Первые шаги

Нахмурившись, читал он дневник жены, на его скулах все время перекатывались желваки.

— Значит, продалась за деньги, совершила выгодную сделку, — злобно выдавил он сквозь зубы, отодвигая прочитанную тетрадку, и встал. — Трехкопеечная дворянка, в моем золоте купалась, моими бриллиантами сверкала и меня же презирала, — со сдержанным бешенством шептал купец, шагая по огромному кабинету. — Что с ней сделать? Выкинуть, дрянь, в одном платьишке? — задал он себе вопрос, опускаясь на диван.

И сейчас же перед ним встало торжествующее лицо Разгуляева, послышался злорадный смех соперников…

«Придется ликвидировать все дела в Петропавловске и немедленно уехать», — подумал было Савин — обиженный муж, но против такого решения восстал Савин — опытный удачливый делец. Отъезд из Степного края — потеря миллионов, без боя Разгуляев с зятем получат их. Савин вскочил и отшвырнул с грохотом стул. Ни за что! Он не уступит им дороги, не позволит смеяться над собой…

«Значит, простить?» Но против этого восстала ревность. Коломейцева он, с помощью Плюхина, тоже вышвырнет из города. Но для нее это не наказание. Калерии нужен Сергей.

Савин не мог ясно определить свое отношение к Сонину. Ненависть смешалась с благодарностью. За то, что Сергей не смеялся над ним, пренебрегал подлой обманщицей, Савин чувствовал к нему благодарность, но понимал — не Коломейцев его соперник, а именно Сонин. Сейчас, страдая от пренебрежения Сергея, она всеми силами избегает встреч с ним и после поездки в Борки, притворяясь больной, совсем не выходит со своей половины.

Долго сидел за столом Сидор Карпыч, решая тяжелый вопрос. Потом встал и, криво усмехаясь больной, вымученной усмешкой, произнес:

— С дорогой покупки хороший купец должен большой барыш взять. Смеяться над собой не позволю, а любовь и на стороне найти можно, мне чужие объедки не нужны…

Выйдя из-за стола, вызвал Митьку и приказал подать рысаков. Из клуба он вернулся домой только к утру, пьяный и по-прежнему раздраженный и злой.

…Калерия Владимировна, побледневшая за неделю затворничества, сидела у туалетного стола в небрежно накинутом кружевном пеньюаре, с распущенными по спине косами. Как и все эти дни, она думала о Сергее. За что же он отшвырнул ее с презрением?..

На стук дверей она не обратила внимания. Зайти без разрешения могла только новенькая горничная Настя. Мужа Калерия с первых же дней замужества приучила без стука к ней не входить.

Но вошел Сидор Карпыч. В пунцовой шелковой рубашке, перетянутой черным крученым поясом, красный от гнева и выпитого коньяка, он выглядел сегодня совсем необычно. Подойдя сзади к жене, он слегка потянул ее за косы. Калерия стремительно оглянулась и вскочила. И приход и вид мужа ее изумили, но еще более рассердили: она вовсе не желала видеть сейчас этого «оперного рязанца».

— Ты что, пьян? — презрительно бросила и отвернулась.

— Ха-ха-ха! Барыня, кажется, изволят гневаться? — с издевательской ухмылкой протянул Сидор Карпыч.

Калерия Владимировна стремительно обернулась к мужу. Так с ней он никогда не смел разговаривать: «Напился, как мужик», — мелькнула мысль.

— Подите отсюда вон! — указывая на дверь, высокомерно предложила она. — Вы забываетесь!

— Я в своем доме, где хочу, там и буду сидеть, — тем же издевательским тоном продолжал Савин, усаживаясь в креслице и чувствуя, что бешенство душит его: здесь, на этой постели, в спальне, куда он не мог входить без стука, валялась она с тем краснобаем…

Калерия протянула руку к колокольчику, чтоб позвонить горничной, но он перехватил колокольчик и швырнул его на постель.

— Давай, любящая моя женушка, поговорим вдвоем. Ты вон, тоскуя о Сережке, который плевать на тебя хочет, не ешь, не пьешь, а я с горя бутылку коньячку раздавил, — заговорил Сидор Карпыч, вставая перед женой.

Бледная как мел, Калерия молча глядела на него широко открытыми глазами. Больнее всего ее хлестнули слова мужа о том, что Сергей «плевать на нее хочет». Неужели Сергею мало было ее унижения и он мужу сказал о том?..

