Рябина, ягода горькая
Рябина, ягода горькая читать книгу онлайн
В этой книге есть любовь и печаль, есть горькие судьбы и светлые воспоминания, и написал ее человек, чья молодость и расцвет творчества пришлись на 60-е годы. Автор оттуда, из тех лет, и говорит с нами — не судорожной, с перехватом злобы или отчаяния современной речью, а еще спокойной, чуть глуховатой от невеселого знания, но чистой, уважительной, достойной — и такой щемяще русской… Он изменился, конечно, автор. Он подошел к своему 60-летию. А книги, написанные искренне и от всей души, — не состарились: не были они конъюнктурными! Ведь речь в них шла о вещах вечных — о любви и печали, о горьких судьбах и светлых воспоминаниях, — все это есть, до сих пор есть в нашей жизни.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
НАЕДИНЕ С СОБОЙ
Когда я был маленьким, то часто чувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Именно маленьким — с годами это прошло…
Вот я совсем один в комнате. Пусто и тихо, полумрак затаился по углам. Мне нечем заняться, и мысли мои в свободном полете, ни к чему не прикованы. Может быть, я лишь жду кого-нибудь, кто придет и разрушит это одиночество. И чудится мне, что кто-то смотрит на меня.
Из того угла? Из-под лавки? Из-за печи?
Я невольно оборачиваюсь—нет ничего, голая стена. Но только что, буквально сквозь бревна, в мой затылок глядели чьи-то глаза…
Потрескивает костер. Отец с подпасками разошлись по поскотине, стихли их голоса и шаги вдалеке. Темно и покойно, даже листья не шелохнутся — полное безветрие. И опять то же самое. Опять смотрят на меня из кустов, из-за деревьев. Мало того, и в пламени среди углей — чей-то взгляд…
Днем тоже такое случалось. Идешь один себе по лесной тропе и нет-нет да почувствуешь чье-то пристальное внимание. Начинаешь оглядываться — и здесь никого нет, и здесь, и здесь. Трепещет под легким ветром листва, лопочет о чем-то своем, играет солнечными бликами. И вдруг в одном месте среди бликов сверкнет что-то особенное, всего на один миг сверкнет, а чувство такое, будто кто в глаза тебе заглянул.
И не страх охватывал в такие мгновения. Нет. Было томительно и жутко одновременно и даже сладостно: тревожило какое-то предчувствие, захватывало ожидание чего-то.
А тут совсем недавно бежал я по снежному полю, перехлестнутому одной-единственной лыжней. Поле это большим языком вдавалось в город. Справа и слева уже начинались окраинные поселки, но не было видно ни огонька. Густая, дымная мгла заволокла все. Изредка оборачиваясь, я видел, что такой же мглистый вал настигает меня сзади. Только выше, к зениту, проглядывало бледно-голубое небо с первыми звездами и тонким месяцем, похожим на выгнутый острый обрезок латунного листа.
Какое-то время я неотрывно глядел под самые лыжи, потом осмотрелся вокруг и увидел затухающий к кромке светлый круг, снежный круг, перерезанный лыжней. И в центре этого круга, в самом светлом месте человек. Нет, не я, а именно как-то посторонне — человек, лыжник. И вокруг больше никого. Лыжник бежал и бежал, и светлый круг неотступно следовал за ним. Я даже видел, с высоты видел, как под этим светом мелко-мелко искрятся снежинки на кромках лыжни.
Вероятно, лишь взрослый человек может подкараулить себя, застать с самим собой наедине и посмотреть отчужденно… Взрослому же дано и оглядываться назад, со стороны рассматривать свою жизнь и со временем по-новому оценивать свои поступки.
Но теперь я знаю, что детское чувство постороннего взгляда в полном уединении — это просыпающееся воображение, еще неосознанное стремление ребенка глянуть на себя со стороны.
ДОРОГОЕ СХОДСТВО
Вот я и в Повенце, где начинается Беломорско-Балтийский канал. Иду в поселковый Совет. Магазин «Книги», а наискосок — винный. Хороша конкуренция!
Дома, часто двухэтажные, из бруса, обшиты доской-вагонкой, покрашенные, придают Повенцу своеобразный северный колорит и очень напоминают город моего военного детства.
Много зелени. Рядом с поссоветом пустынный и густо заросший сквер. Такой же сквер на выходе из поселка, возле речушки Светлой, через которую идет шоссе вокруг озера Онего. Пионерский сквер — старые, цементные, на железных прутьях скульптуры горниста, двух пионеров. Этот сквер зарос еще гуще и выглядит еще пустынней.
