Перехватчики

Мы посмотрели в ту сторону, куда он указывал широким жестом, и охотно согласились, что нам повезло.

— Но все-таки вы следите за погодой и докладывайте о ее изменениях на командный пункт, — продолжал он. — Летчик должен быть всегда начеку.

«Ну чего он тянет? — думал я. — Распускал бы по самолетам. Ведь понятно». Нам так не терпелось приступить к заданию. Я сегодня должен был вылететь в зону для отработки простого и сложного пилотажа на большой высоте.

А Дед Талаш, видно, считал долгом предупредить нас и о возможных промашках:

— Однако не забывайте. Сейчас трудно ориентироваться — линейные ориентиры занесены снегом.

«Да знаем мы это».

— И вообще земля проектируется несколько иначе. Расстояния скрадываются. Внимательнее следите за приборами.

«И это знаем. Чай, не первый год летаем зимой».

Полковник заметил мое нетерпение, нахмурил брови, похожие на заснеженные кустики.

— Скажите, лейтенант Простин, как будете пользоваться тормозами на посадке?

Я пожал плечами — вопрос казался, по меньшей мере, рассчитанным на ребенка.

— Как обычно.

— Не совсем, однако. В мороз торможение менее эффектно. Чуть больше тормознул — самолет пошел юзом.

— Ах в этом смысле!

Ребята засмеялись. «Черт бы побрал, это же я знал!» Полковник еще раз оглядел нас и подошел к Шатунову, стоявшему, как всегда, на левом фланге и жмурившемуся от удовольствия — его ждал долгожданный вылет.

— Возьмите, — сказал полковник, оторвав у него от куртки болтавшуюся на нитке пуговицу. — Пришейте по-настоящему, если не хотите стать ее жертвой. И все зарубите на носу: в авиации нет мелочей.

Прежде чем распустить нас, он рассказал о катастрофе в воздухе, которая случилась из-за того, что рули управления самолетом заклинило на посадке обычной пуговицей, оторвавшейся в полете у летчика.

Старая легенда. О ней говорили еще в аэроклубе. Но мы не хотели обижать Деда Талаша и с показным беспокойством зашарили пальцами по всем тем местам, где имелись застежки.

— Самолет к полету готов! — доложил мне техник на стартовой стоянке. Его крепкое рукопожатие придало уверенности.

Прежде всего я должен был осмотреть и принять самолет. Но сейчас я это делал не для того, чтобы проконтролировать работу техника, — этот орешек был еще не по моим зубам. Просто хотелось воспользоваться возможностью еще полюбоваться самолетом, лучше усвоить конструкцию, проверить себя.

Осмотрев самолет, я забрался в кабину. Перед вылетом по старой привычке захотелось побыть одному, продумать все элементы полета, вспомнить особенности выполнения фигур пилотажа и эксплуатации двигателя на высоте.

«Времени для размышлений в воздухе будет немного, — говорил я себе. — Спросить тоже не у кого. Остается одно: действовать, как учили командиры, как сказано в руководстве, как действовал во время работы на тренажере».

По стремянке поднялся техник.

— Начнем? — он внимательно оглядывал оборудование и арматуру в кабине. Я вопросительно посмотрел на него. Он улыбнулся:

— Порядок.

— Тогда начнем, — я застегнул шлемофон, парашютные, поясные и плечевые привязные ремни. Техник помог мне надеть кислородную маску и соединить шланги. Потом он снял наземные предохранители у стреляющего механизма, которым было оборудовано сиденье, и у аварийного сбрасывания фонаря. С этой минуты я мог в любое время катапультироваться из кабины. На мгновение представил, как взорвался под сиденьем пиропатрон и я пулей (здесь уж в прямом смысле слова) вылетаю из кабины вместе с сиденьем. Нет, лучше об этом не думать.

Техник, кажется, прочитал мои мысли, похлопал по плечу:

— Все будет в порядке. На такую машину можно надеяться.

Он подал сигнал шоферу пускового автомобиля. Юркий газик круто развернулся задом и остановился около фюзеляжа.

— Подключить питание! — скомандовал я. Стрелка вольтметра метнулась в сторону и замерла на нужной цифре — напряжение соответствовало. Я включил радио.

