Охотники за алмазами. Открытие века

Далманов стоял и кусал губы. Что он мог ответить? Секретарь действовал на полном основании. Все правильно с формальной точки зрения. Только полыхнул внутри Фармана густой жар несправедливости и обиды. Никакой вины за собой он не чувствовал. И никаких «элементов анархии» в советское производство не вносил. Даже наоборот: трудовая дисциплина на буровых была, как никогда ранее, крепкой, и люди трудились в бешеном ритме, не жалея себя, чувствуя дыхание подземных кладов. Но, как говорят, прав всегда тот, у кого больше прав…

А днем новый удар. Из управления пришла еще одна радиограмма. Сухая и короткая: поставлен вопрос в Главгеологии о ликвидации бесперспективной экспедиции, с первого апреля прекращается финансирование работ.

Фарман заскрипел зубами. Сбили с ног… Теперь не подняться. И он впервые пожалел о том, что поторопился, сам напросился, добился передачи… Внимания захотел! И вот получай, как говорится, привет с привесом. А прежнее начальство годами не тревожило…

Он пришел домой раньше обычного. Никого не хотелось видеть, а тем более разговаривать. В пустой квартире было холодно и неуютно. Натопил печь. Разделся. Лег. На стене карандашные царапины сына. Фарман еще больше почувствовал свое одиночество в бескрайнем мире. Глотнув снотворного, как-то сразу провалился в пустоту…

Звонок телефона был требовательно настойчив. Фарман с трудом открыл глаза и нехотя взял трубку:

— Ну, слушаю… Радиограмма… Не понял… Фонтан? В Усть-Югане?! Фонтан? Да, да, сейчас приду.

Фарман сидел на кровати, свесив ноги, и улыбался. Счастливо и радостно. Впервые улыбался за последние месяцы жизни. Хотелось петь и танцевать. Он защелкал пальцами, повел плечами, словно в родном Шамхоре под звуки зурны и бубна выходил в круг.

— Там та-ра-ра-ра! Там та-ра-ра-ра!..

Быстро оделся. Встречный ветер хлестал колючей снежной крупой. Тропа, словно вырытая узкая траншея, вела к накатанной дороге. Сине-сизые сумерки окутали поселок. Лишь на востоке, где в Усть-Югане сейчас хлещет нефтяной фонтан, пробивается бледно-розовый закат. Фарман не ощущал ни холода, ни ветра. Он спешил.

Контора экспедиции светилась окнами, словно была не ночь, а рабочий день. Там уже собрались руководители экспедиции, прибежавшие раньше Далманова, — главный геолог, инженер, секретарь партбюро, старший механик. Власеску прибежал с бутылкой коньяку. Все толпились в тесной комнате радиста. Торопливо мигал зеленый огонек индикатора, повторяя сигналы, которые посылал в эфир радиотелеграфист из Усть-Югана. А здесь, прижимая рукой наушники, радист спешно выводил на бланке размашистым почерком:

Руководители экспедиции переглянулись. Не ошиблись ли там, в Усть-Югане? Пятьсот тонн!.. Хотелось верить и трудно было поверить в такое. Это же больше, чем в Шаиме!.. Фантастично!

— Пусть повторят, — произнес Фарман, не отрывая взгляда от бланка радиотелеграммы, не отрываясь от завораживающих строчек.

Радист кивнул и положил пальцы на ключ. Нервной дробью застучали замысловатые точки и тире, помчались над заснеженной тайгою, над уснувшими болотами:

— Усть-Юган! Усть-Юган! Повторите! Повторите! Перехожу на прием. Прием!

Опять замигал зеленый глазок, запищала морзянка, а улыбающийся радист, разбрызгивая чернила, выводил крупными буквами на бланке:

За спиною Далманова слышатся восторженные возгласы. Кто-то сует стакан с коньяком. Тянут кусок шоколадной плитки. А он пьянеет от нахлынувшей радости. Да, свершилось! Теперь Фарман верит, что это не сон. Особенно понятна последняя строка телеграммы — «ждем ящик шампанского». Вспомнили, черти окаянные, как полгода назад, когда закладывали буровую, давал обещание. А в контору все бегут и бегут работники экспедиции. Где-то хлопнуло шампанское. Женщины обнимаются, утирают слезы, смеются…

— Отстучи, пусть готовят столы, — сказал Фарман радисту. — Привезем два ящика!

