Пора веселой осени

Дому, и раньше хорошему — просторному, крепкому, под железной крышей, — теперь и цены было не сыскать. Но в семье к переделкам отнеслись равнодушно.

Осенью жена стала жаловаться, что у нее болят ноги. Приходя с работы, она сбивала у крыльца с ботиков грязь и вздыхала:

— Господи-и… Полтора часа добираться домой — сил никаких не хватит.

Теперь она вечерами дольше обычного отдыхала на тахте, положив на подушки ноги, чтобы от них отлила кровь. Как-то сказала:

— Думай, Андрей, как хочешь, но нам надо переезжать в город. Так я больше не могу. Куда это годится — такую уйму времени тратить туда-сюда на разъезды. У меня же работы много. Да и, в конце концов, неужели мы не можем жить по-человечески, в настоящем доме?

Оттолкнув ногой подвернувшийся на пути стул, Андрей Данилович молча вышел из комнаты, но в коридоре его перехватила слышавшая все теща и выпалила:

— Изверг ты какой-то, ей-богу! Частный собственник!

И он перестал разговаривать с тещей.

А пустырь застраивался. Сначала дома кучно поднялись в дальнем конце его, потом разошлись в стороны, и перед закатом от высоких зданий напротив чуть ли не до самого палисадника вытягивалась тень.

По выходным дням вся семья завтракала в одно время. Теща старалась приготовить что-нибудь вкусное, и на столе появлялись то блюдо с мясистыми треугольниками беляшей, еще не остывших после сковородки, с пузырьками масла на румяных корках, то пирог с карасями, то тонкие, просвечивающие блины. Андрей Данилович садился в кресло за круглый стол. Справа и слева от него усаживались жена и теща, а дальше — дочь и сын.

Веселыми и долгими бывали эти завтраки. Никто никуда не торопился, и можно было поговорить обо всем на свете.

Но в последнюю зиму Андрей Данилович даже и за общим столом чувствовал себя одиноким: жена все чаще заговаривала о переезде, остальные тоже по непонятным для него причинам хотели жить в большом доме в центре города, и отговариваться становилось все труднее.

В то воскресенье жена спросила:

— Не слышал новость, Андрей? Профессор Раков в Киев уехал, — она быстро глянула на него и опустила глаза. — Прекрасная квартира после него осталась. В центре, четыре комнаты, балкон. Ну, газ, конечно, и все остальное.

— Да-а?.. — Андрей Данилович ощутил ломоту в сердце. — Так что же?

— А то, что мне ее предлагают занять. Само собой, если мы наш дом сдадим. Учти: такого удобного случая может долго не быть.

Он со стуком поставил на стол тяжелую кружку с кофе.

— Опять за свое. Я же говорил…

— Знаем, знаем, Андрюша, слышали: ты в этом доме каждый гвоздь заколачивал, — перебила она. — Но почему ты только о себе думаешь? Я устаю, у меня много работы, а на переезды тратится около трех часов. Да и вообще все уже надоело. В самом деле, ну не в деревне же мы живем. Даже неловко как-то становится: собственный дом, куры еще… Вечно ты в земле роешься. Атавизм какой-то, честное слово. Тебя и вытянуть-то из дома почти невозможно.

— Ну уж… Скажешь. Не так уж много я работаю сейчас в саду, запустил все.

— Ой, папа, что ты говоришь, — вмешалась дочь, студентка медицинского института. — Как с работы возвращаешься, так сразу в сад. Ходишь и ходишь там, пока не стемнеет, — она фыркнула и повернулась к матери. — Весной мы с Риткой к экзаменам у меня готовились, а он взял да и развел под самым окном костер и в огонь старой резины набросал. Насекомые какие-то на его грушу напали.

Андрей Данилович нахмурился.

— Насекомые, — передразнил он дочь. — Шелкопряд — знать надо! В саду почти живешь.

— Пускай шелкопряд. Ну и что, что не знаю? У меня потом от твоего дыма три дня голова болела.

— С тобой я еще буду цацкаться, — рассердился он. — Разрешения у тебя спрашивать, разводить мне костры в саду или нет.

— Хватит вам спорить. Хватит, — сказала жена. — В общем-то это, конечно, твое дело… Хочешь в саду возиться — ну и возись. Только и я так больше не могу. Время, что на разъезды тратится, мне от работы приходится отрывать. Не только о своих удобствах думаю.

Дочь добавила:

— Ты бы вот съездил в клинику к маме да посмотрел, сколько к ней каждый день больных детей приводят. По несколько дней приема к ней ждут.

— Да ты-то что все высовываешься, не с тобой говорю! — прикрикнул на нее Андрей Данилович и, засопев, отвернулся к окну.

Ездить жене на работу, и правда, было далековато. Ничего он не мог возразить ей по этому поводу, но и ему до завода не так уж близко, хотя и в другую сторону.

