Смех под штыком

— Его нужно убрать немедленно… Какая дичь! «Дворцовые перевороты» устраивать…

— Что ты говоришь? Афонин?

— Да… Вчера после английской делегации я уезжал на позицию. Возвращаюсь — он сидит за моим столом и отдает направо и налево приказания. Да так изысканно-вежливо… как кабан на балу… Ха! ха! ха… Кому он пытался подражать? Я стал сзади него. Жду… Люди смущены. Он спохватился, догадался, оглянулся — поднялся и начал извиняться… А я ему: «Пожалуйста, продолжайте». Ха! ха! ха… Чтоб зеленые не догадались. Но это бы пустое, но он обособился, ведет секретные переговоры с командирами Железного полка…

— Ах, сволочь!.. Под суд его… Арестовать сегодня же и отправить в Туапсе… Белые наседают кругом, развязка близится, чуть промахнулся — и погибли все, а он что задумал!.. Коммунист, называется!..

— Да-а… Не спроста, оказывается, он критиковал нас без конца… Геленджик ва-банк взяли! Много жертв понесли, а у него в Туапсе не было… Да ведь там под замком солдаты сидели, офицеров человек 300 сдалось… Для них — Воронович свой. А у нас какой бой был! И ни одного офицера пленного…

Свернули с шоссе вправо, под гору, к Марьиной роще. Илья засмеялся:

— Тут в кустах меня зеленые чуть-чуть не раздели, когда я из Новороссийска шел. Искал их. Вот бы повидаться с ними. Ха! ха! ха…

Под’ехали к штабу Пашета. Спрыгнули с лошадей. Вошли в комнатушку хаты.

— А-а, здорово, здорово, садитесь, — улыбаясь, пригласил Пашет. — Что у вас там нового?

Илья положил плетку на стол, закурил.

— Новостей не перечтешь. Кругом наваливаются белые. Петренко кричит караул, требует помощи. С перевалов сведения, что по станицам вдоль железной дороги масса казаков. Фронт близок, а где — ничего не знаем. Надо тебе скорей на Кубань итти. Здесь как-нибудь обойдемся. А не удержимся — пока белые нахлынут сюда, там на Кубани мы соединимся с красными — и сюда на помощь. Завтра утром посылаю Усенко в Холмскую. Пусть запрет проходы в горы. Правее — Пилюк. Я разрешил Петренко отправить ему на Кубань 20 ящиков патрон. Ты пойдешь в Эриванку, подчинишь «Гром и молнию», свяжешься с мелкими местными группами, и у нас вырастет в предгорьях новый, кубанский фронт. Горные перевалы нами давно заняты, но этого мало, нужно, чтоб противник и в горы не совался. Пусть катится в Новороссийск. Все в одну лохань… Да, кстати. Приходил из Эриванской отряд казаков. Просили принять в строй. Я выдал им винтовки и послал домой. Там они более нужны. Из «Грома и молнии» приходила делегация за помощью. Людей мы им не дали, сказали, что ты скоро придешь, а два пулемета дали… Ну, а у тебя?..

— Ты скажи, что в Туапсе? Наступают?

— Наступают, ушли на Кубань за кислым молоком. Горы, видно, оказались ненужными. Правда, войск там у наших — тысяч пять, да ведь белых навалится, вдесятеро больше. А впрочем, там видней. Рассказывай.

— Что-то не то у нас получается… Ведем большую войну, по всем правилам: окопы, телефонная связь по всей линии со штабом, подвозка патрон и горячей пищи. Белые наступают густыми цепями, одна за другой, кавалерия на хребты взбирается, ребята отбивают атаки, преследуют, а приходится сдерживать порыв.

— Да-а, нехорошо. И нехорошо, что продвинулись сюда. На левом фланге, у моря, — горы. Там белые. Фронт растянут. Сил много нужно. Плацдарм. Вместо того, чтобы использовать горы, мы на равнину вылезли. А попробуй отойди назад — белые подбодрятся, наши падут духом. Ну, да ничего. Через пару дней уйдешь на Кубань, сил у нас останется пшик, за тыл мы будем спокойны, и займем Кабардинку.

— Как настроение зеленых? — спросил комиссар.

— А чего им. Хо-хо-хо!.. Целыми днями в могилках своих лежат да на солнце поджариваются. Надоело стрелять, на бок свернулся — и соснул, — и захохотал медленно. — Привыкли. Будто не тыл противника, а целая республика у нас. Белые цепями наступают, а им хоть бы что. Пулеметов же у нас до чортовой матери.

