Молодо-зелено

Надо заметить, что в район Верхней Печоры последние крики моды доходят с большим опозданием. Так, например, мода отращивать бороды здесь еще заново не укоренилась, и деды с Подм речья, с Илыча носят бороды не потому, что им пришла охота модничать, а в силу своего кержацкого консерватизма и отсталости. Еще им, наверное, денег на лезвия жалко.

А кроме них, в бородах здесь щеголяют лишь некоторые приезжие ученые из Академии наук. Они часто приезжают сюда, на Джегор, чтобы укреплять содружество науки и производства, а также собирать материал для своих диссертаций.

Николай мог бы сейчас с кем угодно биться об заклад, что его сосед по умыванию — не илычский кержак, а именно ученый. Даже несмотря на голое брюхо, он выглядел очень интеллигентно. У него была холеная пушистая борода. У него была закалочка — дай бог всякому. Видно, не одну сотню верст отшагал по таежным местам, по лосиным тропам ученый-геолог!

— Не иначе градусов сорок сегодня, — сказал Николай, кивнув на окно. Окно густо заиндевело. Но иней на окне был не белым, а розовым: январский рассвет проникал сквозь него.

— Да… Морозно, — подтвердил ученый-геолог, расчесывая перед зеркалом бороду гнутой дамской гребенкой.

Когда в комнате, хотя бы даже в той, где умываются и прочее, повстречаются двое незнакомых людей, они наверняка заговорят друг с другом. От неловкости, что ли. Или уж просто так устроен человек? Заговорят, перебросятся словом. И наверняка о погоде. Поскольку погода — именно она представляет бесспорный и общий интерес для всех незнакомых людей. Скажем, дождик — он для всех дождик. А вёдро — оно для всех одно и то же одинаковое вёдро.

— Не меньше сорока, — повторил Николай. — Вчера то же было… А вам не на Порога ехать?

Все, что касалось Порогов, Николай принимал близко к сердцу. И если ученому дядьке предстояло ехать на Пороги, то Николай мог бы его хоть сейчас же снабдить рядом ценных советов.

— Што? — очень сухо переспросил ученый дядька. — Н-нет…

И, вскинув на плечи подтяжки, вышел вон.

Николай смутился, скис. Не следовало любопытничать. Поговорить о погоде — это вполне прилично и даже просто необходимо. А вот допытываться куда, зачем да почему — это уж зря. Не станет же крупный ученый-геолог пересказывать первому встречному, с какими он важными заданиями приехал в очень перспективный район Верхней Печоры. Тем более что в этом перспективном районе, помимо нефти и газа, мало ли еще что можно найти…

В этот поздний утренний час пустынно было в гостинице. Никто больше не шел умываться. Пустовали коридоры. И в комнате № 4, где ночевал Николай Бабушкин, тоже было совсем пусто. Если не считать парня в вельветовой куртке. Но и этот сидел на своей койке с отсутствующим видом и мял в руке резиновый шарик. Все тренруется, значит.

— Тебя как звать? — спросил Николай парня. — Черномор.

— Это что — имя или фамилия?

— Фамилия у меня Агеев, а Черномор — имя… У меня батя на Черноморском флоте служил. Старшина первой статьи. В сорок втором убили.

— А ты сам какого года? — Сорок второго.

— Ясно… А почему ты, Черномор, сидишь тут и ничего не делаешь? Все давно ушли на работу, а ты тут сидишь, как ни в чем не бывало. Ты где работаешь? — спросил Николай.

— Я, видишь ли, сейчас нигде не работаю… — Парень прекратил мять резиновый шарик, сунул его в карман. — Я раньше в поисковой партии работал, на Шугоре, коллектором. А теперь я из партии уволился и вот тут живу. Временно.

— А уволился зачем?

— Видишь ли, там, на Шугоре, никакой связи нету. Ни телеграфа нету, ни телефона. Только радиосвязь, и то раз в сутки… А мне надо возле телеграфа находиться. Я вызова жду.

— Какого вызова? — удивился Николай.

Черномор Агеев оглядел исподлобья Колю Бабушкина — с ног до головы он его окинул взглядом, чуть скривил губы в небрежной улыбке.

— А уж этого я тебе не обязан рассказывать. Ты что за спрос?

