Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

Прошел вечер, наступила ночь, но в пасмурном небе не заблестела ни одна звездочка. Тихо шумели вокруг них застывающие воды моря. Устав от разговоров, рыбаки сидели на банках лодки и думали о своих семьях и товарищах на берегу — как они себя сейчас чувствуют, что делают? Сообщил ли председатель о происшествии министерству в Риге, или будет ждать до утра? Когда от мороза начинали коченеть руки и ноги, рыбаки хлопали себя по бокам, вычерпывали воду, гребли и возились до тех пор, пока не становилось тепло. Вимба выдирал из бороды льдинки, и все то и дело терли щеки, застывшие на леденящем зимнем воздухе. С одной стороны, было неплохо, что не поднимался ветер, но с другой — не повредил бы и умеренный бриз — от трех до четырех баллов, — тогда появилась бы надежда, что дымка разойдется и они скорее увидят землю.

Утро не принесло изменений. Море парило по-прежнему, было трудно определить, в какой стороне потемневшего неба находится солнце, и единственным звуком в море было шуршание волн.

За ночь Вимба смастерил из старой жестяной банки, которую нашел в кормовой части лодки, нечто вроде трещотки. По очереди били по ней уключиной, а в промежутках кричали:

— А-хой!

Но в плотной мгле все звуки замирали вблизи. Кроме того, и легкий береговой ветер не давал им долетать до суши, о местонахождении которой они не имели ни малейшего представления.

— А что, если еще раз попробовать добраться до берега? — заикнулся Андерсон.

— Попробовать, конечно, можно, если б только знать, где он находится, — отозвался Вимба. — Был бы у нас компас!

— Лучше оставаться на месте, — возразил Паулис. — Когда товарищи станут нас искать, они в первую голову прощупают все близи поселка, а если мы уйдем к северу или югу, им труднее будет найти нас.

— А ты все еще веришь, что кто-нибудь выползет сегодня в море? — усмехнулся Андерсон. — Ведь никого не видать! Если бы они вздумали нас искать, то мы уж, наверное, кого-нибудь заметили бы.

И он начал явно высмеивать юношу:

— Сейчас вся Рига только и думает о нас. В море вышли спасательные катера, а вдоль берега летают с юга на север самолеты. В поселке уже топят баню и вдоль побережья разъезжают, поджидая нас, машины скорой помощи. А в доме правления артели накрыт стол — на нем и жареное, и пареное, и бутылки с добрым вином, чтобы угостить трех самых дорогих в мире рыбаков, когда те наконец-то сжалятся над измученными заботами людьми и прибудут на берег. Чего ты, Паулис, хлебнешь — коньяку или портвейну? Ежели угодно — пожалуйста! — отведай шампанского и закуси черной икоркой…

— Перестань трепаться, — спокойно возразил ему Паулис. — Вот увидишь, Андерсон… у нас не Ньюфаундленд и не Америка.

— Что верно то верно, здесь не Америка, а только Рижский залив, — с ухмылкой согласился Андерсон. — И морозец здесь несколько сильнее, чем летом на Ньюфаундлендских мелях.

Они снова принялись потрошить салаку и закусывать, обмакивая ее в соль Вимбы, запас которой уже кончался, но утолить жажду было нечем — кругом целое море воды, а попить нечего.

Часов в десять они услышали гудение мотора в воздухе. Какой-то самолет, судя по звуку — на бреющем полете, пронесся над местом, где находились сейчас рыбаки. Напрасно кричали они и били уключиной в жестяную банку — окутанную туманом лодку нельзя было обнаружить с воздуха, да и шум мотора способен был заглушить более громкую сигнализацию, чем слабый звук их трещоток и голосов.

— Ну, разве я не говорил, Андерсон? — спросил Паулис.

Лицо Андерсона вытянулось и стало похожим на большую грушу, но он все еще не думал сдаваться.

— Это проще всего — выслать разведчика, — отпарировал он. — Полетает для виду над морем, пока хватит бензина, убедится, что ни черта не видать, и отправится домой на боковую.

— А вас там, на Ньюфаундлендских мелях, случалось, тоже самолетами разыскивали? — задал вопрос Паулис.

Андерсон не ответил.

Снова послышался гул мотора. И снова рыбаки кричали, били в банку, но металлическая птица незримо пролетела над ними, ничего не разглядев, и снова морские воды, булькая, плескались о борта лодки, как бы напоминая, что эта лодка и трое одиноких людей в ней являются их пленниками.

