Рассвет над морем

Он еще не начал говорить, а глаза его уже засветились, на щеках вспыхнул яркий румянец, и он взъерошил непослушные вихры.

Витек был красив. Вдохновенное лицо, нервные, тонкие и подвижные пальцы музыканта. К его стройной фигуре очень шла студенческая тужурка с голубыми петлицами.

— Товарищи! — горячо начал Витек. — Я заверяю всех и особенно вас, товарищ Николай, что они уже готовы к восстанию! Честное слово!

Все улыбнулись. Пылкого Витека любили, но относились к нему снисходительно. Ласточкин тоже улыбнулся и предупреждающе поднял руки.

— Тихо, тихо, Витек, не горячись! Докладывай спокойно и рассудительно.

Витек снова растрепал вихры и расправил борта тужурки. Докладывать спокойно и рассудительно было выше его сил. Он нашел выход в том, что стал говорить шепотом, хотя с той же горячностью.

— Товарищи! Когда я рассказываю им о том, что происходит здесь, в нашей отчизне, какая роль им досталась — роль палачей рабочих и крестьян, — когда говорю, что они слепое орудие захватчиков-капиталистов и завоевателей-генералов, они плачут, потому что им стыдно, товарищи! Они срывают с себя боевые ордена, швыряют их наземь и клянутся воткнуть штыки в землю. Когда я объясняю им, кто такие большевики, они кричат: «Если это так, то и мы большевики!» Они требуют вести их в бой против собственных офицеров и против белогвардейцев, на помощь красной Москве! Я им не подсказывал, товарищи, но они кричат: «Да здравствует коммуна!», «Да здравствует Третий Коммунистический Интернационал!»

— Стоп! — приказал Ласточкин. — Погоди!

Витек осекся на полуслове, непонимающе посмотрел на сердитое лицо Ласточкина и сел.

Ласточкин сказал сурово:

— Товарищи! Я думаю, мы должны освободить Витека от агитационной работы и вывести из Иностранной коллегии.

— Что? — Витек сорвался с места. Его глаза метали искры.

— Сядь! — сурово приказал Ласточкин. — Во-первых, Витек действует вопреки полученным им указаниям. Призывать к восстанию, когда восстание еще не объявлено, — это значит провоцировать несвоевременный подъем, за которым потом может наступить спад и разочарование.

Витек снова вскочил.

— А если они сами, если они требуют, если…

— Спокойно! — остановил его Ласточкин. — Во-вторых, Витек потерял всякую осторожность подпольщика. Он может провалить все дело пропаганды среди широких… — Ласточкин подчеркнул, — широчайших солдатских масс оккупационной армии. Это не кучка пылких юношей, таких, как он сам. А если среди них есть провокатор? — Ласточкин гневно взглянул на Витека.

— Заверяю вас! — Витек порывисто поднялся, но Жак, сидевший рядом, усадил его на место.

— Какая твоя часть?

— Сто пятьдесят третий пехотный французский полк.

— А в польском легионе?

— Пулеметная рота поручика Думитрашека.

— Каковы твои успехи среди белополяков?

Витек снова вскочил.

— Это шляхта, кулачье! Нельзя обмолвиться ни одним словом о свободе! Это заядлые сепаратисты до мозга костей! Кровожадная белая гвардия! Они ненавидят только Россию, а Украину считают польским владением. Их надо истреблять, склонить на свою сторону невозможно…

— Садись, — сказал Ласточкин. — Решение мы примем в конце. Кто следующий?

Витек умолк. Он теребил волосы, глаза его покраснели, казалось, он вот-вот заплачет.

Вторым докладывал Алексей. Он был прямой противоположностью Витеку. Немолодой, степенный, в старомодном поношенном костюме — аккуратно починенная и выглаженная тройка с тугим стоячим воротничком, подпирающим щеки. По лицу его было видно, что прожил он тяжелую жизнь, он походил на добропорядочного учителя из частной гимназии, главу большой семьи, где тяжело больна мать.

В действительности Алексей был старый холостяк, но за его плечами лежали годы тюрем, ссылки, эмиграции, не один побег и много нелегальных переходов через границы многих государств. Это был старый, опытный подпольщик.

