Города и годы. Братья

Никита с минуту стоял неподвижно, глядя вслед убежавшему переплетчику. Ему показалось, что ветер донес до него кисловатый запах клейстера, и он втянул в себя воздух поглубже.

Он любил этого маленького, живого человека. Он любил его сына — учителя, скрипача Якова Гольдмана. Он знал, что на свете стоило жить.

НА ВОЗАХ

Глава первая

Вечером Родион сменился и получил отпуск в город. Было холодно, по реке неслось густое сало, шурша и поскребывая о борта судов. Ждали со дня на день конца навигации, перевоз еще работал, но рядом с пароходами стоял мрачный ледокол, и на нем уже несли зимнюю вахту.

Родион быстро прошел берегом, привычно разбираясь в темноте, мостками и настилами опустевших товарных складов и выбрался на взвоз. Смоченный дождями булыжник слегка подморозило, идти было скользко, но Родион не умерил шага и скоро очутился на перекрестке. Там он подошел к тусклому оконцу часового магазина и постоял около него, раздумывая. За окном виден был сгорбившийся над верстаком мастер, он собирал карманные часы, ловко подцепляя крошечные части щипчиками.

Родион осторожно надавил коленкой на дверь и вошел. Путаный треск маятников, вразброд и страшно торопливо нарубавших ничтожные дольки времени, необыкновенно углубил тишину, и — против воли — голос Родиона упал.

— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — который теперь будет час, по-точному?

— Проверить часы? — спросил часовщик, не отрывая головы от работы.

Оттого что мастер не поглядел на него, Родиону показалось, будто в мастерской стало еще тише, какой-то холодок остро юркнул ему за рубашку, на грудь, и он вдруг громко тяпнул:

— Да не проверить, а узнать, сколько время!

Часовщик вскинул глаза, с удивлением осмотрел Родиона и тоже закричал:

— Что у вас, на пристанях, часов, что ли, нет? Шляндрите только тут!

— Виноват, — неожиданно мягко, точно с перепугу, проговорил Родион, — я не был на пристани, я туда иду. Сколько сейчас, скажите, пожалуйста?

Часовщик ткнул большим пальцем через свое плечо:

— Вон те верные, — и снова наклонился к верстаку.

— Очень спасибо, — сказал Родион и для вежливости добавил шепотом — Четверть седьмого.

Да, часы показывали четверть седьмого. Иначе не могло быть: Родион сменился ровно в шесть, минут на пять задержали его на пристани, минут десять он шел берегом и поднимался по взвозу. Если бы он стоял на вахте или работал на погрузке, он был бы спокоен и мог бы с точностью слышать ход времени. Но он мчался длинной черной улицей, сердце его стучало, точно маятники в часовом магазине, и ему чудилось, что он никогда не угонится за минутами. Потом он внезапно сменил бег на медленный шаг, и опять ноги его, сами собой, ступали чаще, и вновь он бежал, квартал за кварталом, из одной улицы в другую.

Он должен был прийти на место к половине восьмого. Но он потерял чувство времени и, когда очутился на знакомом углу, стал. В тот же момент его обдало жаром; стоять здесь было невозможно. Тогда неожиданно его осветило воспоминание, радостное, как встреча с любимым человеком; он находился вверху Смурского переулка, какая-нибудь минута отделяла его от дома, в котором жил Никита.

Никита не был ему нужен, но у него он мог узнать время, мог переждать и приноровить свой приход точно к половине восьмого. Самое важное — ни секунды не стоять на месте и явиться в назначенный час.

Его долго расспрашивали, прежде чем пустить в дом. Он терпеливо рассказал о себе и о том, откуда знает Никиту. Его провели кухней, узенькой лестницей наверх. Первые слова его, лишь только он увидел Никиту, были:

— Который час, по самому точному?

Оказалось, что в полчаса Родион пробежал почти весь город. Это обрадовало его, но только на один миг: при мысли, что надо разговаривать с Никитой целых три четверти часа, он опешил.

В комнате Никиты стоял книжный шкаф, поперек кровати валялись ноты и раскрытый скрипичный футляр, стол освещала мягким, желтым светом керосиновая лампа. Тепло, какое бывает только в просторных деревянных домах, ровно колыхалось около печи и ощутимо плавало по комнате.

