Бедные углы большого дома

Въ одиннадцать часовъ, по уходѣ француза, госпожа Скрипицына пошла въ свою спальню въ сопровожденіи Вари и горничной. Варя должна была читать вслухъ французскую книгу, покуда не заснетъ наставница, такъ какъ для дѣвочки, не имѣвшей чистаго французскаго произношенія, такія чтенія должны были оказать громадную пользу, а госпожа Скрипицына, вѣрная принятымъ на себя обязанностямъ, заботилась о сиротѣ, какъ мать, все предвидѣла, все разсчитала.

— Вчера въ домѣ у насъ опять исторіи случилась, всѣхъ жильцовъ всполошила, — говорила горничная, раздѣвая свою госпожу.

— Опять скандалъ какой-нибудь? — съ пренебреженіемъ замѣтила госпожа.

— Да еще какой! Кажется, какъ свѣтъ стоитъ, такъ такого не бывало. Портняжка, что у насъ въ домѣ живетъ, пьянъ напился по обыкновенію, ну, и сталъ жену бить, ей ужъ это не въ диво…

— Дай мнѣ другой чепчикъ, съ кружевами, знаешь, — сказала Скрипицына, конечно, нисколько не обращавшая вниманія на болтовню горничной, какъ на болтовню попугая.

— Извольте, сударыня… Вотъ сталъ онъ ее бить, а она въ слезы. «Лучше бы, говоритъ, мнѣ помереть, чѣмъ съ тобою жить! Заступиться, говорить, за меня некому». А на эту пору и вернись ихъ сынишка со двора. «Что ты, говоритъ, отецъ, мать-то колотишь? Натрескался»…

— Какія у тебя выраженія пошлыя, Даша!

— Право-съ, такъ и сказалъ: «Самъ, говоритъ, натрескался, а мать своими боками отдувайся! И безъ того она тщедушная, на ладанъ дышитъ, а ты ее еще заколачиваешь. Ложись! говоритъ, не то я тебѣ руки свяжу». «Какъ ты смѣешь такъ съ отцомъ разговаривать? — говорить портняжка. — Да я тебя въ бараній рогъ согну, убью, пасченокъ!»

— Помилуй, Даша, ты забываешься!

— Извините, сударыня!.. «Убью, говоритъ, тебя!» «Ну, это еще старуха на-двое сказала», — говоритъ сынъ. Отецъ на него замахнулся, а онъ, какъ взялъ его за обѣ руки, скрестилъ ихъ, да такъ его, раба Божія, и положилъ на кровать. «Лежи, говоритъ, пока не отрезвишься, не то къ кровати привяжу». И вѣдь, говорятъ, до трехъ часовъ ночи это онъ просидѣлъ на отцовской кровати и продержалъ его руки. Такъ тотъ и уснулъ. Ну, сегодня проспался, въ ногахъ у жены валяется, благодѣтельницей ее своею называетъ, у сына прощенья проситъ. Тотъ уѣхалъ на цѣлый день на лодкѣ кататься… Вотъ разбойникъ-то растетъ, ужъ не уйти ему отъ висѣлицы, помяните мое слово.

— Пожалуйста, не передавай мнѣ этой грязи. Что мнѣ за дѣло до этихъ исторій? Ступай!

— Прикажете этотъ чепчикъ спрятать?

— Нѣтъ, онъ на мнѣ неловко сидитъ, мнѣ его не надо.

— Такъ неужели же бросить такой миленькій чепецъ?

— Возьми себѣ, если онъ такъ хорошъ.

— Ахъ, Господи, благодарствуйте! Вотъ ужъ не ожидала. Недаромъ у меня бѣленькое пятнышко на ногтѣ всю недѣлю было. А я-то думала: ну, ужъ обманетъ, не откуда подарка получить.

— Какъ ты наивна! Ты еще вѣришь этимъ дѣтскимъ примѣтамъ!

