момента мои ладони и челюсти трудились, не переставая.

Какая-то машина заурчала на дороге. Я прижался к земле, пропустив ее мимо, а потом опять сел, обрывая вокруг себя колосья. Набив ими боковые карманы пиджака, я встал с кряхтением и стоном на ноги и вышел на дорогу.