— Моя часть, — начал он глухим голосом, — артиллеристы в казармах Пересыпи, за Херсонским спуском…

Он докладывал коротко, но обстоятельно. Впервые он встретился с французскими артиллеристами на заводе «Кейса», где ремонтировались пушки и другое вооружение. Встречался с ними в буфете на Московской, разговаривал за стаканом вина. Потом организовал вечеринку у своего приятеля, слесаря с завода Гена, и пригласил французских механиков и артиллеристов, вместе с которыми его приятель возился у машин. Беседовал с пятнадцатью французами. Среди них особенно подружился с одним, по имени Гастон, он из партии социалистов. Гастон охотно взялся распространять литературу в своей части да еще обещал поговорить с друзьями. Можно не сомневаться, что через два-три дня в артиллерийской части будет создана настоящая подпольная группа, которая не только возьмет на себя пропаганду, но и организует неповиновение офицерам и будет готовить революционно настроенных солдат к участию в восстании.

Голос Алексея звучал глухо, но в нем были какие-то очень теплые, задушевные нотки. Ласточкин с удовольствием слушал его доклад.

— Витек! — сказал он, когда Алексей кончил. — Ты слушал внимательно? Понял ты, как нужно действовать?

Витек хотел было вскочить с места, глаза его загорелись, но он сдержался, опустил глаза и покраснел.

— Но я должен признать, как и товарищ Витек, — прибавил Алексей, — что большинство французских солдат, когда им разъясняешь их позорную роль интервентов-оккупантов и душителей свободы, входят в раж, начинают проклинать и свою судьбу и своих командиров и требуют… немедленного восстания.

— Видите, видите! — вскочил Витек. Но Жак снова усадил его.

— Что же, — подал голос Абрам, — каждому тяжело видеть себя в роли Каина.

— Среди них много социалистов, — сказал Славко.

— У Франции большие революционные традиции, — напомнил Алексей. — Французские трудящиеся — внуки парижских коммунаров, санкюлотов, хоть на них и надели теперь мундиры оккупантов…

— А потом, — улыбнулся Жак, — учтите еще французский темперамент. Разве есть более пылкие, более страстные люди, чем французы?

— А наш Витек? — хитро улыбнувшись, бросил Абрам.

Все засмеялись, засмеялся и Ласточкин, и сам Витек, наконец, не выдержал и захохотал.

Доклад Абрама был еще короче доклада Алексея. Абрам работал среди матросов. Он связался через Морской райком с командой катера «Баламут», который ежедневно развозил рабочих механических мастерских с завода Ропита по французским судам, требующим мелкого ремонта. Абраму удалось попасть в кочегарки нескольких судов — «Жюстис», «Жан Бар», «Эрнест Ренан». Он распространил там листовки и на каждом судне завязал знакомства с кочегарами. На этих кораблях Абрам надеялся в ближайшее время создать группы протеста.

Но и он говорил о нетерпеливости французских матросов, может быть еще более горячих, чем пехотинцы; ведь матросы всегда были самой передовой, революционной частью армии.

Витек не сумел скрыть своего торжества, когда Абрам, улыбаясь, сказал:

— Они готовы хоть сию минуту залить котлы и поднять на мачтах красные флаги… Ей-богу, просто неловко себя чувствуешь, когда приходится доказывать им, что необходимо подождать, пока к восстанию не будет готова основная часть армии.

— Ага, ага! — воскликнул Витек, и все снова рассмеялись, потому что это было совсем уже по-детски.

Славко работал в частях, стоявших на постое в районе Пересыпи. В этих частях было много танкистов — водителей еще невиданных и в деле не испытанных железных чудовищ. Славко доложил, что он решил обратить свое внимание именно на танкистов.

Танкисты были приданы пехоте и должны были взаимодействовать с артиллерией. Славко близко сошелся с некоторыми спортсменами-танкистами. Великан Славко был силач и прекрасный гимнаст; он легко завоевал себе признание среди малорослых и щупленьких французов. Он поднимал наибольший вес, побеждал всех в борьбе, крутил солнце на турнике, а в боксе вообще не имел себе равного — до войны Славко был чемпионом родной Сербии по боксу.