Молчание жены лишило Савина последней выдержки.

— Шлюха! Всю жизнь обманывала…

Вдруг, размахнувшись, он ударил ее ладонью по щеке, и когда Калерия, мертвенно бледная, качнулась, с наслаждением начал хлестать по щекам, не давая упасть, потом, схватив ее за косы, швырнул себе под ноги.

Калерия тихо стонала, не произнося ни слова, почти потеряв рассудок от ужаса и отвращения к себе. Мучила не боль, а чувство перенесенного унижения там, в Борках, и здесь. Будто отрешившись от себя, Калерия видела валявшуюся на полу женщину, до странности похожую на нее, но знала, что такой она быть не может. «После этого жить нельзя», — мелькнула ясная мысль, и она уцепилась за нее.

Савин пришел в себя. Уже не с гневом, а с жалостью смотрел он на жену. Как он любил раньше Калерию! Ему стало больно за себя и за нее. Он поднял и усадил жену в кресло.

— Читай сама, как ты меня убила. — Вытащив из кармана смятый дневник, Сидор Карпыч положил его перед женой. — Как жить-то теперь будем? — спросил он тоскливо.

Поставив возле Калерии колокольчик, Сидор Карпыч пошел из спальни, чувствуя, что ему жаль ее и что, несмотря ни на что, он любит…

Калерия взглянула на тетрадь, машинально открыла и прочитала подчеркнутые строчки, потом с отвращением оттолкнула дневник, равнодушно подумав:

«Видно, Марфушка украла и потом нарочно нагрубила».

Проведя ладонями по покрасневшим щекам, она прошептала:

— Как горничную, бил по щекам, мужик! «Как жить-то теперь будем?» — спросил потом. А после этого разве можно жить?

Калерия несколько мгновений бездумно смотрела на себя в зеркало. Внезапно перед ее глазами воскресла сцена в Борках, она видела уходящего Сергея, слышала его слова: «Не приставайте больше ко мне!»

Да, она не будет приставать… Он презирает, и правильно. Даже этот купец считает ее ниже себя: избил, назвал шлюхой…

— Разве я хочу жить презираемой, не первой, а последней? — громко спросила Калерия и покачала головой.

Смерть снимет грязь, оскорбление. Сергей не забудет ее никогда. Она отплатит своему мужу…

С лихорадочной быстротой принялась раскрывать ящики стола и в самом дальнем нашла маленькую капсулу.

— Вот! Глоток воды и покой. Будет больно им, а не мне…

Ей показалось, что мешают волосы. Схватила гребень, блестевший бриллиантами, торопливо сколола их, потом позвонила.

— Настя, принеси мне воды, — кинула небрежно, услышав шаги горничной.

— Сейчас, барыня! — звонко ответила девушка и скрипнула дверью.

«Надо ей что-нибудь оставить на память, она не Марфа», — неожиданно подумала Калерия и, придвинув к себе шкатулку с драгоценностями, выбрала медальон, браслет, кольцо, прошептав: «А это Федосеевне», отложила кораллы.

Когда Настя подала ей стакан с водой, Калерия Владимировна позвала к себе девушку, сама накинула ей на шею медальон, защелкнула браслет и надела на палец кольцо. Девушка, обомлев от изумления, молчала.

— А это отдай Федосеевне от меня на память, — сказала Калерия и строго добавила — Ступай!

Настя выскочила из спальни, не помня себя от радости.

— Федосеевна! Вам барыня послала, а мне она сама надела на память! — закричала девушка, вбегая в кухню.

— Что? Что? На память?.. — проговорила стряпуха. И вдруг испуганно крикнула: — Бежи к ней, а я к хозяину! Беда ведь!

Настя побледнела и помчалась обратно. Федосеевна кинулась в кабинет.

— Сидор Карпыч! Скорей ступай к жене! Беда случилась, чует мое сердце, — отчаянно закричала она.

Савин сидел у стола, уронив голову на руки. Услышав крик стряпухи, он вскочил и бросился к дверям. У спальни увидел Настюшку, пытающуюся открыть дверь и вопившую:

— Барыня, милая барыня! Откройте!

Оттолкнув горничную, Савин нажал плечом на дверь и ворвался в комнату. Калерия полулежала в кресле, запрокинув голову. У ног ее валялся стакан, на ковре виднелось мокрое пятно от разлившейся воды и маленькая капсула. Он сразу все понял.