Грусть белых ночей

Дни солнечные, даже жаркие. Лето в разгаре.

У танкиста сняли с лица бинты: лицо со следами ожогов, в красно-белых пятнах. Ночами Сергей не спит и слышит, как стрелок-наводчик, приглушенно всхлипывая, плачет.

У Сергея тоже сняли гипс, но сразу же наложили новый: кость плохо срастается.

Сестра глядит на Сергея с жалостью. Месяц прошел, как он в палате. Люди с более тяжелыми ранениями выписывались, а он лежит. Контузия...

— Ты писем не получаешь? — спрашивает сестра.

— Не получаю.

— Я твоей матери напишу.

— Пишите.

— Скажи адрес...

— В журнале регистрации есть.

— Скажи сам...

Сергей называет домашний адрес. Но диктовать письмо в палате не хочет. Они с сестрой идут длинным коридором, заходят в палату, служащую изолятором. Здесь только койка и тумбочка. Сестра присаживается у тумбочки, Сергей стоит.

— Говори, что писать...

— Жив, поправляюсь в госпитале после контузии. Ранение легкое.

— Я напишу «дорогая мама».

— Пишите...

Письмо небольшое — всего на страничку. Сестра складывает его треугольником, надписывает адрес.

— Танкиста переселим. Палата психов. Один плачет, другой смеется.

Ночами не дают покоя мысли. От них надо избавляться, даже спасаться. Каждую ночь искать точку опоры.

Сестра приносит газеты. Далеко продвинулись советские войска. Перешли румынскую, польскую границы.

Танкиста из палаты забрали. Оставшегося сержанта зовут Тимофеем. Тимофей Васильевич Ильин. Если считать вместе с кадровой службой, в армии он уже шесть лет. В госпитале четвертый раз. Два ранения были тяжелыми — пролежал почти по году.

— Когда же ты воевал? — спрашивает Сергей.

— В перерывах между ранениями, — посмеивается сержант.

У Ильина тоже никаких желаний. Точно плывет по течению. Ни на кого не обижается, ничего не просит.

Сергею выдали серый халат. Теперь он выходит во двор. Здесь совсем другая жизнь. Те раненые, которые могут ходить, во всех уголках двора играют в самодельные карты. Даже на деньги. Шутят, смеются, заигрывают с сестрами. Будто не было фронта, крови, смерти.

— У тебя был друг? — спрашивает Сергей у Ильина. — Здесь, на фронте?

Сержант бросает на Сергея испуганный взгляд. О серьезном говорить не хочет. И потому переходит на насмешливый тон:

— На фронте все друзья...

Раненые на костылях ковыляют по мощенному булыжником двору. Когда не следит сестра, шмыгают в лазейку в железной ограде.

Газеты радуют сообщениями. На Гитлера еще в июле было совершено покушение, союзники вступили в Париж. Год назад в эту же пору были освобождены Орел и Белгород. Сколько же перемен за год!..

Гипс наконец сняли. Два месяца была рука в плену. Она белая, слабая, кожа на ней все время чешется. Но она уже повинуется, можно поднимать что-нибудь не очень тяжелое. В ушах не так сильно шумит, а вот обоняние не возвращается. Сергей не улавливает никаких запахов. Даже самых острых.

На школьном дворе растут высокие, с широкой кроной дубы, под которыми хорошо бродить. Сергей теперь выбирается и за пределы двора. Хотя в больничном халате далеко от госпиталя не отойдешь.

Городок этот из числа освобожденных на Карельском перешейке. Он небольшой, но разбросанный.

Сергей получает сразу два письма — из дому и от Олимпиады.

Олимпиада пишет: набрался десятый класс. С октября начнутся занятия. В десятый класс пойдут девчата, которых Сергей хорошо знает. И один парень будет заниматься в десятом — Николай Прокопчик. Здесь, на Карельском перешейке, в самом начале наступления его ранило, а после госпиталя Прокопчика комиссовали.

Оковы холодного безразличия к жизни, которые держали в своей власти Сергея, наконец рухнули. Сергей пишет одно письмо за другим знакомым девушкам, желая узнать о судьбе остальных ребят, с которыми вместе поехал на фронт и которые попали в разные полки. Жадно прислушивается к разговорам тех, кто покидает госпиталь. Из госпиталя направляют на пересыльный пункт, там формируют маршевые роты. Через неделю или даже раньше Сергея из госпиталя выпишут. Война в ряде мест перешагнула рубежи родной земли, но еще не окончена. На какой же фронт он попадет?..