За стеклом гнулась ветка груши, отяжеленная пухлым комом снега. Сад, съежившийся за зиму, проглядывался далеко, на всех деревьях мягко искрился снег, но и под ним отчетливо угадывались суставчатые бугры прививок на яблонях. Таких бугров, величиной с кулак, на многих деревьях было больше, чем по десятку, — от первых, трогательно тонких яблонь, привязанных к колышкам, остались только стволы да корни. А так — все новые сорта, привитые.

— Просто удивительно… Сада вам не жалко, что ли? — сказал он и вздохнул. — Эх-э… Когда строил дом, то думал, что в нем будут жить и мои дети, и внуки.

— Но ведь это же несерьезно, Андрей… Сам посуди… Город-то как строится, у тебя вон под окнами уже большие дома стоят, — мягче проговорила жена. — Придет время — и наш дом снесут. Так зачем нам мучиться? Или ты думаешь — персонально для твоих внуков его оставят?

Сын, вихрастый, сильно вытянувшийся в последнее время, засмеялся:

— Да кому он нужен — дом? Лично я в Новосибирск или в Обнинск уеду, как только институт закончу. Пускай Майке дом достается в наследство.

— Ну, ты! — бешено посмотрел на него Андрей Данилович. — Молоко не обсохло, а туда же — зубы скалить. Возьму вот вожжи и выпорю.

— Какие еще вожжи? — изумился сын.

— Какие, какие, — замялся Андрей Данилович. — Узнаешь, какие.

Теща заволновалась.

— Вы только послушайте его. Послушайте. Сына родного готов побить.

— А под сад, Андрюша, ты можешь взять себе участок за городом, как все люди, — спокойно продолжила жена. — Если уж так тебе хочется его иметь.

Он всем телом повернулся к ней.

— Вот как. А ты хоть немного представляешь, что значит вырастить взрослый сад? Может, мне на другой сад и жизни теперь не хватит. А потом… Попробуй-ка, помотайся за город в такие-то дни, в будни. А наезжать по субботам да воскресеньям — сплошное любительство, дилетантство, скажу я тебе. Ничего путного и не сделаешь?

— Да здесь-то ты чего такого особенного сделал, чтобы так говорить?

— Да-а?.. Ты так считаешь? — он покраснел и округлил глаза. Ком снега с грушевой ветки за окном неожиданно сорвался, рассыпался в воздухе, и ветка выпрямилась, царапнув по стеклу. Вздрогнув, Андрей Данилович стукнул кулаком об стол. — Никуда я отсюда не уеду! Так и знайте!

Всю неделю он ни с кем дома не разговаривал. Ходил злой и хмурый — не подступись. Но в субботу, как обычно, созвонился с приятелем, подполковником в запасе Алексеем Степановичем Худобиным, и договорился пойти в баню: оба они ванну считали блажью, любили парную и дома не мылись.

Встретились вечером, купили березовые веники у древней старухи, торговавшей на приступках крыльца бани, разделись в туманившемся предбаннике и прошли в ознобный жар парной.

Закончив мыться, Андрей Данилович рывком головы откинул со лба на затылок потяжелевшие волосы и размеренно сидел наверху горячих полатей, сухо покашливал от забивавшего горло жара и задумчиво смотрел, как лопается, расходясь по воде, мыльная пена в оцинкованном тазике.

Худобин, жмурясь, истомно постанывая, на другом конце полатей хлестал себя веником по спине и груди.

— Уф-ф… Хорошо, — вздохнул он и, заблестев глазами, махнул веником на Андрея Даниловича, бросая ему в лицо брызги. — Что, Данилыч, ты не весел? Что ты голову повесил?

— А-а? — Андрей Данилович посмотрел на него. — Да так, знаешь, неприятности всякие.

— Н-у-у!.. На работе?

— Да нет, на работе все как по-заведенному. Я вот сидел и вспоминал, как в плодопитомник один ездил. Заведующим там был ученый, кандидат биологических наук. Диссертацию он сработал по выведенному им яблоку. Назвал его: «Уралочка Стабесова». А Стабесов — его фамилия. Тщеславный малый. Ну, да не в этом суть… Яблоко-то в диаметре до двух сантиметров не дотянуло, так я возьми и скажи, что это не яблоки, а ранетки. Он мне сквозь зубы и процедил, посматривая на меня этак в прищур: «Зато зимостойкое». А я привез с собой яблоко. С той яблоней, правда, возился много: пикировку делал, стержневой корень укорачивал, сеянец ее года четыре, что ли, а то и больше с места на место пересаживал… Решил я тогда попробовать, что из этого выйдет. Ну, вышли яблоки до двухсот пятидесяти граммов весом, с отличной зимостойкостью. Хранились долго. Я это яблоко кандидату под нос. Так не поверил, что я его вывел. С юга, сказал, привез, да еще меня обозвал шарлатаном.