Антология русского советского рассказа (30-е годы)

Три прохожих офицера стали на Невском проспекте во фрунт. Чиновники чужих ведомств снимали фуражки. По быстроте проезда все догадались, что скачет граф Клейнмихель по срочному делу.

Он пробежал в свой кабинет, не глядя ни на кого.

— Позвать скотину Игнатова, — сказал он.

Скотина Игнатов, статский советник, явился.

— Тумбы! Где Еремеев? Брандмейстер! Брандмейстер! — кричал генерал.

«Брандмейстер» было прозвище статского советника Еремеева, смотрителя уличного благоустройства, неизвестно откуда происшедшее.

Дело объяснялось так: генерал-адъютант Клейнмихель забыл отдать распоряжение о тумбах.

Чувствуя во рту сладкий вкус — предвестие тошноты, — генерал Клейнмихель распоряжался. Тумбы оказались заготовленными, но еще не поставленными. Через пять минут была послана на место производства работ рота строительно-инженерных солдат. Каждые пять минут прибывали с рапортом лица внешнего отделения полиции. Они рапортовали, что все в порядке; ничего особенного по месту производящихся работ не произошло. Слабея, генерал ходил по кабинету и все реже хриплым голосом кричал:

— Я прикажу им быть честными!

Через четверть часа тумбы воздвигнуты в установленном порядке, а следы недавнего внедрения, насколько возможно, скрыты щебнем. Император в местах производства работ не замечен.

Генерал Клейнмихель опустился в кресла.

— Пух и прах, — сказал он.

Именно в это утро, более чем когда-либо, император ощущал потребность в государственной деятельности. Образцы, среди них маленькая фуражечка, не удовлетворили его. Ни одной минуты не должно быть потеряно даром. Разве заехать к вдове полкового командира Измайловского полка и сказать потрясенной горничной девке:

— Доложи: приехал генерал Романов… —?

Старо и не следует повторять более разу. Можно устроить чрезвычайный смотр Преображенского полка. Обревизовать внезапно конюшенное ведомство. Затребовать план нового кронштадтского форта, составленный Дестремом. Заняться делом о краже невесты поручиком Матвеем Глинкою.

Он приказал заложить лошадей и поехал внезапно ревизовать С.-Петербургскую таможню.

Он прекрасно знал город как стратегический пункт. С того времени, когда в городе случились неприятные беспорядки при его восшествии, он привык по-разному относиться к частям города. Так, например, не любил Гороховой улицы, не ездил по Екатерингофскому проспекту и всегда подозревал Петербургскую часть. Прекрасно зная план своей столицы, он, однако, выезжая, испытывал иногда чувство удивления, как улицы в их грубом пригородном начертании, усеянные постороннею толпою и зрителями, мало походили на план. Любил поэтому знакомые места — Миллионную, правильный Невский проспект, бранное, упорядоченное Марсово поле.

С Васильевским островом мирился за его немецкий и забавный вид — там жили большею частью булошники и аптекари. Он помнил водевиль на театре Александрины, этого, как его… Каратыгина, где очень смешно выводился немец, певший о квартальном надзирателе:

Он тогда сказал Каратыгину: очень неплохо.

— Недурные водевили сейчас даются на театре. Глаз да глаз.

А до таможни проездиться по Невскому проспекту.

Прошедшие два офицера женируются и не довольно ловки.

Фрунт, поклоны. Вольно, вольно, господа.

Ах, какая! — в рюмочку, и должно быть розовая… Ого!

Превосходный мороз. Мой климат хорош. Движение на Невском проспекте далеко, далеко зашло. В Берлине Linden [11] — шире? Нет, не шире. Фридрих — решительный дурак, жаль его.

Поклоны; чья лошадь? Жадимировского?

Вывески стали писать слишком свободно. Что это значит: «Le dernier cri de Paris, Modes» [12]. Глупо! Сказать!

Кажется, литератор… Соллогуб… На маскараде у Елены Павловны? Куда бы его деть? На службу, на службу, господа!

У Гостиного двора неприличное оживление, и даже забываются. Опомнились наконец. А этот так и не кланяется.

Статский и мерзавец. Кто? Поклоны, поклоны, вольно, господа.

Неприлично это… фырканье, cette petarade [13] у лошади — и… навоз!

— Яков! Кормить очищенным овсом! Говорил тебе!

Как глупы эти люди. Боже! Черт знает что такое!

Нужно быть строже с этими… с мальчишками. Что такое мальчишки? Мальчишки из лавок не должны бегать, но ходить шагом.

Поклоны, фрунт.

А эта… вон там… формы! Вольно, вольно, малютка!

Въезжая на мост, убедился в глянце перил. И дешево и красиво. Говорил Клейнмихелю! Вожжи, воздух. Картина! Какой свист, чрезвычайно приятный у саней, в движении. Решительно Канкрин глуп. Быть не может, чтоб финансы были худы. А вот и тумбы… Стоят. Приказал, и тумбы стоят. С тумбами лучше. Только бы всех этих господ прибрать к рукам. Вы мне ответите, господа! Никому, никому доверять нельзя. Как Фридрих-дурак доверился! — и aufwiedersehen [14]. — Стоп.

Таможня.

Он заметил, как покачнулся толстый швейцар и как сразу выцвели и померкли его глаза в мгновение перед тем, как упасть корпусом вперед в поклоне. И он вступил в здание.

Он любил внезапное падение шума, чей-то отчаянный шепот и затем, сразу, тишину. И появляется — он.

Его глаз замечал все — писец за столиком вдруг перекрестился, как бы шаря у пуговицы.

Он отдал громко приказ:

— Продолжать дела!

Шел обычный досмотр вещей, и чем обычнее были вещи, тем яснее чувствовалось значение происходящего. Его присутствие придавало смысл всем досматриваемым вещам, даже ничтожным; произносились названия. Он стал у весов.

— … золотые дамские, с горизонтальным ходом, женевские…

— Водевиль-Канонес — сигары — ящика: два; Дос-Амигос-Трабукко — ящика: один; Водевиль-Рояль…

Рококо столовых ложек: двенадцать; ренессанс черенков: двенадцать…

— Книги немецкие, в книжный магазин Андрея Иванова.

— Вскрыть.

Книги ему показались дурного тона. Он отобрал из них две неприличные. «Каценияммер» — сборник грязных анекдотов с изображениями женщин, у которых виднелись из-под юбок чулки, и «Картеншпиль» — руководство к выигрышу. Карточная игра в последнее время очень развилась, что серьезно его заботило. Перевод сочинения Александра Дюма «Графиня Берта» отложен за ненадобностью.

Неприметно он увлекся досмотром вещей. Было наперед ясно, что в каждой прибывающей партии товаров имеются вещи злонамеренные. И он ждал их. Но вместе была и полная неизвестность: а вдруг ровно ничего не окажется?

— Подсвечники кабинетные для вояжа, штуки: две.

— Канделябры…

— Сигарочницы, бритвенницы разной величины, штук: десять…

— Машинка для языка…

Он стоял.

Досмотр шел; вскрывались ящики, вещи извлекались.

Оставались всего два ящика, большие и хорошего вида.

— Экспедицьон офицель [15], — сказал таможенный тихо.

Ящики с такою надписью отправлялись на министерство, посольства и вскрытию не подлежали.

Он посмотрел поверх должностных лиц, бесстрастно.

— Expedition — это вы, — сказал он, — officielle — это я. Вскрыть.

Легкий вздох прошел по залу.

Началось вскрытие клади, которая много лет безмолвно пропускалась лицами таможенного ведомства, не имеющими права интересоваться содержанием.

— Досмотреть и перечислить.

И здесь произошло событие, не предвиденное даже императором.

— Сорочки женские шелковые, штук: двадцать, — сказал чиновник.

— Одеяла ватные, шелковые, с кистями, штук: пять…

— Полотно батист, мануфактур Жирард, кусков: десять…

— Зеркала филигрань…

Бросились к ящику проверять адрес — оказалось в порядке: груз казенный, expedition officielle. И что впопыхах раньше не прочли: для отдельного корпуса жандармов шефа графа Орлова.