Том 6. Третий лишний

— И как бы, однако, курить бросить?

Затем с ржавым скрипом провернулось по кремню платиновое огниво.

В купе полыхнул факел, живо напомнивший мне огонь у дульного среза двенадцатидюймовых корабельных пушек времен Цусимы.

— Спасайте женщин и детей! Я сам выплыву! — заорал я по старомодной привычке. Старомодно-архаичная она потому, что в зубодробительные времена в Кронштадте служил царский опричник-комендант. Он только и делал, что охотился за пьяными матросами. Но ежели матрос лежал в кронштадтской луже головой по направлению к тому пирсу, где красовался его броненосец, то зверь-комендант забулдыгу на губу не сажал: звезданет пару раз сапогом со шпорой под ребро — и все дела. А ежели, лежа в кронштадтской луже, матрос самоотверженно орал джентльменскую фразу: «Спасайте женщин и детей, я сам выплыву!» — то сука-комендант приказывал флигель-адъютанту доставить забулдыгу на родной броненосец со всеми удобствами в личной коляске.

К счастью, гигантская зажигалка воркутянина выжрала весь кислород в купе за микросекунду и сама собой погасла. Но и микросекунды оказалось достаточно, чтобы тренированный поп-дельтапланерист среагировал на опасность. Он сорвался со своего Эльбруса и, трахнувшись толоконным лбом в потолочный плафон, который разлетелся вдребезги, шлепнулся на ничего уже больше плохого не ожидавшего воркутянина.

Но ежели прошлый раз воркутянин, покидая орбиту, зацепил мой матрас и меня, то теперь поп увлек за собой девицу вместе с ее матрасом.

Девица, оказавшись между батюшкой, мясным чемоданом, инопланетянином и ананасами, издала такой вопль, такой раздирающий душу, Бога и сатану вопль, что в купе ворвалась проводница с веником и, приговаривая: «На одну девушку! Три кобеля!» — начала хлестать всех нас безо всякого разбора сложившейся ситуации грязным веником.

— Стюард! Немедленно принесите чай с лимоном! — заорал я.

Проводница перестала махать веником и даже вроде бы как остолбенела.

(Атака — лучший вид обороны, друзья мои, не забывайте об этом афоризме никогда!)

— Подними штору! — гаркнул я, закрепляя фактор внезапности.

Проводница послушно пробралась к окну.

Аврора уж солнце встречала за бортом «Стрелы».

Мелькали болотистые поля и росные перелески.

Животворный солнечный свет остудил накал мелких страстей. Мы подъезжали под Ижоры, успев за короткую летнюю ночь дать прикурить Европе через то окно, которое в здешних местах Петр Великий рубанул на дикий Запад.

Проводница отправилась за чаем, брезгливо отшвырнув с дороги осколки плафона.

Северянин, горестно вздохнув, принялся вытирать кроваво-мясные подтеки на полу казенным полотенцем.

Мы с попом облачились в соответствующие формы, не обращая на присутствие девушки уже никакого внимания: она стала нам такой родной, как жена на девятом месяце беременности.

Проводница шваркнула на столик четыре стакана чая с лимоном, спросила воркутянина:

— Ну, как дела, поджигатель?

— Какие у нас, однако, дела? — ответил вопросом на вопрос воркутянин, жадно вытягивая ко всем стаканам разом волосатую лапу.

— Я у тебя, спекулянт, спрашиваю: дела как?

— Нет у нас дел, одни делишки, — сквозь застарелый кашель объяснил угледобытчик. — Дела, сама знать должна, у прокурора, а у нас одни делишки!

— Платить убытки как будете? Или с его одного начет? — поинтересовалась проводница, брезгливо подбирая осколки плафона. — Приличные люди, а такой кошмар среди ночи развели!

— Так. Плафон кто кокнул?

Пауза подзатянулась. Мы глядели каждый в свой пятый угол.

— Сам собой кокнулся? — нарушила паузу проводница.

— Эхма: «Если радость на всех одна — на всех и беда одна» — мелькнула у меня строфа Григория Поженяна, которой он обессмертил кинофильм «Путь к причалу». — Считай артелью!

— Нет, нет! Уж позвольте! — воскликнул поп, потирая шишак на лбу, шишак становился темно-вишневым. — Сколько за плафон? Я кокнул. — И полез под рясу шарить по карманам.

Ну а девушка тут начала поиски сумочки, ибо я не встречал еще сиреневых девушек, которые в подобных кошмарных обстоятельствах не теряли бы сумочек.