— Ахъ, сударыня, да какъ же имъ не вѣрить? вотъ и теперь вышла правда. Впрочемъ, у васъ и примѣтъ никому не нужно, вы всѣмъ мать родная, только всѣ ли это цѣнить-то будутъ, — вздохнула Даша, совершенно случайно взглянувъ на Варю.

— Ты добрая дѣвушка, Даша! — сообразила Скрипицына. — Прощай!

— Покойной ночи, пріятнаго сна!

Варя начала читать, смутно понимая содержаніе перваго читаемаго ею романа. Это былъ не Шатобріанъ, а Поль-де-Кокъ, лежавшій не въ гостиной, а въ спальнѣ.

— Читай, дитя мое, не такъ громко. Вообще пріучайся говорить и читать, не торопясь и не возвышая голоса. Въ обществѣ это не принято. Вообрази, если бы сошлось двадцать человѣкъ въ комнатѣ, и всѣ начали бы говорить скоро и громко — изъ этого вышла бы жидовская школа, базаръ. Это нервы раздражаетъ.

Подъ тихое чтеніе Вари нервы госпожи Скрипицыной не раздражались, но успокоились, и она уснула сладкимъ сномъ ребенка или чистаго, безгрѣшнаго существа, какимъ она была, какъ видитъ читатель, на самомъ дѣлѣ, а Варя, увидавъ, что слушательница уснула, опустила книгу на колѣни и впервые серьезно задумалась о своемъ положеніи. Она, что ясно видно изъ разсказа, была, повидимому, тупоумна и принадлежала къ разряду тѣхъ дѣтей, которыхъ съ негодованіемъ назвалъ мнѣ генералъ Воиновъ мерзавцами и негодными, дрянными вѣтряными мельницами. «Вы заступаетесь въ своемъ Шуповъ, — грозно внушалъ онъ мнѣ,- за эту дрянь, вертящуюся въ ту сторону, куда дуетъ вѣтеръ. Ваши любимые герои, попавъ въ среду разбойниковъ, не думаютъ вести благонамѣренную жизнь, а готовы сами сдѣлаться разбойниками. Заступаться за такихъ лицъ, милостивый государь, безнравственно, вы кладете этимъ, милостивый государь, пятно на себя.» Я согласился съ мнѣніемъ генерала Воинова и возненавидѣлъ бы эту вѣтряную мельницу, Варю, если бы наблюдателю-романисту было позволено ненавидѣть и преслѣдовать кого бы то ни было (хоть бы даже самихъ васъ, генералъ Воиновъ) въ своихъ романахъ. Въ головѣ этой вѣтряной мельницы, Вари, роились весьма непохвальныя мысли. Она не чувствовала умиленія, глядя на свою спящую благодѣтельницу, не чувствовала благоговѣнія къ ея бѣдному братишкѣ за его попытку развить сироту, не чувствовала занимательности разсказа горничной и романа Поль-де-Кока и уносилась мысленно въ грязную квартиру необразованной, иногда попахивавшей водкою Игнатьевны, не ощущая ни малѣйшаго отвращенія къ грязи и необразованности и ни малѣйшей привязанности къ блеску и благовоспитанности. Вставъ со стула, она приподняла свѣчу такъ, что лучи упали на лицо спавшей женщины и озарили его вполнѣ. Румянецъ на лѣвой щекѣ этого существа, лежавшаго во время чтенія на лѣвомъ, боку, и черная полоска на мѣстѣ лѣвой брови исчезли безъ всякаго слѣда и остался румянецъ и черная бровь только на правой сторонѣ, что, при содѣйствіи жиденькихъ волосъ, заплетенныхъ въ тощія косички, при остромъ носѣ, придавало дѣйствительно довольно потѣшный и оригинальный видъ госпожѣ Скрипицыной: дѣвочка съ непріятной насмѣшливостью улыбнулась и пошла изъ комнаты. Въ ея лицѣ было что-то ядовитое и вмѣстѣ съ тѣмъ неудержимо-веселое, торжествующее. Она мелькомъ взглянула на себя въ зеркало, впервые улыбнулась своему юному личику и легла спать. Черезъ полчаса къ ней подошла возвратившаяся отъ родныхъ жиденькая гувернантка и напечатлѣла третій поцѣлуй на ея щеку.