— Ну, как идет это дело? — спросил Родион после первых бестолковых слов. Он подошел к кровати и мотнул головой на футляр.

— Знаешь, теперь — хорошо, — доверчиво заговорил Никита. — То есть хорошо, потому что стало интересней. Я играл недавно на концерте, в квартете.

Он поглядел на своего гостя и объяснил:

— Вчетвером, четыре инструмента.

Родион улыбнулся и промычал:

— Зн-наю… Что же, вы так и решили музыкантом сделаться? — спросил он.

— Почему ты говоришь мне «вы»? — вспыхнув, сказал Никита. — Мы с тобой не первый раз увидались, а кто с детства знаком, тот всегда…

Он не договорил, дожидаясь ответа.

Родион взглянул на Никиту, прищурившись, отчего глаза его сделались ласковей и мягче; как будто складки лица, которые придают человеку черты хитрости и недоверия, выражали у него простодушие.

— Вы не обижайтесь, — сказал он, — я не нарочно. Хоша мы с вами жили в деревне, но с того много воды утекло.

Он сразу осанился, как только сказал про «воду», и поглядел вокруг себя внимательно.

— Бывает, что дружба всю жизнь тянется, — обидчиво заметил Никита.

— Верно, конечно.

— А что же нам мешает?

— Как сказать, — промямлил Родион.

Он попал в тот знакомый ему тон, который усваивают деревенские мальчуганы в детстве, подражая отцам и дедам. Этот тон вполне огораживал его от ненужной откровенности и одновременно поддерживал разговор.

— Мало мы касаемся, — сказал он, опять пристально озираясь. — Я — на конторке либо на пароходе, а вы… у себя.

— Чудак, — засмеялся Никита, — ведь так бывает всегда: каждый у себя.

— Правильно, время не остается.

— На дружбу?

Родион улыбнулся:

— Я так и хочу вам сказать, что на дружбу ни одного часу нету. А сколько сейчас время будет? — спохватился он.

— Поспеешь, — сказал Никита.

— Нет, уж пожалуйста, — беспокойно и робко попросил Родион.

— Ну на, гляди сам, — сказал Никита, пододвигая карманные часы на край стола.

Родион взглянул на циферблат и отвернулся к книжному шкафу.

— Можно?

— Смотри.

Родион открыл дверцы и начал разглядывать корешки книг. Иногда он вытаскивал какую-нибудь книгу, развертывал ее и подробно прочитывал титул, но тут же ставил книгу на место и, чем дальше, тем рассеяннее пробегал глазами по полкам. Наконец он вздохнул и попросил:

— Которую поинтереснее бы…

— Здесь много интересных, — снова обиделся Никита, но тотчас ожил и, подойдя к Родиону вплотную, спросил тихонько:

— Тебе про революцию?

Родион отстранился от него и помолчал минутку.

— Про чего? — переспросил он не понимая.

Никита схватил его за локоть.

— Брось притворяться! — шепнул он. — Ведь я знаю! Тут никого нет, тетка — там!

Он махнул рукой на дверь. Лицо его раскраснелось, глаза часто моргали, он точно еще больше вытянулся и стал смешней.

— Ты в дружине состоишь?

— В дружине? В какой? — по-прежнему не понимая, переспрашивал Родион.

Его круглая, широколобая голова глубже уползла в плечи, он немного попятился от Никиты, чтобы лучше наблюдать за ним.

— В рабочей дружине, в боевой. Нет? Рассказывай! А помнишь, на улице-то, около дома? — шептал Никита.

— Это тогда… сгоряча, — буркнул Родион. — Какое мне дело…

— Рассказывай! — не унимался Никита. — А куда делся Петр? Не знаешь? Высокий такой, с нашего двора, слесарь. Он тогда ушел с вами. Не знаешь?

— Я там никого не знал. Это — все так.

— Поверил я тебе! — тряхнул головой Никита и отступил, недовольный: видно было, что из Родиона не вытянешь ни одного дельного слова.

Они помолчали. Родион опять глянул на часы, на книжки и повторил: