Избранное

— Коля! — окликнули Бабушкина из сумрака, с дальней, полузатащенной в кусты скамьи. — Ты никак там? Топай сюда!

Окликал, оказывается, Толик, сосед по площадке, водитель грузового мотороллера в пищеторге. Он парень вроде ничего, общительный, компанейский. Бабушкин нередко помогает ему мотороллер ремонтировать, и Толик в таком случае всякий раз дарит ему «на счастье» по два-три лотерейных билета ДОСААФ — у него их много, распространяет на общественных началах… Не забыть, подумал невольно Бабушкин, проверить билеты, таблица была уже: а вдруг?!

Он подошел, поздоровался с Толиком и его приятелем, низеньким широкоплечим парнем в вязаной шапочке с помпоном, — его Бабушкин не раз видел в гастрономе № 5, парень там грузчиком… Виталиком зовут.

На скамейке между сидевшим Толиком и Виталиком стояла «долгоиграющая» бутылка.

— Скучаешь, Коля? — Толик спросил.

— Малость есть.

— Немножко примешь?

— Не хочется, ребята. Не буду… Не умею я ее и не люблю. И настроения нет.

— Невольник — не богомольник, — сказал Толик. — А то размочись!

— Нет, — твердо повторил Бабушкин и, будто оправдываясь, пояснил: — Меня, Толь, сейчас Петька расстроил, когда я и так расстроенный. Они, охламоны, собаку, не дрогнув, убили. В школьном дворе… Дети ж, Толь, как могли?

— А я так, откровенно говоря, замечу, — наливая себе, сказал мрачно Виталик, — не собак, а людей нужно жалеть!

— И собак и людей, — поправил Толик.

— Людей! — настаивал Виталик.

Бабушкин понял, что они давно уже тут: вон у скамейки лежит еще одна опорожненная бутылка.

— А ты — докажи, что не собак! — потребовал Толик.

— Докажу, — Виталик согласился. — Только, замечу откровенно, тебе доказывать, что против ветра…

— Ладно, ребята, — вмешался Бабушкин. — Чего спорить… все живое жалко.

— Нет, обожди… замечу… — упорствовал Виталик. — Он, к примеру, доказывал тут, что Викулов техничнее Фирсова…

— И докажу!

— А ты сам играл в хоккей?!

— Не имеет значения…

Они громко заспорили — про Фирсова и Викулова, про других игроков, про то, кого б они ввели в состав сборной страны по хоккею; Виталик стал хвалиться, что его двоюродный брат в Москве разговаривал с тренером ЦСКА Тарасовым («Вот как я с тобой, понял ты, чугунок!..»), — спор был бессмысленным и глупым, как бывает окрашено глупостью все пьяное, и Бабушкин решил уходить, заскучав еще больше. Но Толик, опомнившись, замолчал. Бабушкина локтем подтолкнул, подбадривая его:

— Собак много, и нас много… веселей, Коля! А Петуху своему книжку в библиотеке подбери, про животных, чтоб читал, на ус мотал… Мало читаем, Коля!

— Мало, — повторил, думая о своем, Бабушкин.

— Ты Петуху рассказ про собаку Каштанку, Коля, достань или купи, — советовал Толик. — Это волнующий рассказ, из жизни, поучительный, как в цирке дело было…

— Лев Толстой, — вставил Виталик. — Дед умел сочинять.

— Про Каштанку не Лев Толстой — Чехов!

— Опять? — спросил Виталик. — Может, доказать?

— Чего доказывать — Чехов.

— А если докажу…

— Ну, даешь ты, Виталик!

— А докажу? Ты что — один в школе учился?

«Это они в свое удовольствие спорят, — догадался Бабушкин. — День к концу, они футбольный матч по телевизору посмотрели, отдохнули вроде б и спорят, чтоб время убить. Чего я-то прилепился — им вдвоем лучше. Что от них услышишь-то?..»

— Коля, зачем ты мне нужен, знаешь? — Толик сказал.

— Ну?

— Вот один кореш этого прохиндея, — Толик на покачивающегося Виталика кивнул, — приобрел себе старый драндулет. Марки «Запорожец». Кое-чего ему нужно, чтоб колеса этой консервной банки крутились…

— Из запчастей, что ль?

— Догадался, — сказал Толик. — Обязательно нужно. Во как!

— Я автобус вожу, а не «Запорожец».

— Кто спорит, — сказал Толик. — Но у вас там, в хозяйстве, все найдешь. Умные люди, Коля, находят.