А в Усть-Югане была трудная ночь.

Разве мог кто-нибудь предположить, что именно так получится?

Испытывали скважину. Дважды в обсадную колонну вставляли деревянную пробку с резиновым уплотнением и закачивали порцию жидкого цемента, поверх которого вставляли новую пробку и, под давлением глинистого раствора, загоняли на глубину, где по каротажной диаграмме предполагали нефтяной пласт. А когда цемент затвердевал, он как бы отсекал нижнюю часть скважины, закупоривал ее и не давал ходу воде. Потом опускался под землю продолговатый, похожий на сигару, снаряд — перфоратор, который весь начинен пороховыми зарядами и пулями. И там, на глубине, грохотали выстрелы, пули пробивали, решетили колонну, освобождая путь потокам газа или нефти…

Дважды цементировали, дважды простреливали — а толку никакого… Как и в предыдущих скважинах. Только признаки нефти. Надежда, которой жили последние месяцы, тихо растаяла и ушла в тайгу белесым туманом. Напряжение ожидания как-то сразу спало. Буровики, небритые, с ввалившимися и покрасневшими глазами, обожженные морозами, хмуро смотрели на буровую, на дело своих рук, как на чужую, холодную железную тварь, приносящую лишь горечь разочарований. Все торопились поскорее покинуть Усть-Юган.

Оставалось проверить еще один, нижнемеловой горизонт. На каротажной диаграмме в этом горизонте отмечено неясное и весьма нехарактерное электрическое сопротивление.

Теплов хорошо помнит, как в конторе при обсуждении диаграммы бывалые геологи весьма скептически отзывались именно об этом нижнемеловом пласте. Настаивал на испытании лишь Далманов.

— Слушай, друг! Не будем зря тратить время, — мастер по испытаниям Липиков чертыхнулся. — Давай кончать волынку! Все одно там нет ничего!

Но Евграф не сдавался. Он настаивал. Он дал слово Далманову. И Липиков махнул рукой:

— Лады! Контора пишет, зарплата идет. Попробуем для полной ясности.

Испытатели простреляли пласт. И — никаких признаков нефти.

— Надо бы собрать фонтанную арматуру, — сказал Теплов неуверенно: по инструкции это необходимо. А стоит ли возиться, когда нет уверенности?

— Завтра спозаранку и начнем, — Липиков зевнул. — Не беспокойтесь, вьюноша!.. Инструкция, она бумажная, все стерпит. Не печаль душу, ложись на боковую.

Противофонтанная арматура весит несколько тонн, Евграф задумался. Может, действительно, не стоит мучить людей, — пусть немного отдохнут. Из соседнего вагончика донеслись звуки гармони, подвыпившие буровики хрипло и нестройно пели про трех танкистов.

— Гуляют ребята, — усмехнулся испытатель, и по его тону трудно было понять, как он относится к веселью — одобряет или хулит.

Евграфу стало обидно за своих рабочих, которые последние недели дневали и ночевали на буровой, крутились, как заведенные, как детали машины. Он хотел что-то сказать мастеру по испытаниям, но не успел. В вагончик с облаком холодного пара ввалился дежурный с буровой:

— Давление падает!..

Липиков удивительно проворно соскочил с полки и сунул ноги в валенки, схватил полушубок, шапку:

— Поднимай вахты!

Евграф, натягивая на ходу поверх стеганки брезентовую куртку, бежал к соседнему вагончику. Погода испортилась, пошел мокрый снег. Распахнул дверь и, стараясь перекричать пьяные голоса, гаркнул во всю мощь легких:

— Скорей! На буровую!

Гармонист продолжал пиликать. Осоловелые бурильщики, казалось, не замечали техника-геолога. Один из них подошел к Евграфу:

— Не ори, слышь! Ты кто такой? Начальник?.. А для нас сегодня нету тут начальства!.. Мы свое оттарахтели… Во! Дай погулять людям…

За спиной Теплова тревожно загудел авральный рельс. В вагончике сразу стало тихо. Евграф повернулся и, не оглядываясь, прыжками помчался к буровой. Звать никого не пришлось. Беда на буровой. К вышке бежали и те, кто вернулся с вахты, и те, кому предстояла ночная смена.