Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3

Э. Шим

Весенняя осень

Хожу я в лес, смотрю, — какие происходят в нем весенние перемены.

На сухих местах зазеленела трава. На ветвях почки стали тугие и блестят, словно водой намочены. Скоро лопнут они, и в зеленую дымку окутается лес…

А тут что такое?

Вышел я на полянку, а на ней самая настоящая осень хозяйничает!

Стоят вокруг молоденькие дубки, с головы до ног в желтых осенних листьях. И на земле лежит желтый шуршащий ковер. И стоит возле пенька на толстой ноге гриб — сыроежка, в красной шляпе набекрень.

Да уж не снится ли мне всё это?.

Поморгал я глазами… Нет, всё настоящее. А поверить не могу. Не могу я поверить, что б такое было!

Сел я на пенек над сыроежкой, охаю тихонько, головой качаю. А перед самым носом у меня — червонные листья на дубовых ветках…

Стала мне закрадываться в голову мысль: а что, если эта полянка волшебная! Как в сказке. Не бывает тут зимы, не бывает лета. Вечная осень стоит. И можно сюда в феврале ходить по грибы. А в июне — собирать багряные листья…

Тишина разлита над полянкой. Ни шороха, ни хруста, ни птичьего голоса.

«Чок!»

Сорвался с ветки перед моими глазами сухой лист, закачался в воздухе, упал.

И открылась на месте листа тугая коричневая почка.

«Чок!» Сорвался второй лист. Еще почка открылась.

Ах, вот в чем дело-то!

Нагнул я ветку и увидел, что в пазухе каждого листа сидят спрятавшиеся почки. Наверное, укрылись от зимних холодов. А теперь разбухли и выталкивают старую листву. Оттого и на земле — сухой ковер…

Я его ногой разгреб, а под ним — зеленая трава…

Сорвал я сыроежку. Она свеженькая, крепенькая. И тут вспомнил я, что сыроежки у нас осенью до самого снега держатся. Не боятся заморозков, стойкие.

Так почему бы им и весною не появиться? Конечно, эта вот — самая первая, весенняя!

Ясно. Значит, и на этой полянке — весна. Только ее не сразу узнаешь. Она осенью прикинулась.

Э. Шим

Страх-дерево

Шел я весенним вечером домой из соседнего колхоза. Чтобы сократить путь, свернул с большака в лесок. Пробрался сквозь ольшаник, через ручей перескочил — и вот опять впереди дорога показалась.

В этом месте проложена она по самому краю обрыва. Стенки у него крутые, песчаные. Не так-то легко наверх влезть.

«Ну, — думаю, — ничего! Взберусь. Зато сразу на два километра ближе к дому буду». И полез.

Р-раз! — схватился рукой за хиленькую березку.

Два! — за пенек уцепился.

Три! — на ветке повис. Так и лезу.

Песок подо мною осыпается, сучья трещат, камни сыплются. Медвежий шум стоит в овраге.

Вот, наконец, и вершина. Осталось теперь только сквозь кустарник пробраться — и буду я на дороге.

Нырнул я в темные кусты, руками ветки раздвинул и вдруг…

Вдруг такое увидел, что и вспоминать страшно.

Из чащи голых весенних кустов просунулись ко мне не то клешни, не то огромные паучьи лапы. Мелькнули над головой. Щелкнули. Усики-щупальца пробежали у меня по лицу. Охнул я. Отшатнулся назад, руками закрылся. И, конечно, не устоял на крутизне.

Опомниться не успел — фи-и-у-уть! — ветка, пенек, березка промелькнули, — трах!!. — и лежу я на дне оврага, в куче прошлогодних листьев.

Лежал долго. Потом приподнял голову.

Тихо в овраге. Никто не шевелится. Кусты недвижны.

А может, только притаился тот зверь? Кинется сверху.

Бочком, бочком выбрался я из листьев, пригнувшись, отбежал назад, за елку, за осинку… Далеко стороной обошел страшное место и уж там выбрался на дорогу.

На дороге — повеселее. Трехтонка с бидонами проехала. Прошагали трактористы из МТС. Мальчишка на лошади проскакал. На людях-то и страх — не страх…

Ободрился я, двинулся прямо к зарослям у обрыва. Нарочно сапогами стучу, для храбрости.