— Нет, Толик. — Бабушкин покачал головой. — Не по адресу! Век не занимался и мараться не буду.

— Не желаешь уважить? Пригожусь когда-нибудь.

— Ты что-нибудь мое проси, Толик, что я из собственного кармана могу тебе достать…

— Всего помалу, — настойчиво сказал Толик, — чтобы колеса, Коля, крутились… Ты выслушай. Я к тебе, как к другу, нараспашку… Тебе что — лишний рубль не нужен, карман оттянет?

— Не трать, Толик, слова. — Бабушкин мысленно ругал себя, что застрял возле выпивох, а выпивший Толик привязчив как банный лист…

— Он это, замечу откровенно… это… из себя строит… — ухмыляясь, сказал Виталик и покрутил перед лицом Бабушкина растопыренными пальцами. — Девочку… целочку…

— Ну ты, — нахмурился Бабушкин, — ты знай край… Деляга.

Тут за спинами, пугая, неожиданно раздался резкий окрик:

— Эт еще что?!

Грозно смотрел на них милицейский лейтенант, губы кривил; пояснил:

— Нарушение постановления исполкома горсовета, граждане алкоголики! За распитие в неположенном месте — пройдемте!

— Простите, товарищ начальник, — Толик руки молитвенно на груди сложил. — Больше не будем…

Лейтенант обвел каждого суровым взглядом азиатских раскосых глаз, задержался на Бабушкине — и Бабушкину провалиться б лучше! Позавчера он остановил свой автобус у отделения милиции, разгневанно сдал туда — вот этому лейтенанту — подвыпившего хмыря, который матерился в салоне, не желал за проезд платить… Лейтенант, помнится, спросил еще: «А не состоите ль по месту работы, Николай Семенович, в народной дружине? Надо, надо… общая забота!» А теперь ведь думает: пил Бабушкин с этими, «на троих»… Не станешь же оправдываться, объяснять — вот так, сразу. Глупо…

— Мы не будем больше, товарищ начальник, — клялся Толик, — это ж так… не система. Мы по одному случаю…

И Бабушкин вконец устыдился, слыша, как врет, радуясь внезапной догадке, Толик:

— …по одному случаю, товарищ начальник! Собака погибла, оч-чень милая собака. Ее весь наш сознательный двор любил, а школьные дети прикончили. Сердцем слабые, мы собаку жалеем, вроде поминок это у нас…

— Покиньте территорию, — сказал лейтенант, и Толик поспешно отступил в кусты, и Виталик, покачиваясь, пошел за ним, а Бабушкин остался.

— Да-а-а… — Лейтенант подышал на ладонь и для чего-то потер ее пальцем. Плотный, крепкой кости, одетый в форму, выглядел он сильным и непоколебимым. Но что-то и его стесняло: неприятно, наверно, было лейтенанту, что застал он тут, в плохой компании, Бабушкина — человека, которого немного знает, который казался ему совсем другим.

— Что с собакой? — спросил, деликатно покашляв в кулак, лейтенант.

Бабушкин неохотно ответил:

— Здесь другое. Ко мне под колеса собака влетела.

— Дворняжка?

— И ту, конечно, пожалеешь…

— Породистая?

— Сеттер.

— Ирландский?

— Я в них не очень…

— Нда-а, — протянул лейтенант, — нда… — Добавил с сожалением: — Нехорошо.

— А мне — хорошо?

— У меня мраморный дог, их два экземпляра на весь город, — сказал лейтенант, заметно волнуясь. — Мне жена условие поставила: или я, то есть она, или дог… А как я с догом расстанусь? А дог, понимаете, ее не любит… она дога… Вот, возможно, примирю… надеюсь.

— Конечно, — сказал невпопад Бабушкин.

— А если кто убил бы моего дога… кто задавил бы!.. я того, честное слово, застрелить могу. В состоянии аффекта, разумеется. Я так думаю.

— Чего еще, — Бабушкин оскорбился, словно это именно ему лейтенант так на будущее пригрозил. — За стрельбу по людям, товарищ милиционер, будет вам небо в клеточку… А зеки вас, милицейских, только и ждут!

Лейтенант не обиделся — пояснил миролюбиво:

— Я почему? Я потому, что люблю свою преданную, разумную собаку. Она, если хотите, не собака даже… дог! Так лучше называть. А закон — забыли, возможно, — гласит, что водители транспортных средств в случае наезда на домашних животных подвергаются административной или уголовной — повторяю, уголовной! — ответственности, если этот наезд произошел вследствие нарушения водителем правил движения. Вот как.