Аттестат зрелости

- Ну-ка, ну-ка... А ведь действительно, Рябинина! - и она улыбнулась широко-широко, как делала это на уроках, если в неугомонном восьмом «Б», где она вела литературу до ухода на пенсию, не пришлось поставить ни одной двойки. Валентина Юрьевна обняла Светлану - была она невысокого роста, грузная, волосы, как и прежде, коротко стрижены, пока еще не седые, и глаза – те же: карие, строгие, ясные.

- Викеша, ты только посмотри, какая у нас гостья неожиданная. Нет, подумать только, Светочка Рябинина!.. Выросла, повзрослела, похорошела...

Из другой двери в прихожую вышел совершенно седой старик, намного выше Светланы, а уж Валентины Юрьевны - тем более. Он был тоже тепло одет - коричневый свитер-самовяз, во рту торчал пустой мундштук для сигарет с головкой Мефистофеля. Над серыми вислыми усами - крупный крючковатый нос, а глаза притаились в глубоких глазницах.

- Викеша, ты только посмотри, кто к нам пришел - Светочка Рябинина из моей школы. Я у них литературу преподавала до восьмого класса. А теперь кто у вас?

- Анна Павловна.

- О! Это хорошо. Она - отличный преподаватель. Пожалуй, самый лучший в городе.

- И мы тоже так считаем, - Светлана улыбнулась.

- Да какими ветрами ты ко мне? Как нашла? Подумать только, Светочка Рябинина! Ты знаешь, Викеша, она такие гримасы уморительные строила: вот так - вздёрнет нос, губу.

Сразу ясно - недовольна. Слова не скажет, а выразит своё неудовольствие. Да что мы здесь стоим, проходи, проходи! – Валентина Юрьевна, обнимая Светлану за плечи, повела её в комнату. Было видно, что она от души рада ей, а Светлане стало неловко.

«Поросята мы, - подумала она. - Ушла Валентина Юрьевна из школы, и мы про неё забыли. Бревна, а не люди». А ведь многие доверяли ей свои тайны, обращались за советом, шли за миром в случае ссоры. Да и для Светланы она была первым уважаемым человеком после матери, и как случилось, что ушла Валентина Юрьевна из школы, а они её забыли, вот этого Светлана не могла понять.

Она окинула взглядом опрятную комнату, где стояли два полированных шкафа с книгами, сервант, на котором лежали свернутые в трубку листы ватманской бумаги, наверное, стенгазеты. У одной из стен - софа, два кресла, у другой - телевизор «Кристалл» и радиоприёмник на тонких чёрных ножках. На полу - огромный мягкий ковер, на стене, над софой - тоже. А на стенном ковре - у Светланы даже дух заняло - висела шашка в простых обшарпанных ножнах с позеленевшей медной табличкой.

- Да как же ты меня нашла? - спросила вновь Валентина Юрьевна, усаживая Светлану на софу и опускаясь рядом с ней. Светлана замялась немного, чувствуя, что сделает ей больно, ответила:

- Вообще-то я к Викентию Денисычу...

- А-а... - тень печали мелькнула в карих глазах Валентины Юрьевны, но она бесшабашно махнула рукой. – Ну, все равно я рада тебе. Викеша, а это твоя, оказывается, гостья! - крикнула она ушедшему в другую комнату мужу. - Ну, а я пойду заварю чайку. Подумать только - Светочка Рябинина... - пробормотала она, уходя. - Совсем выросла...

Викентий Денисович вышел к Светлане с книгой в руках. Во рту по-прежнему торчал «Мефистофель».

-Ну-с... Я слушаю вас. Чем могу служить? - голос у него оказался необычно звучным, командирским. Да и держался он прямо, подтянуто. Светлана знала от матери, что он долго служил в армии, был казачьим офицером до революции. Потому Светлана во все глаза рассматривала его: ведь это же надо, увидела человека почти из прошлого века. И сколько же ему лет? Семьдесят, восемьдесят?

- Так чем могу служить? - повторил, хмурясь, Викентий Денисович. Не понравилось ему молчание неожиданной гостьи.

Светлана коротко объяснила, что ей нужно, и Викентий Денисович улыбнулся светлой, совсем дед-морозовской улыбкой, подошел к серванту, взял рулон ватмана, протянул Светлане:

- Пожалуйста, смотрите...

