Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1

— Что же ты ему ответил? Обещал?

— Всю поездку он меня уговаривал, и можно было бы, конечно, согласиться, но тогда нужна вторая турбина. — Сергей встал, прошелся по комнате. — Николай Петрович, а что, если попросить уральцев, чтобы они дали нам вторую турбину?

— Погоди, давай управимся с одной, — возразил Кондратьев. — Пока попробуем без соседей.

Говорили они еще долго. Кондратьев сообщил кое-какие новости, в частности о том, что по решению крайисполкома в четырех колхозах создаются племенные коневодческие фермы, что в район завозятся новые сорта кукурузы. Рассказывал и о ходе строительства усть-невинского канала, а затем стал излагать план поездки Сергея по району, показал список станиц, маршрут, расписанный по дням.

— К своим землякам ты приедешь в самый канун выборов, — сказал Кондратьев.

…В субботу 8 февраля утром Сергей приехал в Усть-Невинскую. У въезда в станицу его встретил конный разъезд из трех всадников. У среднего всадника было в руках знамя, высоко поднятое на древке, а у левого крайнего — на поводу конь под седлом.

Сергей вышел из машины. Всадники одеты в одинаковые черкески с наборами серебряных газырей, на головах кубанки из черной смушки, саженного размаху в плечах бурки и красные, как пламя, башлыки за спиной. Это были Никита, Григорий и Иван Атаманов.

Всадники спешились, и Атаманов, отбив шаг, вытянулся и взял под козырек.

— От лица колхозников! — крикнул он. — От всех устьневинцев! Приветствуем тебя, Сергей Тимофеевич, как родного брата!

Эх, и до чего ж славный народ устьневинцы! Любят они встречать гостей! Казалось бы, чего проще: едет кандидат в депутаты — и встречай его попросту. Так нет же! На станицу скачет конный разъезд, да еще и не как-нибудь, а в казачьей форме и со знаменем! А на площади — вся станица, гремит музыка, здания в кумачовых полотнищах. К станичному Совету стекается народ, всюду людно и шумно. У входа — стол под красной скатертью, а за столом стоит Тимофей Ильич, в старомодной черкеске, с рушниками и хлебом на руках.

К этому столу и подошел Сергей. Отец сурово смотрел на него. Наступила тишина. Тимофей Ильич передал хлеб с солью вместе с рушниками, свисавшими чуть ли не до земли.

— От всей станицы тебе, сынок, — сказал он дрогнувшим голосом. — Принимай и дорожи.

Сергей низко поклонился отцу, а потом станичникам и подошел к столу, держа на вытянутых руках высокую буханку хлеба с горсткой соли.

Савва открывал митинг. Выступали доверенные лица, агитаторы, передовые люди строительства. Сергей слушал, а глазами отыскивал в толпе своих знакомых. Их было много, но он прежде всего увидел отца и мать. Старики стояли почти у самой трибуны. Рядом с рослым и немного согнутым Тимофеем Ильичом Ниловна, в шали и в старомодной кофтенке, казалась совсем маленькой, как куст возле кряжистого дуба. Она не сводила глаз с сына, и во взгляде ее Сергей видел знакомый ему еще с детских лет луч материнской ласки. Тимофей Ильич смотрел на сына искоса и строго.

Сергей увидел Анфису. Ее окружали подруги, в числе их были Варя Мальцева и Ирина — обе в одинаковых белых шалях. Ирина старалась не смотреть на Сергея; щеки ее разрумянились, ей было жарко, и она сбила рукой шаль на плечи. Нарочно глядела куда-то в сторону, делая вид, что ее занимает чья-то колом торчащая папаха, а глаза сами так и косились на трибуну и видели одного только Сергея.

…После митинга Сергей с Семеном и Саввой уехали на канал. Они прошли всю трассу. Строителей уже не было, — всюду лежали утрамбованные дороги, ловко очищенные откосы, отлогие, как у корыта, берега готовой части канала, а вдали виднелся ровный срез скалы…

— Сережа, веришь, — говорил Семен, — если поднажать, то тут работы на какой-нибудь месяц.

Через час они возвращались домой и у въезда в станицу нагнали сани, запряженные одной лошадью. В санях сидел, кутаясь в тулуп, Стефан Петрович Рагулин.

— Стефан Петрович! — крикнул Сергей. — Далеко путь держите.

Машина остановилась возле саней.

— Хочу проведать озимые, — ответил Рагулин. — Боюсь, влаги к весне будет маловато… А тут еще, по всем признакам, весна ожидается сухая.

