Рассказы. Повести. Заметки о литературе

21 сентября

КАК ДЕЛАЕТСЯ «МЯТЕЖ»

1. Все присланные 10 томов «дела» были просмотрены один за другим и из каждого выписывалось (отмечалось в книжку, нумерую том и страницу) самое важное.

2. Вторично читал, уже имея в виду не просто ознакомление с материалом, а определенную систему подготовки самого материала к обработке. И потому — положил перед собою 10 пустых листов с заголовками: 11-е июня, 12-е и т. д., до 20-го включительно. Каждая страница данного тома повествовала о деяниях которого-либо из этих дней — я эту страницу (и этот том) и заносил на соответствующий лист. Теперь закончил и эту работу. Получилось, что весь материал разбит по дням — хронологически. Писать буду день за днем — основное, в смысле подготовки, пожалуй что и сделал.

3. Материал есть, и дома, свой. Каждый из этих документов — в папку, за очередным? и, кроме того, за этим же? выписываю на отдельный лист, вкратце указывая, что это за бумага.

4. Теперь все выписки просмотрю, взвешу, обдумаю, скомпоную мысленно в одно целое; прикину примерную последовательность изложения и — айда! Писать!

Опять, как перед «Чапаевым», занимает дух. Опять растерялся; не знаю, в каком лице, в какой форме повествовать, как быть с историческими документами и проч.

В процессе работы многое прояснится. Совладаю бесспорно, и не думаю, и мысли нет, что не удастся!

14 ноября

ИМЕНИНЫ

На этот раз, вопреки моим привычкам, об именинах своих пишу спустя целых 8 дней. Не вышло как-то записать вовремя. А день этот всегда люблю отметить: колокол жизни ударяет внятно очередной годовой удар. И напоминает, ох напоминает, что жить — годом меньше. Этих мыслей прежде не было — так примерно годов до 30-ти. А теперь они до боли, до тоски, до скуки смертной ощутительны.

— Годом меньше, — грустно повторяю себе в этот день. И станет нехорошо.

А потом — практическое решение — значит, надо торопиться работать: писать! Моя работа — это ведь только писать. И я тороплюсь, высчитываю: в 24-м «Мятеж», в 25-м «Таманцы»… и т. д. и т. д. — каждый год по книге, а то и две. Это план жизни. Запишу все, что знаю о гражданской войне, — там романы и повести, а на старости — дневники свои буду обрабатывать: тут материалу на сто лет!

19 ноября

БЕЗЫМЕНСКИЙ

Вчера состоялся диспут о совр<еменной> литературе: Лелевич, Полонский, Волин, Вардин ^* etc. Что оставило след — это Безыменский со своими изумительными по насыщенности стихами. Словно электроэнергия, закупоренная в его сердце и мозгах, — буйно прорывалась огненными стрелами и ранила нас, заставляла дрожать от мучительных переживаний. Образы. Ну что это за прелесть, что за простота и в построении и в изображении! Именно в этом его сила: образ и слово сразу доступны, понятны, не надо над ними останавливаться и раскапывать — где тут красота, в чем она спрятана, соответствует ли она новейшим достижениям в области рифмы, ритма, конструкции произведения вообще. Этого не надо. Образ Безыменского сам схватит и станет трясти. Я был в восторге. Я, прошедший фронты гражданской войны, видевший и узнавший слишком много человеческих страданий и вследствие этого отупевший — я вчера три раза ощутил под ресницами слезы. И тихо, незаметно для других, склонившись — смахнул их, мои слезы. Я был взволнован чрезвычайно. Тысячеголовая 1-я аудитория университета — неистовствовала. Он, Безыменский, был вчера первым, любимым среди нас…

1924 год

23 января

ЛЕНИН В ГРОБУ

Я шел по красным коврам Дома союзов — тихо, в очереди, затаив дыханье, думал:

«Сейчас увижу лицо твое, Учитель, — и прощай. Навеки. Больше ни этого знакомого лба, ни сощуренных глаз, ни голой, круглой головы — ничего не увижу».