«Очень мнѣ нужны твои поцѣлуи!» съ пренебреженіемъ подумала еще не спавшая Варя, и, вспомнивъ, что ея подруги зовутъ жиденькую гувернантку «медовой сосулькой», раздражительно отерла щеку.

Варя, Варя, то ли ты думала три дня тому назадъ? Знала ли теперь ты, что ты надолго, можетъ-быть, навсегда, по своей волѣ прогоняешь отъ себя свои свѣтлые сны?

IV

Жизнь Вари и ея Трезора въ школѣ большого дома

Варѣ, какъ дѣвочкѣ неразвитой и уже освоившейся съ будничною жизнью въ жилищѣ необразованной Игнатьевны, было неловко въ болѣе изящномъ и праздничномъ домѣ благодѣтельницы. Ее подавлялъ братъ Скрипицыной своею благородною воинственностью и взглядомъ на всѣхъ окружающихъ, какъ на осажденныхъ или покоренныхъ враговъ. Конечно, воинственность болѣе пригодна въ военную пору, но она требуетъ, какъ и всѣ другія качества, постоянной практики и въ мирное время, такъ какъ иначе война можетъ застать врасплохъ неосмотрительнаго воина. Значитъ, братъ Скрипицыной былъ правъ въ своемъ поведеніи. Варю подавляла госпожа Скрипицына своимъ высокимъ, сопряженнымъ съ горечью развитіемъ, своимъ сознаніемъ собственнаго превосходства надъ окружающими, своими кроткими, но, тѣмъ не менѣе, длинными и подавляющими рѣчами, своими воспоминаніями о Дикобразовыхъ и пожатыхъ во время институтскихъ баловъ лаврахъ. Варю подавляла бойкая Даша своею смѣтливостью, говорливостью, своею способностью извиваться мелкимъ бѣсомъ, дѣлать тонкіе, но колкіе намеки на «неблагодарность нѣкоторыхъ людей», своею манерой говорить: «Всѣ ли будутъ цѣнить васъ, сударыня?» — и въ это время случайно бросать взглядъ на Варю, какъ будто Варя похожа на отогрѣваемую за пазухой змѣю. Варю подавляли ея подруги, глядѣвшія свысока и имѣвшія полное право такъ глядѣть на даровую ученицу, могущую ради выслуги сплетничать на нихъ, хотя еще и удерживавшуюся отъ сплетенъ. Подавляли ее рѣзные перламутровые ножички, могущіе хрустнуть въ рукѣ при разрѣзываніи книгъ; подавляли книги въ богатыхъ переплетахъ, падавшія иногда на полъ и мявшіяся во время паденія; кушетки, столы, ковры, стѣны, все, все подавляло Варю, все блестѣло, сверкало и даже грязный, ничѣмъ, кромѣ своей наглости, не блестѣвшій мясникъ, ворвавшійся однажды въ комнату Скрипицыной, стучавшій грязными сапожищами, сморкавшійся въ запачканный кровью передникъ и требовавшій уплаты долга, — даже этотъ мясникъ подавилъ Варю, взглянувъ на нее злобными глазами. Варя почему-то вдругъ поняла изъ этого взгляда, что и онъ, и лавочникъ, и дворникъ, и вся улица, и весь городъ знаютъ, что она живетъ даромъ у Скрипицыной, что, можетъ-быть, изъ-за нея Скрипицына не можетъ свести концовъ съ концами и все больше и больше входитъ въ долги, — и Варю, эту глупую, бездушную, вѣтряную мельницу, стали подавлять всѣ встрѣчные…