Чужаки

Поздоровавшись с Папахиным, делегаты проходили в затемненную ставнями избу и молча рассаживались на лавку, на скамейки, прямо на полу.

Первой к собравшимся обратилась Дуня, снова вернувшаяся в Карабаш. Открутив фитиль жестяной лампы самоделки и придвинув ее на край стола, она вытащила из кармана голубую бумажку, сказала:

— Хозяин телеграмму вчера прислал управляющему.

Вот слушайте, о чем они сговариваются: «Предлагаю немедленно приступить к выполнению намеченного плана номер один, касающегося рудников. Донесение жду через пять дней».

Прочитав телеграмму, Дуня разъяснила:

— Я сразу-то не поняла, в чем дело, а потом мне как будто бы кто подсказал. Дай, думаю, сбегаю к Андрею Ивановичу: он, наверное, знает, в чем тут дело, прибежала, а он и дверь-то не открывает. «Я, — отвечает, — на дому не принимаю, идите в больницу». — Да как же в больницу, если мне нужно с вами один на один. — «Все равно, — говорит, — в больницу идите». Подумала я и решилась. «Пустите, — говорю, — Андрей Иванович, я к вам не по хворости, а по особому делу». Отпер, прочитал телеграмму, нахмурился, а ничего не говорит. Неужели, думаю, мне Алексей, когда в Карабаш направлял, зря сказал про него, как нашего человека. Собралась было уж назад пойти, но тут он пододвинулся ко мне и спрашивает: «А зачем это тебе?» — «Как, — говорю, — зачем? Верные люди мне говорили, что если будет трудно, всегда к вам обращаться». Выслушал это он, за руку взял меня. «Это, — говорит, — дело серьезное., дочка. Рудники затопить хотят, оборудование вывезти, чтобы без них завод пустить не могли. Мне об этом вчера еще сказал, жалко, а ничего не поделаешь». Дуня замолчала и вопросительно посмотрела на Папахина.

Трофим Трофимович поднялся с места, подошел к столу.

— А что еще говорить? И так ясно, как божий день. Теперь все будет зависеть от нас, дадим мы увезти оборудование или нет. Вот об этом давайте и подумаем.

Из самого угла, от умывальника, крикнули:

— Пусть попробуют!

— Дураков таких теперь нет, кто бы им работать стал, — поддержали из другого угла, — а без нас они — что поп без прихода: лоб разобьют, а толку ни на грош.

— Силой могут заставить, — послышался неуверенный хрипловатый басок.

— Ну и что ж? Пусть заставят, будем работать, ничего не делая. Нас все поддержат.

— А пленные, — прохрипел тот же басок, — подведут. В прошлом году они Рихтеру помогли.

— Говорят, они теперь не в ладах, — отвечая встревоженному представителю железнодорожников, сказал Папахин. — Надули они их. Обещали домой отправить и обманули.

— Все-таки надо бы с ними поговорить, в самом деле подвести могут…

— Хорошо, переговорим! — согласился Папахин. — А как с демонтажом насосного оборудования?

После непродолжительных разговоров решили оборудование не снимать.

Узнав о приходе рабочих, пленные собрались около барака, долго и обстоятельно обсуждали, что им делать, потом выделили для переговоров своих представителей.

Делегацию пленных возглавил пожилой, крепко сбитый, приземистый австриец Отливак Павел.

Разговор сразу принял дружеский характер. Папахин, вторично объясняя причину прихода делегации, подал Отливаку руку. Не скрывая радости, австриец долго тряс ее. — Русские рабочие — наши друзья, — сказал он взволнованно. — Пусть здесь снова будет Советская власть. Мы не против, — но, видимо, терзаемый, как и все пленные, мыслью о доме, добавил:

— Плохо, что это опять не изменит нашего положения. Мы хотим домой. Мешать не будем… — Советское правительство заключило с Германией мирный договор. Разве вы об этом не знаете? — спросил Папахин.

— Неужели нас теперь могут отправить на родину? — Не веря в свое предположение, неуверенно спросил Отливак.

— Не только могут, но обязательно отправят. В Советской России давно нет военнопленных, все домой уехали.

Отливак схватил Папахина за руку.

— Тогда скажите, что мы должны делать, чтобы здесь тоже Советская власть была.

— Рабочие просят, чтобы вы отказались снимать и грузить оборудование, — ответил Папахин. — Пусть оно останется здесь.

