Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды

— Минуточку! — Антонов приподнял указательный палец и снова повернулся к Виктору. — Где вы его встретили?

— На улице. Он ведь тут рядом, в Кисловском, живет.

— Скажем, жил. А потом?

— Что потом? — переспросил Виктор. Он сидел, выпрямившись, его пальцы цепко обхватили подлокотники кресла.

— Он бывал у вас? На этой, я хочу сказать, квартире?

— Ну, зашел один раз на пять минут. Может быть, на десять.

— Вы знали, кто он и откуда?

— Что значит «кто и откуда»?

— Ну, рассказывал он вам что-нибудь? Про жизнь свою и прочее?

— Ничего он мне не рассказывал. Спросил, как живу, кончил ли институт, что собираюсь делать дальше. Поговорили и разошлись.

— Послушайте, — уже решительно вмешался Завьялов, — объясните вы мне наконец, в чем дело. Этот парень — мой родственник, окончил в Ленинграде институт…

— Автодорожный, — подсказал Антонов, упирая на «о».

— Да, автодорожный, — с раздражением повторил Завьялов. — И я думаю, что пора…

— Ми-ну-точку! — невозмутимо прервал его Антонов и снова поднял свой короткий палец. — Значит, Горяев ничего особенного вам не рассказывал? Ничего, Виктор?

— Нет.

— Хорошо помните? — Отлично.

— Ну, что ж… — Антонов медленно покачал головой, потом повернулся к Завьялову: — Этот Горяев сбежал из-под стражи. Участвовал в ограблении ларька. Был осужден, но убежал.

— Вы что же, хотите сказать, что Виктор имеет к этому отношение?..

— Нет, нет, что вы! Просто Горяева видели вместе с этим молодым человеком, с вашим Виктором. На улице. А еще раз, когда они из этого подъезда выходили.

Виктор сидел все в той же напряженной позе. На щеках румянец. Но взгляд по-прежнему прямой, открытый, даже вызывающий.

— Он говорил тебе что-нибудь о том, что сбежал? — спросил Завьялов.

— Конечно, нет.

— Надеюсь, вы понимаете, — сказал Завьялов Антонову, — что Виктор не мог иметь отношения к похождениям этого бандита. Он не был в Москве два года и…

— Это я понимаю, — охотно согласился Антонов. — Нам только надо было выяснить, знал ли Виктор о том, что за птица этот Горяев. Не знали, Виктор?

— Не знал.

Антонов встал и тщательно надел свою кепку.

— Прошу прощения за беспокойство, — сказал он, подошел к двери, но у порога остановился. — Значит, в Сибирь дороги прокладывать? — спросил он неожиданно.

Виктор молчал.

— Что ж, — добродушно заметил Антонов, — дороги — хорошее дело. Нужное дело — дороги…

И вышел в переднюю. Завьялов пошел следом, чтобы открыть ему дверь. И вдруг ему захотелось задержать Антонова, спросить, сомневается он в правдивости Виктора или верит ему. Но промолчал. Спросить — значит показать, что не доверяет Виктору.

Он открыл дверь. Антонов молча поднес руку к козырьку кепки.

— До свидания, — громко проговорил Завьялов, закрыл за Антоновым дверь и вернулся в комнату.

Виктор стоял у окна, смотрел на улицу и не обернулся.

— Что это за парень? — спросил Завьялов. — Ну, этот Горяев? И почему ты без моего разрешения приводил сюда каких-то темных людей?

Он слишком поздно понял, что сделал ошибку. «Приводил без разрешения…» Глупость какая-то! Как будто он хотел подчеркнуть, что этот дом чужой для Виктора, что он здесь не хозяин.

Но Виктор, видимо, не слышал. Он по-прежнему стоял у окна и не обернулся даже на звук его голоса.

— Виктор, ты меня слышишь? — настойчиво спросил Завьялов.

— Я смотрел, как он выходил из подъезда. Потом пошел по улице, — наконец, обернувшись, сказал Виктор.

— Какое это имеет значение? Ты лучше ответь мне на вопрос: что за тип этот Горяев?..

— Парень как парень, — нехотя сказал Виктор.

— «Парень как парень»! — раздраженно повторил Завьялов. — Хорош парень, который грабят ларьки…

— Он сам не грабил. Его впутали в это дело. Приятели.

— Не грабил?.. Позволь, а откуда ты это знаешь? Значит, все-таки разговор на эту тему был?

Виктор замялся.