Раздвинул ветки.

Тут клешни! На месте.

Только это не паук. И не рак. И вообще не животное.

Растет полукуст, полудерево. Кора у него на сучьях складками, наростами, буграми. И впрямь — очень похоже на клешни. А веточки из этой коры торчат тонюсенькие, жиденькие, прямо как усики.

Вздохнул я посвободнее. Сразу весело стало.

— Эх ты, братец, — говорю, — каким страшилищем уродился! Для чего, — говорю, — тебе это понадобилось?!

Спросил я — и самому смешно. Ведь уже есть ответ на этот вопрос. Сам я ответил, когда кувыркнулся с обрыва…

Просто — защищается куст таким способом. Ведь такого урода никто не тронет.

Мимо пройти — и то страшно!

Много позднее узнал я, что зовут это чудовище бересклетом. А сам я и до сих пор его страх-деревом называю.

М. Дубянская

В гостях у сына

— Вот наказание! — сердился Витя Сизов. — Нитка не лезет в иголку, иголка не лезет в пуговицу. Была бы здесь мама, — мигом бы пришила. А тут — возись!

Мама вспоминалась Вите в тех случаях, когда ему чего-нибудь недоставало.

Если лагерный обед казался невкусным, он говорил: «Мама приготовила бы лучше. А тут ешь, что дают».

Еще вспоминал Витя маму перед сном, — она ведь всегда желала ему спокойной ночи.

Впрочем, теперь Витя засыпал так быстро, что подумать о матери удавалось редко. А лагерный день пролетал незаметно.

В последнее время Витя Сизов очень подружился с Володей Ивановым. Мальчики напилили себе рюхи и всё свободное время играли в городки. Даже в воскресенье, когда ребята то и дело выбегали за ворота посмотреть, не идут ли гости, приятели не отрывались от игры.

— Эй, городошники, к вам мамы приехали! — услышали они вдруг.

— Вот… не успели кончить партию! — вырвалось у Вити. А Володя быстро бросил палку и с радостным криком помчался по дорожке.

Витя неловко стоял перед матерью и, озираясь, говорил:

— Ну, что ты меня вертишь во все стороны? Неужели не видела?

— Конечно, не видела, — радостно смеялась мама. — Как ты загорел! Весь черный — и спина, и грудь.

— Станешь черным, — важно говорил Витя, — целый день то купаешься, то загораешь…

Мама вдруг забеспокоилась:

— А не много ли ты купаешься? У тебя ведь гланды. Тебе и на солнце-то нужно поменьше быть. Я поговорю с начальником лагеря.

— И не думай говорить, — я не маменькин сынок!

Это вышло так грубо, что мама посмотрела на него с удивлением и испугом.

Они помолчали, потом мама сказала:

— А я тебе привезла…

— Что, что? — оживился Витя.

— Бутылочку молока, — сказала мама.

— Молока? — поморщился Витя. — А еще что? — Он с любопытством заглядывал в мамину корзинку.

— А еще… — таинственно сказала мама и бережно вынула зеленую банку. — А еще клубнику свежую. Наверное, здесь нет такой!

— Клубники нет, а земляники у нас сколько угодно, даже надоела, — хвастал Витя, уплетая за обе щеки крупную душистую ягоду и запивая ее молоком.

— Мама, а ты сама ела? — спросил он вдруг, когда на донышке оставалось всего несколько ягод.

— Кушай, кушай! — успокаивала его мама. Она рассказывала ему о своей фабрике, о том, что ее перевели в новый цех. Но Витя слушал рассеянно: он думал о недоигранной партии в городки.

— Расскажи мне про твои лагерные дела. С кем ты дружишь? — допытывалась мама.

Витя отвечал неохотно и односложно:

— Ну, какой тебе интерес? Ведь всё равно ты их не знаешь.

Мама посмотрела на часы.

— Ты уже собираешься уезжать? — спросил Витя.

Мама помолчала.

— Я думала, — сказала она, глядя в сторону, — ехать с семичасовым, но, пожалуй, успею и на этот. — И она поднялась с места.

— А когда ты еще приедешь? — спросил Витя.

— Пожалуй, — сказала мама, пристально глядя на сына, — больше приезжать не стоит. И так твоя смена скоро кончится.