Советский русский рассказ 20-х годов

«Новелла «Крысолов», — пишет современный исследователь М. Саидова, — зрелая вещь, в ней наглядно выступают особенности прозы позднего Грина» (Саидова М. Поэтика А. Грина (на материале романтических новелл) // АКД. Душанбе, 1976. С. 74). М. Саидова считает, что «творчество Грина относится к «лейтмотивной прозе», которая получает распространение с начала XX века и строится «по законам музыки» (там же, с. 77). В рассказе «характер лейтмотива приобретает не слово, а небольшой эпизод, который запечатлелся в сознании героя, возникающий в самые напряженные драматические моменты в его жизни» (там же). Так, девушка с «английской булавкой», возникающая в сознании героя, становится «символом Чистоты, Доброты, Чуткости». Ее образ «символизирует высокую мечту, которая противопоставлена всему пошлому, злому и ненавистному, которое олицетворяет «Избавитель» (там же, с 78). Герой постепенно возвышает образ девушки «над обыденной повседневностью». И благодаря этому создается контраст «между действительными событиями, происходящими с героем, и его мыслями, чувствами, его воображением, создавшим идеальный образ, олицетворяющий все прекрасное» (там же, с. 80).

Разделяя выбранные М. Саидовой аспект и интерпретацию новеллистики Грина, В. Ковский пишет, что она первая, пожалуй, погружается в проблему «поэтического на уровне поэтики Грина […] показывает, как постепенно утверждается в романтических новеллах писателя стиль «свободного порядка», ассоциативно-произвольной связи компонентов изображаемого, как моменты формы сами становятся содержанием произведений, строящихся «по законам музыки», как создается «система переплетающихся между собой тематических сфер» (Ковский В. Возвращение к А. Грину //Вопросы литературы. № 10.1981. С. 62).

(Комментарии составил Е. Е. Девятайкин.)

Печататься начал с 1924 г. Опубликовал сборники рассказов: Встречи с Лиз. Л., 1927; Портрет. М., 1931; повесть «Город Эн» (Л., 1935).

Известны неопубликованные сборник рассказов «Вечера и старухи» (хранится в ЦГАЛИ СССР) и две повести, находящиеся в Ленинграде в частных коллекциях.

В последнее время рассказы Л. Добычина вновь появляются на страницах печати. Наиболее полная публикация — в «Литературном обозрении», 1988, № 3 (рассказы «Старухи в местечке», «Козлова», «Встречи с Лиз», «Ерыгин», «Конопатчикова», «Портрет»).

«В середине двадцатых годов, — вспоминал В. Каверин, — в ленинградском литературном кругу Добычин был заметной фигурой. О нем много спорили. […] У него не было ни соседей, ни учителей, ни учеников. Он никого не напоминал. Он был сам по себе. Он существовал в литературе, ни на что не рассчитывая, не оглядываясь по сторонам и не боясь оступиться» (Каверин В. В старом доме //Каверин В. Собр. соч. В 8-ми т. М., 1982. Т. 6. С. 413–417).

Критики заметили уже первый сборник рассказов Л. Добычина. Наиболее сочувственно отозвался о нем Н. Степанов, который увидел оригинальность рассказов прежде всего в том, что в них «обрывки хроники, где случайные и, казалось, ненужные подробности сочетаются со «случайными и неподчеркнутыми» «намеками на смысл», «фабулу», «позволяют создать тонкую и острую психологическую характеристику персонажей» (Степанов Н. [Рец. на сб. «Встречи с Лиз»] //Звезда. 1927. № 11). Но уже в рецензии на повесть Л. Добычина «Город Эн» Н. Степанов, отметив, что писатель «правильно» отразил измельчание «предреволюционной интеллигенции, мертвящую тупость провинции», упрекал автора в «пессимизме», «ироническом скептицизме», «индивидуализме», «формализме», «объективизме» и т. д. (Литературный современник. 1935. № 2).

Многие критики конца 20 — начала 30-х годов обвиняли прозу Л. Добычина в клевете на эпоху. Так, в связи с публикацией сборника рассказов «Портрет» О. Резник писал в рецензии под названием «Позорная книга»: «Увечные герои и утопленники наводняют книгу. […] Конечно же, речь идет об обывателях, мещанах, остатках и объедках мелкобуржуазного мира, но, по Добычину, мир заполнен исключительно зловонием, копотью и смрадом, составляющим печать эпохи» (Литературная газета. 1931. № 10). С. Герзон в статье «Об эпигонстве» назвал повесть Л. Добычина «Город Эн» «праздным гримасничаньем, бессильным прикрыть эгоистическое любование», «хилым, ненужным детищем, весьма далеким от советской почвы», «объективный смысл» которого — «показать, как он, Добычин, мало уважает читателей» (Октябрь. 1936. № 5. С. 214, 215).

