Возмездие

Савинков снова опустился в кресло и сказал решительно:

— Я поеду в Москву, но за мной должен приехать Павловский. И это условие дискуссии не подлежит.

— Ну что ж, прекрасно! — улыбнулся Федоров. — Остается только пожелать, чтобы Павловский о вашем желании узнал как можно скорее и как можно скорее его исполнил.

— Наш человек, может быть, уже сегодня вместе с Шешеней из Польши отправляется в Москву, к Павловскому… — сухо сообщил Савинков, думая в это время, успеет ли он дозвониться в Варшаву до Философова, чтобы передать это свое приказание.

Федорову, конечно, очень хочется узнать, кто этот новый курьер, чтобы предупредить о нем Москву, но он понимает, что вопрос его может показаться Савинкову подозрительным.

— Когда вы уезжаете? — спросил Савинков.

— Вероятно, дня два мне придется заниматься служебными делами.

— Что за дела?

— Закупаю для московских трестов пишущие машинки. Большевики, видите ли, нуждаются в тракторах и пишущих машинках, — смеясь, пошутил Федоров.

— Позвоните мне завтра утром. Я вам тоже дам письмо для Павловского, так сказать, для страховки… И может быть, я напишу вашему ЦК.

— Не возражаю, — ответил Федоров, вставая. Потом он несколько секунд молчал, смотря на Савинкова, тоже вставшего с кресла, и заключил мягко и проникновенно: — Борис Викторович, я позволю себе сказать, что немного узнал вас. Я горжусь знакомством с вами и возможностью когда-нибудь, потом, сказать своим детям, что я был причастен к вашему появлению в России. И хочу верить, что вы тоже когда-нибудь вспомните наши с вами встречи… и… простите мне, что я не всегда был приятным собеседником.

— Отвечу вашими же словами, Андрей Павлович: перейдем от мелодекламации к делу… — улыбнулся Савинков, но он явно взволнован словами Федорова.

Обласканный в Варшаве савинковцами и польской разведкой, Шешеня, что называется, вошел в роль и держался все уверенней. И что хуже — все нахальней.

По телефону из Парижа Савинков распорядился сделать все, чтобы Шешеня приятно провел время в Варшаве. Утром Философов спрашивал у Шешени, чем бы тот хотел заняться, и Шешеня начинал куражиться, говорил, что он тоскует без дела «в варшавском болоте», и требовал, чтобы его как можно скорее отправили в Москву, к священной его борьбе с большевиками.

Шевченко однажды предложил Шешене закатиться под воскресенье в ресторан, а потом — в веселое заведение. Но совершенно для него неожиданно получил отказ. Шешеня не собирался нарушать приказа Федорова — никаких выпивок! Он уже прекрасно понимал, что участвует в большом и, видимо, очень важном для Москвы деле, и думал: если чекисты своего добьются, они будут к нему добрыми. Бежать от них он не думал — в Москве осталась его Саша. И наконец, он совсем другими глазами увидел сейчас своих недавних сообщников и начальников. Как это он раньше не замечал, что это за публика? Слушая сейчас их разговоры о России, он еле удерживался, чтобы не засмеяться.

В это утро Философов предупредил Шешеню, что к нему в гостиницу придет поэтесса Зинаида Гиппиус, которая хочет написать о нем стихи для савинковской газеты «За родину». Жена писателя-эмигранта Мережковского, тоже отдавшего свое перо савинковскому делу, Зинаида Гиппиус воображала себя последней надеждой русской поэзии и совершенно серьезно говорила, что, вернувшись в Россию, будет каждое воскресенье с Лобного места на Красной площади читать народу свои новые стихи. «Москва всю неделю будет ожидать этого часа», — говорила она.

Шешеня знаком с ней не был, но однажды, сопровождая Савинкова в Париже на литературный вечер для русских эмигрантов, имел счастье слышать там, как Гиппиус, протяжно завывая, декламировала свои стихи. О чем они, он теперь не помнил. Он вообще не терпел стихов…

Зинаида Гиппиус — дама с заостренными чертами лица и сонными, презрительными глазами, — едва поздоровавшись, спросила:

— Вы мои стихи знаете?

— Каждый русский их знает, — глядя мимо нее, ответил Шешеня.

— Ну, положим, не каждый, — скромно уточнила поэтесса, — вы забыли, сколько у нас на Руси просто неграмотных… — Она смотрела круглыми глазами на молодое нахальное лицо Шешени и, значительно помолчав, продолжала: — Меня попросили написать стихотворение или о вас, или вам посвященное… — Она несколько раз жадно затянулась дымом от тонкой длинной папиросы. — Я уже знаю название стихотворения: «Человек оттуда». Да, именно так: «Человек оттуда»! Это почти что с того света! Я знаю и первые строки:

А? Неплохое начало?

— Я не разбираюсь в этом, — потупил глаза Шешеня.

— Я чувствую и все стихотворение, — продолжала Гиппиус. — Мне нужны только детали. Только детали. Вот, например… Вы по Москве ходите в гриме?