— Погодь! Однако! Один я в ответе: перебрал чуток! — решил северный гость. — Не лезь, не лезь под рясу, поп! А то я тя бить буду чем попадя! — цыкнул он на Сидора Петровича. И не без нашей российской похмельной робости попросил у проводницы: — Мясом не возьмешь? У меня, начальница, вот те крест — ни копейки!

— Нет, ты, охальник, у меня тухлым мясом не отделаешься! — зловеще сказала проводница.

— А-а-а… где наша, однако, не пропадала? — задал тяжкий вопрос мирозданию охальник и отчаянно рванул свитер на груди: — На! Бери поджиг! Полста в интиквариате… Еще прабабка подарила…

Перед расставанием мы со священником скинулись ему по трешке — на похмелку, а девушка высыпала горстку-ладошку мелочи — на счастье, вероятно. (Потому что ананас он отверг, сказав: «Не та закусь!»)

Ну-с, как видите, Чехов опять прав. Все на этом свете может выстрелить. Однако остается еще одна, последняя сложность в уяснении себе заветов классика. Вечно Антон Павлович жаловался на литературную общественность, которая требует от автора рассказа про конокрадов обязательно заявить под финал, что воровать лошадей — плохо и даже как-то неэтично. А я печатаюсь в стране, где читателям мораль надо не только в чистом виде, но на блюдечке представить. Для них скажу следующее.

Борьба наша против пьянства и вообще трудна, ибо болезнь запущена. Но тем эта борьба еще осложняется, что среди пьющих за историю России было много и людей честных, умных, талантливых. И даже сложилось этакое к ним отношение… Ну, как вот в нашем случае. Сбросились. Плохо это? Ясное дело, что плохо. Но… жалко ведь человека, а? Ведь парень-то он наверняка хороший — и об артели думает своей, мясо ей волокет, и работяга — по рукам видно. Нетрудовые доходы его за тыщу верст обходят. Да, жалко человека. Не он же виноват — водка… Чего с нее возьмешь? Вещество бесцветное, бездушное, безответное — хуже даже родимого пятна.

В ЦЕНТРЕ МОРЯ ЛАПТЕВЫХ

Тринадцатого августа в 12.30 вышли в точку выжидательного дрейфа на меридиане Тикси и параллели пролива Санникова. Здесь дрейфует еще пять судов. И Конышев на «Индиге». Поразительно нам с ним везет на встречи в экзотических точках планеты! Антарктические фотографии он, старый плут, мне все зажимает. Поболтали через эфир. Я с фотографий начал и ими закончил.

Семнадцатое августа. Продолжаем лежать в дрейфе на меридиане Тикси и параллели пролива Санникова. Ждем «Ермака».

Ровно два года назад товарищ Кучиев вывел «Арктику» на Северный полюс. У меня есть выписка из судового журнала «Арктики» на этот момент. Правда, я смотрю на эту выписку, как козел на слона. Слишком много незнакомых обозначений и сокращений: все определения места в точке, где сходятся меридианы, делались при помощи спутниковой аппаратуры.

Лавина анекдотов о героическом плавании «Арктики» продолжает увеличиваться. Очередной: дело происходит уже на самой северной макушке планеты; как для торжественных случаев и положено, заранее были разработаны церемониал и ритуал, по которым первым на лед полюса должен был спуститься начальник всей экспедиции — Сам — министр морского флота. Потом он должен был удалиться от «Арктики» метров на сто в полном одиночестве, чтобы дать возможность кинофотокорреспондентам заснять исторический момент с высоты мостика атомохода. А потом уже могли, сшибая друг друга с ног и сломя головы, устремиться по трапу остальные герои экспедиции.

И вот Сам спускается первым, складывает на груди руки, в глубоком раздумье склоняет голову и шагает по льдам, осмысливая, так сказать, историческую глубину и ширину момента, — ну Наполеон после Аустерлица. А вослед ему стрекочет соответствующая аппаратура, запечатлевая первые шаги человека по нетронутой, прямо-таки плутоновской поверхности полюсного льда.

Где-то на восьмидесятом шаге Сам вдруг дает крен на левый борт, потом на правый и начинает как бы уменьшаться в размерах. Ясное дело: под лед проваливается, думают остальные герои и бросаются на спасение. Но зря торопятся, и потому ошибаются. Оказывается, Сам просто-напросто увидел на нетронутом, полюсном, девственном льду пустую четвертинку от «столичной» и пачку от «Примы». И от этого простецкого — прямо в духе Петрова-Водкина — натюрморта министра и повело кренить в разные стороны, ибо какие-то длинноволосые и джинсовые молодцы из состава героического экипажа уже успели побывать там вперед Самого, сломав весь ритуал и все опошлив…