— Ну, он мне сказал, что имел неприятности, что его подозревали. А потом все обошлось.

— А потом, значит, «все обошлось»?

— Да, — коротко ответил Виктор, снова сел в кресло и включил приемник, давая тем самым понять, что считает разговор оконченным.

Говорит диктор. Играет какой-то симфонический оркестр. А вот джаз, но слышно плохо. «Глушилка» ввинчивается в уши, как сверло. Снова джаз. Теперь слышно хорошо, без помех.

— Вы, Владимир Андреевич, какой джаз больше любите — современный или традиционный? — неожиданно спросил Виктор.

— Тот, под который можно танцевать, — механически ответил Завьялов.

— А вы любите танцевать?

— Когда-то любил… Послушай, Виктор, ты все рассказал так, как было? Ничего не утаил?

— Нет, — коротко ответил Виктор и чуть сдвинул брови на переносице. Видимо, этот разговор ему был неприятен.

— Хорошо, — сказал Завьялов, — я тебе верю.

Несколько минут они молча слушали радио.

— Когда найдете вашу девушку, — сказал Виктор, — дайте мне знать: я приеду. Я не стесню. Только посмотрю на вас обоих и уеду.

— Как это понимать, «посмотрю»?

— Ну, может быть, я не так выразился. Просто я не представлял себе до сих пор, что в наше время может быть такая любовь.

— Скажи, пожалуйста, Виктор, — неожиданно для самого себя спросил Завьялов, — а у тебя есть девушка? Ну, там, в Ленинграде?

Виктор пожал плечами и ответил не сразу:

— Была. Сейчас нет.

— Поссорились?

— Не сошлись характерами.

— Что-нибудь серьезное?

— Да нет, обыкновенная история. Такая, как в газетах пишут. Его, как душу номада, степь влечет, а ее как раз наоборот: дети, коляски… Словом, она представляла себе нашу будущую совместную жизнь не так, как я. Вот мы и расстались… Ей хотелось одного, мне — другого.

— А чего же тебе хочется?

— Вообще?

— Ну, хотя бы вообще?

— Путешествовать. По всему миру. Вокруг шарика. Все увидеть. Вот.

— А языки ты знаешь?

— Нет, немного. Французский учил. В объеме культа личности.

— Что?!

— Ну, это я так, смеюсь… Знаете ведь, как раньше языки преподавали? Столько-то часов, столько-то слов перевести со словарем — и точка. Разговаривать не умеем, да и зачем? Сами никуда не ездили, приезжающих сторонились… Читать тоже, в общем, ни к чему, современных иностранных книг не достать, а классика, так она вся и на русском имеется. Вот это и есть знания в пределах культа личности. Говорить не умеем, понимать — тоже, читать — столько-то слов за столько-то часов, со словарем… Практического значения не имеет. Так сказать, искусство для искусства… Бодяга… Да и что читать-то? Это ведь только теперь «Юманите» стали продавать. А Бальзака я уж лучше по-русски почитаю. Да и на что он мне нужен там, в Сибири, этот Бальзак?

Завьялов чуть было не сказал назидательно: «Бальзак нужен везде», — но вовремя сдержался. Пока Виктор говорил, он пристально всматривался в его лицо. Что он в конце концов за парень? Так ли искренен, каким кажется?

А Виктор продолжал:

— …Да, путешествовать — моя мечта. Вот появился бы волшебник со своей дирижерской палочкой и сказал бы: «Давай свои три желания, Виктор, пока считаю до трех: раз…» И я бы сказал: «Путешествовать!» И так все три раза. Других желаний не имею. А вы, Владимир Андреевич? Ну, если бы к вам такой волшебник явился и сказал: «Раз…» Впрочем, знаю найти Ольгу. Верно? Два… Тоже знаю: летать. Верно? Ну, а три?.. Ну?.. Говорите быстрее.

— Узнать, правду ли ты сказал Антонову. Молчание.

— Выключи, пожалуйста, радио, — попросил Завьялов.

Виктор послушно повернул ручку настройки; раздался щелчок, лампочки за пластмассовым щитком погасли, наступила тишина.

— Так как же? Волшебник уже сказал три…

— Что вы от меня хотите, Владимир Андреевич?

Завьялов встал, подошел к креслу, присел на подлокотник и положил руку на плечо Виктора.

— Я хочу знать правду, — настойчиво повторил он.

— А почему вы думаете, что я соврал? — спросил, не поднимая головы, Виктор.