— Двадцать шестой. Я триста десятый, разрешите запуск.

— Я двадцать шестой. Запуск разрешаю.

— Я, триста десятый, понял.

«Ну теперь главное — не мешкать».

— Снять заглушки. Обороты.

— Заглушки сняты, — ответил техник.

— Есть, обороты, — донесся до меня голос шофера пускового автомобиля.

— Есть, обороты, — продублировал техник.

Все эти команды для меня еще не потеряли новизны, я не привык к ним и невольно думал с испугом: «А не пропустил ли чего?»

Но нет, техник спокоен. Быстро включил тумблер для запуска и генератор.

— От двигателя! Смотреть пламя!

— Есть, смотреть пламя, — спокойно, точно желая приглушить закипающий во мне азарт, ответил техник.

Я нажал на кнопку запуска и уже не спускал глаз с приборов.

— Есть, пламя, — сообщил механик, осторожно заглянувший в выхлопное сопло.

Теперь нужно обеспечить подачу топлива в камеры — я открыл стоп-кран, посмотрел на приборы.

Двигатель стал плавно набирать обороты.

Техник не уходил. Он следил за моими движениями, готовый в любую секунду подсказать, как действовать, помочь.

Стрелка на приборе, который показывает обороты, уверенно ползла от деления к делению.

Ну теперь не надо бояться, что двигатель остановится. Его устойчивую работу можно было даже определить на слух.

— Отключить питание! — скомандовал я. Маленький авиапускач отъехал к другому самолету. Мне оставалось только включить аккумулятор и остальные приборы. Щелк, щелк, щелк… Стрелки ожили.

Как все-таки хорошо, что нам дали несколько вывозных. Я уже привык к особенностям реактивного двигателя, к действию и эффективности рулей, к поведению самолета во время пилотирования на маршруте и в зоне. Горизонтальное положение самолета с передним колесом меня больше не смущало, не пугал и продолжительный разбег на взлете.

Единственно, с чем я еще никак не мог свыкнуться, — это с необычной скороподъемностью и быстротой полета.

Зона, где мне предстояло выполнить упражнение, находилась недалеко от аэродрома, чтобы в случае чего можно было быстро вернуться домой. Я не успел и глазом моргнуть, как был там.

Черт бы побрал! Даже не придумаешь сразу, с чем можно сравнить этот полет. Иногда кажется, что где-то очень далеко впереди находится гигантский магнит и моя машина, как маленькая железная пылинка, скользит, мчится, пробивается к нему сквозь огромные толщи воздуха.

Кобадзе сказал после первого полета, что он все время представлял себя в необычной стреле, выпущенной из необычного лука. А Шатунову показалось, что земля потеряла притяжение и самолет падает в космос.

— В том-то и дело, что не падает, — возразил Лобанов. — Он чувствует тебя, как умная лошадь седока. Чуть тронь ручку — и он готов изменить направление.

Набор высоты — дело трудное. Здесь главное — выдержать на каждом отрезке пути наивыгоднейшую скорость. Если этого не сделать, то можно израсходовать все горючее, а нужной высоты так и не набрать. Сейчас я весь внимание и строго слежу за показаниями приборов. Стрелка высотомера плавно идет от деления к делению, от цифры к цифре.

Из-за приборной доски хлопает своими белыми веками индикатор потока при каждом моем вдохе, — значит, кислородная система работает правильно.

Я уже на высоте многих километров и дышу чистым кислородом. За самолетом длинной белой лентой идет инверсионный след. Вдали он становится шире, прозрачнее и наконец тает. Старые летчики называют эту дорожку приговором. Может быть, потому, что след демаскировал самолет во время боевых вылетов, делал его более уязвимым. Белый шлейф оборвался — самолет миновал инверсионный слой.

О, какое здесь синее бездонное небо! Какие бескрайние дали открываются во все стороны! Как ярко светит солнце в этой пустоте! «А ведь температура окружающего самолет воздуха здесь примерно такая же, как зимой в Антарктиде, — подумал я, слыша, как гулко бьется взволнованное сердце. — Да и можно ли назвать воздухом это сильно разреженное пространство, где почти совсем нет кислорода и не может жить ни одно живое существо…»