Две дороги

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. А ваши встречи на разных тайных квартирах с сотрудниками советского посольства на протяжении стольких лет?

Г е н е р а л  З а и м о в. Наши законы не запрещают встречаться. Я знал и убежден сейчас, что настанет день, когда нам придется просить Советский Союз о прощении и защите.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. А радиопередатчик, который вы передали для нужд чешских коммунистов, откуда вы его получили?

Г е н е р а л  З а и м о в. Если бы действительно существовал такой передатчик, то тот, кто его получил, должен быть здесь, а не судим по чешским законам. И с каких это пор гестапо стало судить своих агентов по чешским законам?

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Подсудимый, вы во второй раз предстаете перед военным судом и обвиняетесь в тягчайших преступлениях в отношении его величества царя и отечества.

Г е н е р а л  З а и м о в. Господин председатель, мне кажется, вы ошибаетесь — в отношении царя, но не отечества.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Вы плохо ведете себя. В чем состоит, по-вашему, разница между преступлениями в отношении царя и в отношении отечества? Ваша судьба теперь, как и семь лет тому назад, зависит от милости его величества.

Г е н е р а л  З а и м о в. Если я совершил преступление против родины, то и царю не следовало бы проявлять милость.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Вы не забывайте, что и в первый раз вы были привлечены к судебной ответственности согласно параграфу 8, которым предусматривается смертная казнь за измену...

Г е н е р а л  З а и м о в. Нет, я не забываю.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Не забываете, а целых семь лет, с тех пор как вы вышли из тюрьмы до момента вашего нового ареста, вы вели тайную деятельность против его величества и государственной власти.

А г е н т  о х р а н к и  (из зала). Восемь, восемь лет, господа судьи, гонялись мы за ним!

Г е н е р а л  З а и м о в. Наш спор, господин председатель, будет длиться долго, если вы не приступите сразу же к исполнению задания, поставленного перед вами царем и правительством. Частое упоминание его величества не свидетельствует об особом такте судьи, который судит по законам страны, а не по законам царя. У судебной комедии, которую вы разыгрываете, есть определенная задача, и вы знаете, в чем она состоит.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. В том, что вы, подсудимый, говорите, есть правда, но она состоит в том, что суд судит вас от имени его величества. Что же касается полиции, то она схватила вас на месте преступления. Запомните, что все ваши преступления квалифицированы согласно параграфам закона, предусматривающим смертную казнь: смерть через повешение, смерть через расстрел, как это определит суд.

Г е н е р а л  З а и м о в. Напрасные усложнения. Сейчас идет вторая мировая война, господин председатель, а на фронтах этой войны умирают позорной смертью или смертью героев.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Смерть по приговору всегда позорна, но есть смерть мучительная и более легкая.

Г е н е р а л  З а и м о в. Бывает, что, вынося приговор, суд позорит себя. Легкая смерть, существование которой вы утверждаете, может иногда свести на нет целую трудную жизнь. Я вынужден заявить, господин председатель, что не чувствую за собой и тени вины перед моим отечеством и перед моим народом и поэтому не предприму ничего, с тем чтобы облегчить суду исполнение поставленной перед ним задачи — выбрать, какой смертью я должен умереть. Во время истязаний в полиции был момент, когда я был готов избавить суд от этой обязанности, но это был момент слабости.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Что означает это ваше заявление? О каких моментах вы говорите?

Г е н е р а л  З а и м о в. Полагаю, что суд понимает бессмысленность любой попытки прикрыть известную даже самым непосвященным в судебно-полицейские тайны зависимость суда от полиции и в особенности от гитлеровской полиции, которая вмешалась и в мое дело.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Вы оскорбляете суд, в чем, может быть, будете раскаиваться, подсудимый.

Г е н е р а л  З а и м о в. Здесь нет места для такой чувствительности, господин председатель. Я полностью сознаю, что отвечаю не так, как это было бы угодно вам, но это потому, что вы — председатель суда, а я — подсудимый.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Вы ведете себя настолько дерзко, что вас следовало бы лишить слова и судить только по признаниям во время следствия и по показаниям свидетелей.

Г е н е р а л  З а и м о в. И все-таки суду будет не безынтересно услышать и мои показания. И не только суду, но и тем, чьи приказания вы исполняете.

П р о к у р о р  Н и к о л о в. Он злоупотребляет нашим терпением!

Г е н е р а л  З а и м о в. У суда должно быть терпение выслушать подсудимых, вытерпевших мучения в полиции. В тюремной камере меня довели до состояния, когда терпение казалось мне уже бессмысленным, и поэтому я сделал попытку с шилом. Сейчас у вас должно быть терпение выслушать меня, так как законы, по которым вы судите, будут действовать и тогда, когда не вы, а вас будут судить те, которые перенесли все. В полиции я видел и слышал такие вещи, которые изменили меня. Раздавленные физическими мучениями, люди, среди которых были и совсем еще молодые, почти дети, сжимали зубы во время свирепейших истязаний и даже не стонали. Это солдаты, каких я не видел в своей жизни и во время войн. Такие солдаты непобедимы. Я постарался быть таким солдатом и поэтому не повторил своей попытки.

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Это вы о коммунистах говорите? Неужели у них учитесь вы, который по благоволению его величества достиг самого высшего чина в болгарской армии? Какой позор! Только за одно это вы заслуживаете тягчайшего приговора.

Г е н е р а л  З а и м о в. Я принимаю этот позор во имя чести оккупированной, но непокоренной Болгарии!

П р о к у р о р  Н и к о л о в. Изменник! Предатель! Он дерзнул говорить против великой Германии, которая своей победой делает великой и Болгарию!

Г е н е р а л  З а и м о в. За эту ложь и я поплатился, господин прокурор. Она стоила мне изувеченной ноги и продырявленной головы, а Болгарии двух национальных катастроф. Господа судьи, разве это было так давно, что вы об этом больше не вспоминаете? Разве вы находились так далеко от тех событий в 1913 и 1918 годах, когда Болгария повисла над пропастью и ее фактически столкнули в пропасть? Разве трудно предвидеть конец этой войны, в которой сгорает старый мир, не сумевший в век расцвета науки и искусства найти способа мирного решения вопросов? Думаете ли вы, что миллионы людей оставят безнаказанным злодейство, каким является война? Кто может думать, что его не коснутся ужасы войны, если ее ведут любыми средствами, не считаясь с элементарнейшими законами права и морали? Простой народ видит то, чего наши правители не видят, видит, что Германия, вступившая на путь порабощения и ограбления народов, проиграет эту войну. Опьяненная легко давшимися до сих пор победами, завтра она будет глубоко сожалеть о том, что стала игрушкой в руках темных сил, всколыхнувших немецкий народ как уничтожающую стихию, тогда как он мог завоевать любовь и уважение народов своим примером созидательной творческой силы.

Я предоставляю немцам думать о тех несчастьях, которые они приносят народам и которые завтра нагрянут к ним. Я думаю о Болгарии. Болгарский народ не хочет быть сообщником темных сил в разрушении и уничтожении людей. Болгарский народ не хочет быть сообщником в преступной войне против русского народа. Он не хочет быть жандармом немецких завоевателей Балкан. Постыдна и обидна та роль, которая возлагается на болгарское войско в Югославии и Греции, и мы видим, что болгарский солдат не исполняет этой постыдной роли.

Ч л е н  с у д а  И в а н о в. Он сумасшедший!

П р е д с е д а т е л ь  М л а д е н о в. Нет, он платное орудие большевиков!