Мы все ближе, ближе…

Все ярче огни — электричеством залит зал, заставленный цветами. Посреди зала, на красном — в красном — лежит Ленин: лицо бело как бумага, спокойно, на нем ни морщин, ни страданья — оно далеко от тревог, оно напоминает спокойствием своим лицо спящего младенца. Он, говорят, перед смертью не страдал — умер тихо, без корч, без судорог, без мук. Эта тихая смерть положила печать спокойствия и на дорогое лицо. Как оно прекрасно, это лицо! Я знаю, что еще прекрасней оно потому, что — любимое, самое любимое, самое дорогое. Я видел Ильича последний раз года два-три назад. Теперь, в гробу, он бледней, худей — осунулся вдвое, только череп — крутой и гладкий, — как тогда, одинаков. Вот вижу со ступенек все лицо, с закрытыми глазами, потом ближе и ближе — вот одна впалая щека и ниже ее чуточная бородка. Брови, словно приклеенные, четко отделяются на бледном лице — так при жизни они не выступали — теперь кажутся они гуще и черней…

Движется, движется человеческая цепочка, слева направо, вокруг изголовья, за гроб. Виден только череп… Блестит голой, широкой покатостью… И дальше идем — снова щека — другая, левая… Идем и оглядываемся — каждому еще и еще хоть один раз надо взглянуть на лицо, запечатлеть его в памяти, до конца дней запомнить. И снова по красным коврам идем, проходами, коридорами Дома союзов — выходом на Дмитровку. А у крыльца — толпа: тысячная, стотысячная, до Тверской, по Дмитровке — везде она волнуется, ждет очереди отдать последний поклон покойному вождю, любимому Ильичу.

21 июня

МОИ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ДЕЛА

Прежде всего: закончил две части «Мятежа» — первую отдал Раскольникову ^* в «Мол<одую> гв<ардию>», 2-ю в «Пр<олетарскую> рев<олюцию>».

Затем, с месяц назад, Госкино принят для фильма «Чапаев» — сценарий станут делать сами.

Мой сценарий прочли, говорят:

— Книга куда богаче. Вы и половины всего ее богатства не использовали.

— Ну что ж, — говорю, — делайте сами, мне все равно.

В конце лета, кажется, поставят.

Затем в Межрабпом ^* прихожу. Мне некоторые частные лица предлагают «Чапаева» переводить на нем<ецкий>, фр<анцузский>, англ<ийский>, но я отказываюсь — черт их знает как переведут, да и заграничных изд<ательст>в я не знаю. Опасно.

— А книжка у вас с собой?

— Нет. Я занесу потом.

И тут же, на машине, в первом попавшемся магазине купил «Чапаева», отвез им.

Через день по телефону сращиваю:

— Ну как?

— Согласны. На немецкий пока будем переводить. Приезжайте договор заключать, да карточку свою захватите — так, чтобы орден Красного Знамени был…

— Ладно.

Через два дня пойду. Закончу.

Заказывали было они и книжку написать листа на 3 из гражд<анской> войны. Некогда. «Смена» просила — некогда. Отдел массовой литературы в ГИЗ на рец<ензию> присылает книжки — некогда. На «Прол<етарской> рев<олюции>» — тоже отказался.

Вот, вспоминаю: когда то все искал, а теперь только работай, только пиши, берут везде охотно каждый клочок, только подавай, да уж вдребезги писать-то некогда — очень крепко занялся «Мятежом». Хотелось бы кончить ранней осенью. Тогда пропущу 3-ю часть, а зимой, смотришь, выйдет и книга. Идут дела, идут неплохо.

Вошел во вкус! Ознакомился со всем и со всеми, всюду теперь знают и по редакциям — легко, свой человек. Это в нашем деле — немаловажная штука: верят тому, что чепуху не дашь. Отлично идет работа. Скорей бы уж кончить историч<еские> вещи да взяться за роман. Эх, охота!

18 декабря

О ПРЕДИСЛОВИИ К «ЧАПАЕВУ» ^*

Недели три назад сверкнула мысль: взять предисловия к «Чапаеву» и «Мятежу». Для «Мятежа» пишет Серафимович. Сегодня звонил Луначарскому.