Еще дважды покружился над ними самолет и скрылся. Но около полудня во мгле резко завыла сирена.

— Это траулер! — воскликнул Андерсон. — Узнаю по звуку.

Он встревожился и засуетился. Недавний скептицизм с него как рукой сняло.

— Теперь давайте кричать и шуметь… может быть, услышат. Они нас ищут — не иначе.

— Конечно, ищут, — откликнулся Паулис.

Они снова стали кричать, колотили в жестяную банку, силясь рассмотреть хоть что-нибудь сквозь дымчатую мглу. Сирена временами затихала, и тогда становилось слышно глухое постукивание мощного мотора рыболовецкого траулера. Звук этот все приближался к лодке. Наконец, сквозь дымку над морем рыбаки различили темный силуэт траулера — он проскользнул мимо лодки метрах в пятидесяти, но шум мотора был так силен, что на траулере, наверное, не расслышали отчаянных криков трех людей. Если бы они догадались выключить мотор, то во всяком случае хоть крики рыбаков были бы услышаны.

Стук мотора удалялся. В тумане опять послышалось резкое завывание сирены. Андерсон присел на банку и подпер голову кулаками. Вимба достал плицу и не спеша начал вычерпывать из лодки воду. А глаза Паулиса Салтупа сверкали, как звезды ясной ночью, и сердце наполнилось теплом и невыразимой гордостью. О них думают, о них заботятся, предпринимают все возможное и невозможное для их спасения. Они не брошены на произвол судьбы — множество людей делают все, что в их силах, борются с туманом, чтобы помочь трем простым людям, находящимся в опасности. Они не могут погибнуть!

Через некоторое время траулер вернулся и снова совсем близко проскользнул мимо рыбацкой лодки. Когда он исчез и шум мотора заглох вдали, трое одиноких рыбаков уже не чувствовали себя брошенными. Есть связь с товарищами, с берегом, со всеми теми, кто находился в Риге, в Москве — повсюду, где жили и делали свое огромное дело советские люди.

В воздухе снова загудел мотор самолета. До вечера рыбаки слышали еще два раза сирену тральщика: первый раз — близко от себя, второй раз — подальше. Было ясно, что ищущие старались прощупать затянутое мглой пространство моря по поясам — ближе и дальше от берега.

— Кто знает, сколько они там извели бензина, — сказал Андерсон. — И сколько сегодня людей занимается только нами! Чем мы отплатим за это, когда попадем на берег? Прямо-таки неловко становится, что из-за нас у них столько хлопот. — После изрядной паузы он добавил: — Если мне будет суждено еще сойти на берег, всю жизнь буду работать, как зверь. Иначе нельзя…

«Если будет суждено…» Эта мысль все чаще вкрадывалась в их сознание, и каждый из них, по-разному и все же с одинаково острой тревогой, думал о своем бедственном положении. Это были не страх и отчаяние, которые лишают людей способности ясно мыслить и заставляют действовать необдуманно, это было напряженное бодрствование, когда человек с открытыми глазами всматривается в действительность, ясно видит ее трагизм, понимает свое бессилие перед обстоятельствами, но не перестает надеяться на благополучный исход. Полная опасностей работа с детства приучила их ко всевозможным непредвиденным трудностям и опасностям, и гибель в море являлась только одной из многих опасностей — самой большой потому, что ее не преодолеть.

И еще одну ночь провели они, мрачно бодрствуя в открытом море, больше всего опасаясь заснуть, так как для них это означало смерть. Как только кто-нибудь собирался уснуть, товарищи начинали расталкивать его. Жутким было море в непроглядной тьме, когда находящийся на корме не мог разглядеть своих товарищей, сидевших на средней банке лодки. Темень омрачала их думы, и мысли их были сейчас гораздо безнадежнее, чем днем. Рыбаки думали о неминуемой гибели, о своих родных и близких: как они будут жить без кормильцев, что станется с детьми и чего только не придется перенести любимым, если отец или брат не возвратятся с моря. Спокойнее и хладнокровнее всех казался Вимба, и если в ту ночь иногда и вырывался из его груди вздох, то был он настолько тихим, что товарищи его не слышали. Андерсон не скрывал своих забот и охотно делился с остальными. Чтобы рассеять мрачные предчувствия, он время от времени начинал рассказывать про всякие смешные события из жизни односельчан. И все же ночь была слишком длинной, а холод таким же безжалостным. Тяжелым гнетом давила усталость, и очень, очень хотелось спать; по сравнению с муками вынужденной бессонницы даже нестерпимая жажда казалась сущим пустяком.