— Ну и черт с тобой, — слегка обиделся Николай. — Не хочешь — не рассказывай. Я ведь по-хорошему спросил. Я подумал, что тебе на работу устроиться нужно, так я хотел предложить: едем вместе на Пороги, в нашу бригаду. Мы там новый город закладываем. Работы невпроворот. По четвертому разряду ребята две сотни в месяц получают.

— А телеграф там у вас есть, на Порогах?

— Телеграфа покамест нету.

— Тогда не Могу поехать. Я вот думаю здесь на какую-нибудь работу устроиться. На временную работу… Я, видишь ли, вызова жду.

— Какого вызова? — снова удивился Николай.

— А этого я тебе рассказывать не обязан, — угрюмо насупился парень. — Ты что за спрос?

— Ну и черт с тобой, — сказал Николай. Взял со стола пузатый алюминиевый чайник и пошел за кипятком.

Подумаешь — засекретились! У каждого секреты… У него вот, например, никаких таких секретов нету. Все как на ладошке. Спрашивайте — отвечаем… А тут каждый разводит вокруг себя секреты. У самого еще молоко на губах не обсохло, а туда же… Вызова он, видите ли, ждет!

Кипятильный титан помещался в коридоре, ровно на полпути от одного конца коридора до другого конца коридора, против деревянной лестницы, что ведет вниз.

Николай подставил чайник и отвернул кран. Кран угрожающе захрапел, испустил колечко пара. Затем "кран засипел — ехидно эдак, и цыкнул в чайник короткой струйкой. С минуту после этого кран вообще не проявлял никаких признаков жизни. Внутри самого титана кипели страсти, что-то гудело и ухало, журчало и взрывалось. Но внешне он оставался бесстрастным — отвернутый кран хранил молчание… Николай постучал пальцем в цинковый торс титана. И как ни странно, это подействовало. Кран снова цыкнул, а потом из него полилась в чайник дребезжащая струйка кипящей воды, закрученная наподобие сверла.

«А заварки-то у меня нет, — вспомнил вдруг Николай. — Сахар в рюкзаке есть, а заварки нет… Может быть, у Черномора есть, у Агеева? У него, наверное, есть. А нет — придется без заварки пить…» — решил он, глядя на струйку, сочащуюся из крана.

В коридоре послышались шаги. Николай сперва не обратил внимания на эти шаги. Он сидел возле крана на корточках, дожидаясь, пока в чайник нальется хотя бы стакана два кипятку. Он пристально следил за вертлявой струйкой, тянущейся из крана, и сперва не обратил никакого внимания на шаги в коридоре.

Но вот шаги приблизились, совсем рядом повис чей-то чайник, показались чьи-то штаны — синие, с четко отглаженной складкой. Николай невольно залюбовался этой опрятной складочкой, скользнул по ней взглядом… и обомлел.

Из-под синих штанин выглядывали стройные лодыжки в прозрачном чулке. Две замшевые туфельки стояли на дощатом полу — слитно, ступня к ступне.

Кран оглушительно выстрелил, горячие брызги прянули во все стороны. Николай отдернул ужаленную руку, а одна из замшевых туфелек тотчас исчезла.

— Ой!..

И Николай увидел. Сморщенное от боли лицо. Одна губа прикусила другую — добела. Темные брови, изогнувшись, сомкнулись. Ресницы смежились, и сквозь эти ресницы сверкнули серые, повлажневшие от боли глаза. Злая морщина пересекла лоб.

Рукой она держалась за щиколотку поджатой ноги: попало, значит. Обожгло. Она стояла на одной ноге, в одной замшевой туфельке и морщилась от боли.

А Коля Бабушкин, оцепенев, смотрел на закушенные губы, на смеженные ресницы, на слезное сверкание глаз…

Вот сейчас ей перестанет быть больно. И гримаса исчезнет. Закушенные, побелевшие губы обмякнут, снова нальются розовой свежестью. Изломанные брови распрямятся, застынут царственно. Распахнутся смеженные ресницы, и тогда — во всю ширь, во всю глубь — откроются серые влажные глаза…

Ему вдруг стало боязно увидеть это. И он отвернулся, сосредоточил свое внимание на медном кране кипятильника. Медный кран зловеще молчал. Внутри титана гудело и булькало, урчало и сипело. Там, внутри, происходили какие-то катаклизмы. Но вода не лилась.

Николай снова постучал по цинковому боку кипятильника. Из крана вырвался богатырский храп. Но вода не лилась.

— Должно быть, испортился титан, — тихо заметил Николай, не поднимая головы.