Непрочитанные письма

— И чем же будет заниматься твоя новая служба, как там ее, технологическая? — насмешливо спросил Макарцев.

— Привлечем науку — к рецептуре растворов, режимам бурения. Связи в Тюмени у меня есть. Да не только в Тюмени — я научные круги имею в виду.

— Научные круги! — передразнил Макарцев. — Спасательные были бы куда уместнее.

Новиков, смешавшись, поглядел на него, сказал примирительно:

— В бурении, я слышал, трудностей много... Постараемся помочь.

— Постараетесь! Наука постарается! Опять будете мучить буровиков какой-нибудь ерундой вроде «коровы»! Да от нее, от «коровы» вашей, на шаг отойти нельзя — всю дорогу капризничает. Когда же с ней нянькаться, если работать надо?

— Качество раствора она поднимает? — резко спросил Новиков. И сам ответил: — Поднимает. — И добавил с улыбкой: — А насчет попроше... Конечно, лом и кувалда — они доступнее.

Ого, подумал я, не так уж он робок, этот кажущийся мальчиком мужик на пятом десятке, с забавными, экзальтированными жестами.

И спросил:

— А что за «корова»?

— Еще одна ступень в очистке раствора, — неохотно ответил Макарцев. — Илоотделитель. А, чушь это все. Ее сначала сделать надо путем — а потом на буровую совать.

— Погоди, Сергеич, — сказал я. — Еще один вопрос: какую-нибудь природоохранную роль эта «корова» играет?

— Коль дополнительно очищается раствор...

— Значит, одним и тем же объемом раствора, — подхватил я, — соответствующим образом обрабатывая его реагентами, можно пробурить большее количество метров? Следовательно, и аварийных сбросов станет поменьше?

— Ну.

— Да за одно за это, — обрадовался я, — «корову» надо лелеять и холить! А то, что конструкция несовершенна, вовсе не означает, что от нее надо отказаться наотрез. Улучшать, дорабатывать — да. Но как это сделать иначе, если не в процессе эксплуатации?

— Знаешь, Яклич, — медленно произнес Макарцев. — Поставил бы я тебя начальником ЦИТС, ты бы живо и про природу забыл, и про стихи, и про все такое прочее. Ты бы одно только знал — план. И все!

— Конечно, — ехидно заметил Новиков. — У тебя теперь узкая специализация. Раз ты гинеколог — куда тебе быть терапевтом.

— Знаешь, Коля!..

— Макарцев, — позвала Геля. — Давайте-ка вместе посоветуемся, как мы будем встречать Новый год?

— Подожди ты, Геля! — сердито сказал Макарцев. И Новикову: — С научных вершин, конечно, далеко видно. Зато деталей не различаешь. А именно они, между прочим, определяют суть вещей. Пока еще столько надо трудов положить, чтобы научить любого буровика работать элементарно, грамотно, а уж потом...

— И это верно, — легко согласился Новиков. — Я тоже кустарщину нашу никак понять не могу. Вдумайтесь только: Тюмень — это же целая нефтедобывающая держава, работы здесь ведутся нарастающими темпами уже полтора десятка лет, а подготовкой рабочих кадров каждое управление вынуждено заниматься самостоятельно. Откуда же взяться исполнительской грамотности?

— Откуда-откуда, — устало пробормотал Макарцев. — От верблюда.

— Вот и приходится тебе, Виктор, — продолжал Новиков, — да и другим специалистам тоже, «доводить» их на рабочем месте, тратить время, нервы, мозги, которые ты мог бы, уверен, тратить куда эффективнее...

— Сто семнадцатый, сто семнадцатый, — вдруг прорезалась рация. — Почему на подъем пошли?

— Турбина отказала, турбина...

— Это Габриэль, — сказал Макарцев.

— У тебя запас есть? — спросила база.

— Есть плохонький...

— Выходи из положения своими силами, Гарий Генрихович, своими силами... Турбобур отправить тебе не смогу — «трубача» нет. Нету «трубача», понял?

— Понял-понял.

— Дела-а... — вздохнул Иголкин.