Перед деревянным мостом через канал со стороны поселка установлена пушка — рубеж, где был остановлен враг в 1941 году.
На мосту в будке — улыбчивая, но строгая вахтерша с винтовкой. Останавливаться здесь нельзя. Прохожу и тогда только смотрю вверх и вниз по каналу: первый шлюз, второй, третий. Панорама поселка. Дальние дали с пологими синими увалами.
Спускаюсь с шоссе и по луговине иду к воде между первым и вторым шлюзом. Надо хоть руки в канал окунуть.
Редкий писк чаек, планирующих над водой. И снова — тишь.
Когда шел обратно, на автобусной остановке убедился, что в негласной конкуренции магазинов винного и «Книги» побеждает первый. Много пьяных, в основном молодняк. Наглые, беспардонные. Те же, что и у нас, мопеды, мотороллеры, мотоциклы. Тот же гул и треск. Та же пацанва, мчащаяся на пределе по шоссе с развевающимися из-под каски волосами, с глазами, в которых ни радости, ни восторга, а какая-то безумная дичь.
Парень в комнатных тапочках на босу ногу, в пиджаке с оторванным рукавом и распоротым боком. Говорят, он сначала искал, с кем бы подраться. Вот, видимо, и схлопотал. Какой-то знакомый увез его на машине домой.
А какая природа вокруг! Сосны, камни меж ними, желтый песок на взрыхленных бороздах, высокое небо, богатое разнотравье — все, как в дорогом сердцу Североуральске, городе детства.
Здесь бы я прижиться, наверное, смог.
ЗАПОЗДАЛОЕ ЦВЕТЕНИЕ
На расхлябанном мотовозе я ехал в глубь лесов. Мимо все плыли и плыли пни, покосившиеся редкие сушины, изъезженная тракторами земля — прошлогодние вырубки.
И в какой-то глухомани возле самой узкоколейки вдруг засверкал цветущий подсолнух. Редкие на лесосеке осинки и березки уже занялись осенним огнем и сухо трещали под ветром. А он знай себе цвел, солнечно и щедро, радуясь теплу бабьего лета.
Я подивился этой неистребимой силе, заложенной природой в семя. Пусть с большим опозданием, но попал подсолнух в хорошую почву и тут пошел в рост и расцвел в сентябре. Как часто это бывает с людьми: невидный, ничем не примечательный человек вдруг в зрелые годы возьмет да и удивит всех. Но тут же одолело меня сомнение. На смену удивлению и восхищению пришла грустная мысль: вспыхнул подсолнух ярко, да скоро погаснет, с первым инеем, не успеет созреть в нем новое семя.
Бывает, нахлынут полузабытые стихи. Придут, не спросясь, и зазвучат независимо от тебя неуловимой мелодией. Начнешь вспоминать — видишь: потерял слово, а то и целую строку. И, кажется, самую важную, самую дорогую. И пока найдешь их, все ходишь — и день, я два — беспокойный, неудовлетворенный.
Несколько дней я нет-нет да и задумывался о подсолнухе, и все мне казалось, что я уже видел его когда-то.
И вдруг… Кто-то из нашей семьи в разговоре помянул его имя. И вмиг приблизилось то призрачное и далекое…
Его, самого старшего среди братьев, часто называли — Калинин. Видимо, за большую душевность и бородку клинышком. Еще в молодости он начал жить непонятной для братьев жизнью. Подростком ушел из деревни в город, па заработки. Каким-то образом сумел выучиться и выбился в мелкие заводские конторщики.
Был он, судя по всему, человеком легко ранимым и впечатлительным. Приезжая летом в деревню, он целыми днями пропадал то в лесу, то на реке. Любил играть с нами, всегда добрый и улыбающийся. У него был хороший голос, особенно в юности. Но он, как говорил мой отец, «закопал» его. Спохватился уже под старость и пошел в клубный хор. Кое-что наверстал, пел даже оперные арии, но больше — русские песни. Я помню одну, полную силы, раздольную, с повторяющимся залихватским припевом. Она до сих пор звучит у меня в ушах:
Но годы брали свое, голос сдавал.
Потом его не стало. Была война. Его долго мучила какая-то болезнь. Он жил в большом городе, один среди чужих людей. Братья и подросшие сыновья — кто па фронте, кто очень уж далеко от него… И вдруг нам, детям, говорят: «Дядя Степан помер».
Став повзрослее, я слышал однажды, как отец, подвыпив, говорил приятелю:
— Эх, Степан, Степан! Еще меня учил: «Будет, Никита, невтерпеж, веревку намылить не забудь. Так-то легче…» А самому раньше понадобилась.