Илья засмеялся:

— Ну, и мы не унываем. Вечером заглянь в штаб — ад’ютант на пианино нарезывает, Георгий или я — на скрипке. Девушка там одна в каракулевом пальто — мы ее назначили комиссаром лазаретов — тоже захаживает. Ад’ютант за хозяйской дочерью ударяет.

— А ты — за комиссаршей своей, — расхохотался Пашет.

— Нет, она за ним, — ответил за Илью комиссар. — Она его великим человеком считает, а он краснеет, как девчонка.

— Хо-хо-хо!.. Ты меня хоть на вечер пусти в свой огород.

— Вот кстати! — весело подхватил Илья, обращаясь к комиссару. — Сегодня мы повезем Афонина в Туапсе, а Пашет — на мое место. Собирайся, Пашет.

— Куда? По-го-ди… Надо же как следует распорядиться тут. Вечером приеду.

— Хорошо. Ну, что, может по фронту проедем?

— Не стоит: спокойно. Да и пешком надо. Ну, его к чорту. Надоело: целыми днями таскаюсь.

— Есть. Кавалеристы у тебя пока останутся. Пусть Мархотский хребет исследуют. Васька-анархист там гуляет?

— Гуляет.

— Ну, поехали, товарищ комиссар.

Прискакали в штаб. Вызвали начальника особого отдела и, уединившись в кабинете Ильи, начали совещаться. Вечером комиссар вызвал Афонина и предложил ему проехать на машине вместе с ним и Ильей за город. Тот согласился. Выехали. Комиссар об’явил ему, что его везут в Туапсе. Тот опустился — и, молча, надувшись, продолжал свой путь. Быстро вечерело. Они останавливались у каждой телефонной или телеграфной будки и Илья вызывал Геленджик, чтобы справиться о положении на фронте. К ночи проехали за Пшаду, но машина испортилась, едва не свернула в ущелье. В ожидании починки ее, прошли к стоявшей неподалеку телефонной будке, Илья вызвал к телефону Пашета и тот сообщил ему:

— Город в тревоге. Зеленые самовольно уходят в тыл. Твое присутствие необходимо.

Пришлось возвратиться. Афонина оставили в штабе под домашним арестом. Ночью Илью вызвали к прямому проводу.

Прошел вниз, в телеграфное отделение, где при желтом свете лампочек у трещавших медных станочков сидели согнувшись истомленные бессонницей телеграфисты. Один из них, повернувшись к двери, поманил Илью глазами и сейчас же уставился в ленту, растягивая ее между пальцами, изредка отстукивая рычажком станка.

— Вызывает Туапсе. Командарм Рязанский, — сообщил он.

— У аппарата Илья. Здравствуйте.

Телеграфист застучал рычажком и, наматывая ленту левой рукой на катушку, начал медленно читать:

— У аппарата Рязанский. Здравствуйте… Положение на фронте…

— Держимся. Завтра посылаю на Кубань конный отряд. Послезавтра… два батальона… Белые упорно наступают… Безуспешно. Боятся нас…

— Хорошо. Регулярно — сводки… Наши войска на Кубани… встретились с Кубанской армией Морозова… Их 40 000… Ведут переговоры с реввоенсоветом о сдаче… предлагаем сложить оружие… Просят пропустить в Сочи. Что хотите сказать еще…

— Завтра возвращаю вам Афонина.

— Почему?

— Он расскажет. На Кубань пойдет Пашет.

— Хорошо. До свидания…

Ночью без конца звонили с позиции, сообщая о готовящемся наступлении белых и активности их разведок. Переутомленный бессонными ночами Илья свалился в кровать одетым. Потом кто-то его тормошил, говорил что-то о Петренко, совал ему в руки бумагу.

— Что такое? — спросонья сердито спросил Илья, приподняв голову с подушки.

— Телеграмма. Петренко сообщает, что на него наступают три корпуса Шкуро. Просит помощи.

Илья скомкал телеграмму в кулаке и, отвернувшись к стене, досадливо, буркнул:

— Передайте, что он — паникер… Никаких трех корпусов…

На заре его снова разбудили тревожные голоса:

— Густой туман. Противник наступает.

В открытую дверь глухо доносилась раскатистая трескотня пулеметов и ружей, взрывы снарядов. Илья, вскочив, побежал к умывальнику, смочил голову водой, умылся и, наскоро вытершись полотенцем, прошел в телефонную комнату, слабо освещенную маленькой лампой.

— Вызовите Пашета.

Запищали отрывисто гудки. Телефонист надоедливо, сонно затвердил:

— Полевой штаб… Полевой штаб… Полевой штаб, Вызовите Пашета… У телефона Илья, — и, отстранив трубку от уха, подал ее Илье: