Советский русский рассказ 20-х годов

Споры о «Конармии» вновь вспыхнули после публикации в 1957 г. первого посмертного сборника писателя. Это издание открывалось предисловием И. Эренбурга, в котором И. Бабель характеризовался как реалист. С возражением И. Эренбургу выступил А. Макаров, считавший, что показ революции через восприятие такого героя, каким является Лютов («отодвинутый на задворки интеллигент»), «обрекал писателя на то, что самая действительность предстала в искаженном виде» (Макаров А. Разговор по поводу… // Знамя. 1958. № 4, С. 199).

Обращаясь к спорам о предмете изображения и об авторской позиции в «Конармии», современный исследователь Н. Великая замечает: «Спор о том, кого изображал Бабель, — Конармию, себя или Лютова-повествователя, — упирается […] в проблему повествовательной структуры произведения. […] По характеру повествования новеллы можно разделить на два основных типа: «лютовские», собственно повествовательные, в которых события воспринимаются Лютовым, интеллигентом, «кандидатом прав», и сказовые, с ярко стилизованной речью, с выявлением рассказчика-конармейца, ведущего устный или письменный рассказ. […] Многоголосие […] создавало объемность изображения, многоплановость подачи жизненного материала, пересеченность различных точек зрения. […] Позиция автора не имеет в «Конармии» прямых речевых форм выражения, и восприятие ее осложняется тем, что она вырисовывается в соотношении голосов, определяется на пересечении «чужих сознаний», не совпадающих полностью с авторским. Поэтому особая художественная ответственность возлагается на динамику стиля и на композицию новелл, на связь и последовательность составляющих элементов, на межновеллистические связи, организующие «симфонию» голосов и проясняющие позицию писателя» (Великая Н. Формирование художественного сознания в советской прозе 20-х годов. Владивосток, 1975. С. 90–91, 92).

Впервые — Литературно-художественное приложение к газете. «Известия Одесского губисполкома, губкома КП(б)У и губпросвета», 1923, 25 ноября, под шапкой «Из книги «Конармия»; вторично — ЛЕФ, 1923, № 4; вошло в сб.: Рассказы. М.; Л., 1925.

Печатается по изд.: Бабель И. Рассказы. М., 1936.

У современников И. Бабеля новелла получила единодушную оценку как произведение подлинно революционного искусства. Анализ новеллы дан в статье Г. Горбачева «О творчестве Бабеля и по поводу него» (Звезда. 1925. № 4). Критик пишет о показе «с исчерпывающей полнотой и убедительностью» мышления рядового Балмашева. В книге современного исследователя Ф. Левина «Бабель. Очерк творчества» (М., 1972) сделан акцент на сказовой форме новеллы, на анализе ее языка. Язык «Соли», с точки зрения Ф. Левина, представляет собой сплав народной речи, книжных, газетных выражений, что производит комическое действие и одновременно «волнует высоким революционным пафосом». Смысл новеллы исследователь видит в создании образа бойца первых лет революции, готового погибнуть за коммунизм.

Другой критик, П. Громов, пишет о влиянии на мысли и поступки героя «Соли» старых социальных отношений и нового чувства революционного долга. По мнению критика, контраст между представлениями героя придает повествованию подлинную трагедийность, «сообщает ситуации самосуда над спекулянткой историческую величавость, высоту» (Громов П. М. Зощенко. Очерк творчества//Зощенко Мих. Избранные произведения в 2-х т. Л., 1968. Т. 1. С. 8–9).

Впервые — Красная новь, 1925, № 3, с названием «Галин», под шапкой «Из дневника». Затем с заглавием «Вечер» в кн.: Конармия. М., 1926.

Печатается по изд.: Бабель И. Рассказы. М., 1936.

Новелла датирована автором «Ковель, 1920». Датировка говорит не о моменте создания новеллы, а о времени реальных событий, отраженных в ней. В 1920 г. И. Бабель в качестве корреспондента ЮгРОСТА работал в газете «Красный кавалерист», печатном органе политотдела Первой Конной армии, вел дневник и записные книжки. Позже — в 1923–1925 гг. — на их основе он пишет рассказы, но даты оставляет те, которые были в дневнике.

«Вечер», как и большая часть рассказов цикла, написан от лица К. В. Лютова; под псевдонимом «К. Лютов» И. Бабель печатался и в газете «Красный кавалерист».

Подробный анализ новеллы дан в работе Ф. Левина «Бабель. Очерк творчества». По мнению исследователя, И. Бабель устами Галина иронизирует над Лютовым с его «смутными поэтическими мозгами». В образе Лютова для Ф. Левина главное — элемент автоиронии, неспособность к решительным суровым действиям. При этом Ф. Левин подчеркивает, что объектом авторской иронии становится и Галин с его «головными», рассудочными взглядами.

(Комментарии составил Е. А. Яблоков.)

В 20-е годы М. Булгаков — автор большого числа рассказов (в том числе цикла «Записки юного врача»), многочисленных очерков и фельетонов, печатавшихся на страницах газет «Гудок» (1921–1926), «Накануне» (1922–1924).

Тогда же выходят сборники рассказов писателя: Дьяволиада. М., 1925; Рассказы. Л., 1926; Трактат о жилище. Л., 1926.

Впервые — альманах «Недра», сб. IV, М., 1924; затем вошло в сборник «Дьяволиада». Спустя много лет опубликовано: Литературный Киргизстан. 1987. № 4.

Печатается по тексту первой публикации.

Работа над рассказом велась в середине 1923 г. В письме к своему другу, писателю Ю. Слезкину, М. Булгаков 31 августа 1923 г. сообщал: «Дьяволиаду» я кончил, но вряд ли она где-нибудь пойдет» (цит. по: Чеботарева В. А. К истории создания «Белой гвардии» // Русская литература. 1974. № 4. С. 152).

Сегодня представляется неслучайной публикация рассказа «Дьяволиада» именно на страницах альманаха «Недра», редактором которого был Н. Ангарский: «Осенью 1923 г. Н. С. Ангарский, обдумывая планы новой серии (и даже нового издательства), испытывает острую заинтересованность в отечественных авторах, произведения которых отвечали бы его взгляду на потребности современного литературного развития (изображали бы «новый быт», а не старый и т. п.) и в то же время удовлетворяли бы спрос «широкого нового читателя», выдерживая в отношении фабулы и занимательности соперничество с переводной прозой, в 1923 г. заполнявшей литературный рынок».

«Острая фабула, гротеск, фантасмагорические «превращения» персонажей (на фоне в высшей степени современного быта) резко отличали повесть от преобладающих беллетристических тенденций, общим для которых был преимущественный интерес к слову» (Чудакова М. Архив М. А. Булгакова // Записки Отдела рукописей ГБЛ. Вып. 37. М., 1976. С. 39–40).

Творчество начинающего писателя было замечено быстро. Благожелательно отозвался о «Дьяволиаде» Е. Замятин: «У автора, несомненно, есть верный инстинкт в выборе композиционной установки: фантастика, корнями врастающая в быт, быстрая, как в кино, смена картин — одна из тех (немногих) формальных рамок, в какие можно уложить наше вчера — 19-й, 20-й год. Термин «кино» приложим к этой вещи тем более, что вся повесть плоскостная, двухмерная, все — на поверхности, и никакой, даже вершковой глубины сцены — нет. […] Абсолютная ценность этой вещи Булгакова — уже очень какой-то бездумной — невелика, но от автора, по-видимому, можно ждать хороших работ» (Замятин Е. О сегодняшнем и о современном// Русский современник. 1924. № 2. С. 266).

Большинство оценок были, однако, резко отрицательными. Так, Ф. Гладков 25 января 1927 г., называя М. Булгакова в числе писателей, «которые чванятся своей «культурностью», писал М. Горькому: «Мне горько, мне невыносимо от их, извините за выражение, блевотины, которую они изрыгают на наше «бытие» (М. Горький и советские писатели. Неизданная переписка// Литературное наследство. М., 1963. Т. 70. С. 88).

Суждение о том, что «М. Булгаков хочет стать сатириком нашей эпохи», высказанное А. Придорогиным (Книгоноша. 1925. № 6. С. 18), разделялось многими критиками тех лет, однако сатирическая направленность произведений писателя чаще всего воспринималась как воплощение его «контрреволюционности». В связи с выходом сборника «Дьяволиада» один из лидеров РАПП Л. Авербах отмечал: «Рассказы М. Булгакова должны нас заставить тревожно насторожиться. Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета» (Авербах Л. [Рец. на сб.: Дьяволиада] // Известия. 1925. 20 сентября). По мнению Ж. Эльсберга, основная тенденция творчества М. Булгакова — «сводить значительное к фарсу, а фарс к значительному. Это соответствует «идеологии» обывателя, для которого судьбы своего собственного, ничтожного «я» значительны и незыблемы, а революция — глупый, бессмысленный и преходящий фарс…» (Эльсберг Ж. Булгаков и МХТ // На литературном посту. 1927. № 3. С. 47). Точка зрения на М. Булгакова как писателя «контрреволюционного» отразилась и в статье «Литературной энциклопедии» 1929 г.: «Булгаков жаждет компенсировать свой класс за его социальное поражение моральной победой, «диаволизируя» революционную новь […]. Пользуясь затруднениями революции, пытается углубить идеологическое наступление на победителя. […] Булгаков — типичный выразитель тенденций внутренней эмиграции» (Литературная энциклопедия. М., 1929. Т. 1.Стлб. 610–611).