— Для рабочих? — улыбаясь, спросил австриец.

— Угадал. Для рабочих.

— Хорошо, — согласился Отливак, — я переговорю со своими товарищами и скажу ответ. Мы против власти, не желающей отправить нас домой. Еще против потому, что она плохо относится к рабочим. Мы это видим. Подождите здесь, я скоро вернусь, — и, попыхивая трубочкой, пошел к молча стоящим у барака товарищам.

Ожидая ответа, делегаты завязали с оставшимися военнопленными беседу.

— Есть среди вас большевики? — спросил Папахин, обратившись к высокому, худому немцу с большим сизым шрамом на щеке.

Немец задумчиво покачал головой.

— Нет. Среди нас много социал-демократов, про большевиков я не слыхал.

— Как вы смотрите на Советскую власть?

— Мы ее плохо знаем, однако среди нас есть люди, которые хотят, чтобы Советская власть была и в Германии. Их немного, но все же они есть.

— А как вы смотрите на колчаковскую власть? Немец сердито махнул рукой, ответил одним словом:

— Сволочи!

Отливак вернулся с торжествующей улыбкой, пыхнув облачком дыма, сказал:

— Я говорил со своими товарищами. Мы не будем работать на своих врагов, они держат нас в плену. Мы хотим поддерживать рабочих. Нас плохо кормят, если можете, помогите. В долгу не останемся.

На следующий день к лагерю потянулись десятки женщин, стариков, ребятишек. Они несли хлеб, картошку, махорку. С военнопленными были завязаны тесные отношения.

Карабашцы хорошо знали повадки Рихтера. Знали, что он не остановится ни перед чем, чтобы добиться своей цели. По предложению Папахина на заводе и рудниках создали боевые группы. Перед ними ставилась задача срывать распоряжения администрации по демонтажу оборудования.

Рихтер был искренне убежден, что руководить таким сложным предприятием, каким был Карабаш, могут только английские и немецкие специалисты. Русских же он считал способными только для черноврй работы. «Их дело спину гнуть, а наше — пальцем указывать», — говорил он, когда речь шла о русских людях.

Он твердо верил, что русские никогда не смогут пустить завод без иностранцев, без оборудования, которое он намеревался вывезти.

Совсем иначе обо всем этом думал Папахин и сами рабочие. Карабашцы, построившие завод и рудники собственными руками, знающие каждый его винтик, каждый рычаг, были убеждены, что они могут обойтись и без посторонней опеки. Папахин был убежден, что если завод не будет разоружен, рабочие смогут управлять им без чужаков.

И вот ближайшие несколько дней должны были решить, удастся ли англичанам осуществить свое намерение и оставить завод непригодным для дальнейшей работы.

Трофим Трофимович напрягал все силы организации, стремясь опередить Рихтера. При помощи вернувшегося в Карабаш Федора Зуева он разработал план предстоящей схватки и теперь обсуждал его с ближайшими помощниками, стремясь привлечь к Делу как можно больше рабочих.

— Собранья надо, — блестя черными глазами, предлагал Зарип. — Тайнай собранья назначать. Русский, татарин, башкир, все аулом гулять надо. Ты говоришь, я говоришь, Дуня говорит, якши будет…

— Нет, не годится, — отвергла предложение Зарипа Дуня. — На такое тайное собрание сам Рихтер явиться может. Много народа собирать сейчас не следует.

— Верно, — согласился Папахин, — но и тянуть нельзя. Все должно быть сделано в течение одних суток. Иначе опоздаем.

— Тогда давай стафета гонять, — снова предложил Зарип.

С этим предложением Зарипа согласились все. Решили отправить по заводу и рудникам устное указание с таким расчетом, чтобы, не подвергая опасности актив, распространить директиву от одного нужного человека к другому.

Эстафета содержала всего несколько слов и предназначалась для надежных людей, могущих возглавить борьбу за спасение завода.

Жизнь эстафеты началась сейчас же после окончания совещания. Вернувшись на Смирновскую шахту как раз в начале первой смены, Федор Зуев остановил молодого черномазого машиниста подъемника. Через минуту машинист подозвал к себе идущего на смену донщика. Тому потребовалось за чем-то зайти в паровую. Второй кочегар паровой еще вчера собирался сбегать по какому-то делу на соседнюю шахту.