Светлане понравилась стенгазета: красочная, много материалов, умело развёрстанных. До сих пор ей чаще приходилось видеть стенгазеты иные - с огромным, посвященным празднику рисунком, скучной передовой статьей на тему ударного предпраздничного труда, да раздел юмора и сатиры с наклеенными картинками из различных календарей. А в этой - всё, как в городской газете. С той лишь разницей, что текст напечатан на машинке, а рисунки не клишированы - нарисованы художником, встречались и фотоснимки.

Светлана разворачивала лист за листом и думала уважительно: сколько же надо терпения и любви иметь к делу, чтобы сделать стенгазету такой интересной, всем нужной.

Викентий Денисович сидел рядом, посапывал мундштуком и давал краткие комментарии. Особенно Светлане понравилась статья про главного механика Миронова, который, имея в своём ведении материальные ценности, за два года работы отгрохал дом-особняк, купил машину... И много ещё чего натворил, о чём было написано в статье, подписанной самим Викентием Денисовичем, который был народным контролером. Партийная организация сплавной конторы не оставила без внимания «деловитость» Миронова в свою, личную сторону. Его судили на товарищеском суде, но поскольку он всенародно покаялся, вернул сумму причинённого ущерба, его дело не передали в народный суд.

- Он работает по-прежнему главным механиком? – спросила Светлана.

Викентий Денисович отрицательно покачал головой:

- Нет, сейчас Миронов - разнорабочий. Всё выплатил, до последней копеечки, машину продал...

- А почему же его дело не передали в народный суд? - недоумевала Светлана. - Ведь вор же, вор!

- Милая девушка, всё не так просто... Можно было бы и в суд, да ведь у него трое детей. Ну, посадят Миронова за решётку... А дети? Детям как потом в глаза другим детям смотреть, ведь их отец - вор, в тюрьму сел? Не пропали бы они, а вот душевную травму им значительную нанесли бы. Мы ведь и о детях обязаны думать, о своих, о чужих - они наши дети, советские, потому и воспитывать мы их должны сообща. Я сам и предложил не передавать дело в народный суд. Ну, а если Миронову урок впрок не пойдет, тогда...

- А потом опять механиком будет?

- Разве что на буксире, а главным - никогда.

Они долго беседовали, пока их разговор не прервала Валентина Юрьевна, поманив мужа пальцем на кухню. Викентий Денисович ушёл и вернулся, торжественно неся перед собой никелированный самоварчик. Следом шествовала Валентина Юрьевна, держа на вытянутых руках чёрный раскрашенный яркими цветами поднос с чайными чашками и розетками, наполненными вареньем.

А потом пили чай с клубничным, черничным, голубичным вареньем и вспоминали годы работы Валентины Юрьевны в школе, не замечая, что за окном уже стемнело. И Светлана чувствовала себя уютно от ласковой доброжелательности хозяев.

- Ох, - спохватилась Валентина Юрьевна, когда настенные часы отзвонили восемь раз, - скоро последний паром, а мы заговорились... Викеша, проводи девочку до пристани.

Светлана одевалась в прихожей, а Валентина Юрьевна придирчиво следила, чтобы были тщательно застегнуты пуговицы на её пальто и у Викентия Денисовича на шубе, проверила, есть ли на шее мужа шарф.

В сопровождении Викентия Денисовича Светлана шла по слабо освещённым улицам Моторного. Она думала, что старик будет задерживать её, но Викентий Денисович шагал споро, широко, так, что Светлана сама еле поспевала за ним.

- Викентий Денисович, а вы в восемнадцатом году здесь не были? - спросила Светлана, вспомнив про шашку.

- Нет, милая девушка, я здесь тогда не был. Я служил в Первой конной.

- Правда? А Буденного видели?

- К сожалению, лично не знаком, но видел его на митингах: я ведь командовал всего-навсего взводом. А рос под Оренбургом в казачьей семье, учился в Сибирском кадетском корпусе, службу потом начал в Сибирском казачьем войске в тринадцатом году. Дерзок был с начальством, потому как только началась первая война с германцем, меня сразу же отправили на фронт, думали, погибну, а я выжил. И на счастье мое, в одном со мной эскадроне служил мой двоюродный брат, он был большевиком. Он-то меня и научил уму-разуму, мы с ним потом и у Буденного служили, он погиб в гражданскую, а я вот жив. И во вторую германскую довелось повоевать. В этот раз меня никто не посылал, я сам добровольцем пошел в ополчение. Мы тогда жили с Валентиной Юрьевной в Москве, поженились перед самой войной, она была такая молоденькая, ясная вся... И работали мы в одной школе, я ведь и здесь, в Верхнем, тоже в школе трудился, но не в вашей, а на Моторном...