Льды уходят в океан

Взволнованный, немного уставший, Смайдов стал спускаться со сцены. Он не знал, какой ход завтра сделает против него Лютиков, не мог знать, что скажет о его выступлении первый секретарь горкома, но сейчас он ни о чем не жалел. Смайдов не был тщеславным человеком, однако он немало растрогался, когда услышал гром аплодисментов. Значит, коммунисты считают, что он прав, значит, он затронул что-то большое и вызвал к жизни какие-то хорошие чувства. Другого он не желал. А что будет завтра — покажет завтрашний день...

Когда Лунев подошел к трибуне с заключительным словом, Смайдов невольно подобрался и почувствовал, как тревога снова овладевает им. В докладе Лунева он, конечно, уловил созвучные своим мыслям слова, это его радовало и ободряло, но, может быть, говоря о тех, кто, «кроме темных пятен на солнце, ничего не хочет видеть», секретарь горкома действительно имел в виду его, Смайдова?

Лунев начал без обычного вступления. Подойдя к трибуне, он на мгновение задумался и вдруг сказал:

— Вы неправы, товарищ Смайдов. Среди единомышленников тоже могут возникать горячие споры и могут быть различные мнения. Нельзя ставить вопрос таким образом, что единомышленники обязательно должны соглашаться с точкой зрения друг друга. Главное, что должно объединять единомышленников, — это их общая цель...

Но какими бы горячими споры ни были, они должны быть честными. Без передергивания фактов. Без злопыхательства. Истина, а не честь мундира должна быть главным в нашей работе.

Лунев повернулся в сторону президиума, посмотрел на Лютикова:

— К сожалению, вы не придерживаетесь этого святого правила, Сергей Ананьевич. Смайдов — в прошлом боевой летчик. Он кровью заплатил за право видеть своими глазами наше светлое будущее и... настоящее. В чем же вы его обвиняете? В том, что он не хочет мириться со всякой мерзостью, которая мешает нам жить? В том, что он хочет, чтобы в нашей семье было больше Матросовых и Космодемьянских, Гастелло и Чайкиных, чтобы крепли и росли ряды достойных их преемников и продолжателей? Тогда обвиняйте в этом и меня: я тоже хочу этого всей душой.

Лютиков сделался пунцовым и нервно вытер сразу вспотевшее лицо. Лисянский отодвинулся за чью-то спину.

Зал загудел аплодисментами. Но Лунев поднял руку, призывая к тишине. Теперь он уже смотрел не на Лютикова, а прямо перед собой, в зал, ожидая, когда умолкнут последние хлопки.

— Тревога, беспокойство, забота о воспитании нашей молодежи так же далеки от паникерства, как равнодушие от горения, — говорил Лунев. — Беспокойство и озабоченность приводят к искреннему желанию драться со всем, что нам мешает, а равнодушие ведет к тому, что недостойных рекомендуют кандидатами в депутаты или для поездок за границу, где каждый советский человек является полномочным представителем великой нашей страны... Разве это трудно понять?..

Вначале секретарь горкома говорил с присущей ему сдержанностью, но по мере того как его мысли все глубже проникали в самую суть большого и важного вопроса, Лунев загорался, и хотя голос его казался все таким же негромким, в словах его чувствовалась какая-то особая сила.

Лунев говорил о многом: о комсомольских вожаках, забывших дорогу в комсомольские общежития, о партийных и хозяйственных руководителях, которые, взяв на вооружение материальные стимулы, забыли о стимулах моральных, о людях, решивших, что больше нет идеологической борьбы... Он хорошо знал жизнь, этот старый солдат, и глубина его знаний чувствовалась в каждом произнесенном им слове.

Слушая Лунева, Петр Константинович испытывал такое ощущение, словно там, на трибуне, стоит не секретарь горкома, а он, Смайдов, и что это он сам произносит слова, которые выстрадал. И, может быть, впервые с такой ясностью ему открылось, что у людей, если они спаяны родством идей, могут быть одинаковыми и думы, и надежды, и тревоги...

Он вышел на улицу, забыв застегнуть пальто. Его обдало ветром, снежный залп ударил ему в лицо. Однако Смайдов сейчас не ощущал холода: ветер был незлым, а влажные хлопья снега пахли весенней оттепелью...

Взглянув на низкие темные тучи, мчавшиеся над городом, Петр Константинович медленно пошел к реке. Там стояли толпы людей, наблюдая, как мощный ледокол пробивает фарватер.

Сейнеры, траулеры, лесовозы уже приготовились к своим походам. По расчищенному фарватеру сновали буксиры, ежеминутно сигналя, ревя сиренами, расталкивая льдины.

А они все шли и шли, ломая друг друга, грохоча, вздыбливаясь, взрываясь. Они скрывались за поворотом реки, навсегда расставаясь с родными местами, и шли все дальше в океан.

1965

¹ Бичкомер — так в северных и прибалтийских портах раньше называли безработных моряков, скитающихся в ожидании работы.

² Тобоки — унты, перевязанные ниже колен пестрыми плетышками.

³ Бартежал — лавировал.

⁴ Чулкаш — скряга.

⁵ Во время шторма на палубе корабля протягивают тросы — леера, держась за которые люди передвигаются по палубе.