Вот и посидели как люди, подумал я. Женя с Гелей в одном углу стрекочут, и мы токуем, как глухари, почти не слыша друг друга, потому что каждый думает о своем, однако это «свое» — общее, называется оно работой, и, если бы даже рация не напомнила о неутихающих буднях, улететь от них далеко мы бы все равно не сумели... Воспоминания — и те поиссякли, не греют больше давно погасшие костры, умолкли весело потрескивавшие угольки, постепенно превратившиеся в невесомый прах белесой золы; распались одни компании, возникли иные; надолго ли? Наверное, мы обречены всю жизнь отыскивать друзей, терять их и вновь обретать, сражаться с непониманием других и глухотой собственной души; с годами поиски становятся затруднительнее, но потребность в них не отмирает, ибо лишь в союзах, порожденных дружбой, мы всегда равноправны, а что до того, что не свободны, то мы не свободны всегда — от обязательств, от долга, от памяти сердца. «Как ни тяжел последний час — та непонятная для нас истома смертного страданья, — но для души еще страшней следить, как вымирают в ней все лучшие воспоминанья...» Уходят в небытие житейские пласты — и не тектонические сдвиги, а никчёмная телеграмма о пяти словах или сумбурный ночной телефонный звонок калечат планы и рушат казавшееся незыблемым равновесие; гибнут цивилизации школьных товариществ и студенческих братств, гаснут звездные скопления когдатошних увлечений — но, рушась, погибая и угасая, не исчезают, продолжают поддерживать в нас — нас самих: сколько раз выручали меня друзья, порой даже не зная об этом, выручали своим теплом, своей строкой, своим существованием на этой земле; проносятся годы, сужается круг интересов — и нет уже прежней легкости в словах, находчивости в поворотах темы; сужается круг желаний, но неизменна тяга к постижению смысла бытия; сужается круг забот, но их груз не становится легче, все стороны света сближаются в одной стороне, и эта сторона зовется Страна: что бы ни мучило нас сейчас, о чем бы мы ни спорили — о мелком, частном, конкретном, о каком-то турбобуре или заброшенных коммуникациях недостроенного дома, — мы говорили о Стране, от которой не умели отделять себя, и знали, что быть вместе с нею — это значит работать для нее, для нее, для нее, и нет права выше, судьбы интереснее, жизни полнокровнее и тяжелей.

— Так ты говоришь, Коля, — спросил Макарцев, — что Сорокин лабораторию получил?

— Да! — поспешно ответил Новиков. — Теперь у него самостоятельная работа будет! Олег очень способный человек, он многого сумеет добиться!

— Ну!

— Гарий Генрихович, — снова заговорила база — Сто семнадцатый! Как подъем у тебя идет? Как идет?

— Идет... — уклончиво ответил 117-й куст.

— Вляпался, по-моему, Габриэль, — сумрачно пробормотал Макарцев.

— Не должен бы... — возразил Иголкин.

— Макарцев, — сказала Геля. — Ты не забыл напомнить Габриэлю, чтоб, когда он в Юганск полетит, захватил для Лены...

— Куда он сейчас полетит!.. — буркнул Макарцев.

— И все-таки, — сказал Новиков, — я верю, что теперь дела сложатся иначе. Мне начальник нашего главка, Кузоваткин Роман Иванович, говорил, что в следующем году в Нягани будут развернуты двадцать семь буровых бригад. Двадцать семь!..

— Мужики, — вмешалась Женя. — Ну что вы все о работе да о работе. Поговорили о бабах хотя бы, что ли...

— Подожди, Женя, — досадливо сказал Иголкин. И загремел, набрасываясь на Новикова: — Двадцать семь буровых бригад, говоришь? А сколько бригад строителей Кузоваткин тебе обещал? А?! Это сколько же можно над людьми измываться!..

— Послушай, Коля, — сказал я Новикову. — Ты о подготовке буровиков толковал, а про строителей? Что-то никак не могу я припомнить, встречал ли здесь инженеров-строителей «местного производства». Инженеров-буровиков — это пожалуйста. Ваш Путилов, между прочим. Тюменский индустриальный закончил, и сам он местный, из-под Урая родом...

— Значит, — задумчиво проговорил Макарцев, — когда мы начинали Самотлор, он еще в школу ходил, класс в девятый...

— Виктор, — с неожиданной мягкостью в голосе сказала Геля. — Ваше — это ваше, оно всегда с вами будет.

— Как же насчет другой жизни? — шепнул я Геле.

— A! — отмахнулась Геля.

— Вообще-то они есть, местные инженеры-строители, — сказал Новиков. — Но их так мало... Если потребности иметь в виду. Мы до сих пор на десант уповаем, партизанщиной балуемся... Я же говорил — кустарщины еще много.