В 1936 г. Добычин «был избран в характерной для того времени литературной кампании «мальчиком для битья» (Каверин В. О Добычине //Литературное обозрение. 1988. № 3. С. 99). Вспоминая об этом, М. Чуковская писала: «В январе 1936 года в «Правде» появилась известная статья «Сумбур вместо музыки». И началось выискивание формалистов во всех областях искусства и несправедливая расправа с беззащитными людьми» (Чуковская М. Одиночество //Огонек, 1987. № 12. С. 12). По свидетельству М. Чуковской, на собрании ленинградской секции Союза писателей, где обсуждалось творчество Л. Добычина, «один Михаил Слонимский не выдержал. Взволнованно пытался он объяснить, доказать, что обвинения подобного рода не относятся к Добычину. Что никакого формализма в сочинениях его нет, что пишет Добычин просто понятно, отчетливо выражая свои мысли и рисуя образы. Но защита Слонимского потонула под лавиной обвинений» (там же, с. 13). Главным «обвинителем» выступал Н. Берковский. «Этот профиль добычинской прозы, — заявил он, — это, конечно, профиль смерти» (Берковский Н. Думать за себя, говорить за всех //Литературный Ленинград. 1936. 27 марта). А. Толстой, предостерегший собравшихся от превращения обсуждения в «публичную казнь», тем не менее объявил писателя «эпигоном», который «пока еще в литературной работе не обнаружил таланта». После собрания Л. Добычин покончил с собой.

В. Каверин писал о новеллистике Л. Добычина: «Крошечные, по две-три страницы, рассказы написаны почти без придаточных предложений и представляют собой как бы бесстрастный перечень незначительных происшествий. Однако они читаются с напряжением, и это не напряжение скуки. Это поиски тех внутренних, подчас еле заметных, психологических сдвигов, ради которых автор взялся ходить незамеченным, о мимолетном, необязательном, встречающемся на каждом шагу. Его крошечные рассказы представляют собой образец бережливости по отношению к каждому слову» (Каверин В. В старом доме //Там же. С. 413).

Творчество Л. Добычина сформировалось в рамках распространенного в советской прозе 20-х годов стремления к малой форме, наиболее адекватно выражающей «осколочное сознание» человека переходного периода, когда старое социальное единство оказалось взорванным, расколотым, а новое еще не сложилось.

Проза Л. Добычина концептуальна. Сквозь призму «осколочного сознания» он изучает состояние внешнего мира. В этом смысле Л. Добычин может быть назван писателем одной темы. «Обрывки хроники», быт в рассказах Л. Добычина являются отправной точкой философского осмысления жизни и предстают в двух измерениях — реальном и экзистенциальном.

Важную роль при этом играют ключевые понятия, смысловые группы, переходящие из рассказа в рассказ и несущие представление об «ином» мире: упоминания о боге и предметах культа (храмы, иконы), о смерти, о сумасшедших домах, тюрьмах, казармах (как мире, не подчиняющемся обычным законам), о воде (как границе, крае земли, света).

Движению внешних подробностей противостоят самоуглубленное состояние персонажей рассказов, сосредоточенность на движении своего внутреннего мира: герои часто пребывают в состоянии задумчивости, мечтательности, предаются воспоминаниям.

Бесстрастность «объективного» изложения фактов у Л. Добычина часто нарушается музыкальным лейтмотивом: рассказы изобилуют цитатами из стихов, песен; само имя «Лидия», четырежды повторенное подряд в заключительной сцене рассказа, напоминает песенный рефрен.

Таким образом, быт в рассказах Л. Добычина становится местом диалогической встречи двух или нескольких «миров»: идеального и реального, объективного и субъективного, бывшего и настоящего и т. п., каждый из которых независим от другого (потому и не бывает главного героя, основной сюжетной линии: все главное); т. е. быт в художественной концепции Л. Добычина осуществляет функцию посредника между разными «мирами»; многообразие бытия, его философское и эстетическое богатство, явленные в быте, предстают не как результат творческого прозрения, духовного усилия автора, а как объективное качество.