— Какие ж такие признаки?

— Снегу мало. — Рагулин помял в кулаке бородку. — У батька заночуешь?

— Была такая думка.

— Знаю, знаю, отчего ты у батька на ночь остаешься, — сказал Рагулин и погрозил Сергею кнутовищем. — Хочешь посмотреть, как тут за тебя земляки будут голоса отдавать?

— Это тоже важно, конечно, — ответил Сергей. — Стефан Петрович, заходите вечерком, поговорим. Я привез для вас одну важную новость.

— Говори зараз, а то я с поля заеду на ферму. — Рагулин нахмурил брови. — А что там у тебя за новость?

— Хочет познакомиться с вами один важный человек.

— Кто же он такой будет?

— Ефим Петрович Меркушев — бригадир из Марьяновского района.

— В чем же его важность? — сухо спросил Рагулин.

— Механизатор! Очень толковый человек. Скоро он приедет к вам в гости.

— Пущай приезжает, мы гостям завсегда рады.

Рагулин причмокнул на лошадь, взмахнул кнутом и поехал. А Сергей, проезжая по станице, думал об Ирине, и так ему хотелось завернуть не к отцу, а на птичник!

«Нет, — думал он, — сегодня не поеду, а вот уж завтра не утерплю».

Глава XXVII

Тимофей Ильич был доволен, видя Сергея у себя за столом, хотя внешне казался равнодушным и даже строгим. А Ниловна была так обрадована, что не знала, где посадить сына, чем его угощать. Когда Семен и Анфиса стали собираться на избирательный участок, Ниловна боялась, что Сергей тоже встанет из-за стола и уйдет, а она так и не успеет и насмотреться на него, и поговорить с ним.

— Мамо, где вы мне постелите? — спросил Сергей.

— Никуда сегодня не поедешь?

— А куда ему ехать в ночь? — отозвался Тимофей Ильич. — Жинки, сколько нам известно, у него еще нету, а невеста подождет.

— Сережа, я постелю тебе у Анфисы, — сказала Ниловна. — Там теперь у нас диван стоит, с пружинами, Семен перед Новым годом купил.

— Ну, сыну, як там тебе живется? — спросил Тимофей Ильич, когда Ниловна пошла приготовить Сергею постель. — Вот и выбирать тебя завтра будут. Знать, и новое тебе доверие, стало быть, и ответственность прибавляется. — Тимофей Ильич развернул на колене кисет.

— Что ж вам, батя, сказать? Более двух недель разъезжал по округу. Каких только людей я там не видел, с кем только не разговаривал! Много я, батя, передумал за эти дни, и одна мысль не дает мне покоя — смогу ли я быть таким человеком, каким хотят меня видеть те, кто завтра будет выбирать меня своим депутатом?

— А ты смоги, — сказал Тимофей Ильич, сворачивая цигарку. — Поднатужься — и смоги.

— Что, по-вашему, батя, нужно мне делать?

— Перво-наперво — район выведи в передовые, чтоб жизнь в колхозах была обеспеченная, чтобы люди наши не бедствовали — вот тебя и будут все уважать.

— Жизнь, батя, уже в этом году будет обеспеченная. Да и район мы выведем в передовые, а все ж таки, как я понимаю, этого мало. И жизнь наладить в колхозах, и район вывести в передовые — все это я обязан был сделать не будучи депутатом.

Вошла Ниловна.

— Батя, и вы, мамо, скажите, что обо мне говорят в Усть-Невинской? Вы живете в станице, и вам все слышно.

— Все тебя, Сережа, хвалят, — сказала Ниловна. — Куда я ни пойду, а бабы мне и говорят: «Счастливая мать, вот какой у тебя славный сынок». Повстречалась я с бабкой Никифоровной, а она и говорит…

— Ниловна, — перебил Тимофей Ильич, — не вмешивайся в наш разговор.

— Да я только поясню.

— И без тебя поясню. — Тимофей Ильич обратился к Сергею. — Ежели ты хочешь знать правду, то я скажу: в обиде на тебя станичники.

— За что?

— За то самое, что идешь ты против своей станицы. Ты чего зубы скалишь? Я тебе без смеха говорю. То ты подсоблял нашим людям, план помог составить, лесу добился. Тогда ты Федора Лукича поругивал — такой-сякой, не так действует. А теперь сам управляешь районом, а скажи, чем ты лучше Федора Лукича? Лес в станице позабрал. Станцию хотели себе построить, так ты ее всем станицам передал, Савву обидел. Куда годится такое дело?