Докер

Дед затягивает какую-то старую армянскую песню, очень грустную и очень тягучую.

Посреди зала на крюке покачиваются деревянные чаши весов, по стенам зала трепещут тени от свечей, и дед поет, закрыв глаза…

Глава седьмая

НЕОБЫКНОВЕННАЯ ЛЮСТРА

Хотя мы по-прежнему думаем о поездке в деревню, но, не сговариваясь, стараемся об этом говорить как можно реже. Ведь, прежде чем уехать, надо рассчитаться с долгами, которые мать наделала за время моей долгой болезни. Нужны деньги и на дорогу. А где их взять?

Мы снова ждем чуда, хотя первое чудо — приезд дяди Сурена — не принесло нам счастья.

— Гарегин, — как-то говорит мне мать, — думаю, что с осени тебе надо пойти в школу. Ведь еще неизвестно, когда мы сможем уехать в Шемаху. А терять тебе еще один год нельзя. — Она тяжело вздыхает. — Так бы ты уже кончал третий класс, а придется еще только идти в третий.

— Ну и что? Зато буду учиться в одном классе с Виктором, Ларисой и Топориком! — с радостью говорю я. — Ведь они перешли в третий класс. Вот уж нам будет весело!

— Ну, насчет этого я не сомневаюсь, — улыбается мать, прижимая меня к себе. — Пошалить вы любите.

Проходит июль, август, и первого сентября мы вчетвером идем в школу.

Мать хочет проводить меня, но я прошу ее не делать этого. Ведь директор уважил ее просьбу, и меня приняли в третий класс «б». Что ей еще делать в школе? Я не маленький, чтобы меня водили за ручку.

Школа одноэтажная, невзрачная, с темными классами и длинным, не очень светлым коридором. Полы здесь почему-то натирают мазутом, и вонь от него стоит на всю школу.

Разве такая у нас была школа в Астрахани? Там классы всегда были залиты солнцем, школа была трехэтажная, во дворе росли большие акации и даже бил небольшой фонтанчик.

Может быть, единственное достоинство бакинской школы — что она недалеко от нашей улицы, сразу же за армянской церковью, и еще — что у нее большой двор, где можно и побегать, и погонять мяч. Правда, поиграть в футбол можно и во дворе церкви, он тоже большой.

В коридоре Виктор и Топорик подводят меня к классной наставнице, и Виктор говорит:

— Наш новенький, Мария Кузьминична! Звать его — Гарегин.

На меня смотрят внимательные, задумчивые глаза сквозь стекла очков. Раздается глуховатый неторопливый голос:

— Гарегин?.. Хорошее армянское имя, очень старое.

Она протягивает мне маленькую хрупкую руку, и я пожимаю ее изо всей силы. Мария Кузьминична улыбается, треплет меня за щеку:

— Сразу видно — разбойничек!

— Ага, — говорит Топорик, схватив меня за руку.

За другую руку меня хватает Виктор, и мы несемся по коридору. Позади скачет Лариса.

Потом мы бегаем по двору.

— А вон Вовка Золотой, из нашего класса! — толкает меня в спину Топорик, указывая на мальчика в бархатных штанишках, кучерявого, с миндалевидными глазами.

— Золотой?! — переспрашиваю я.

— Ну да! — подтверждает Виктор. — Отец у него знаешь кто? Хозяин ювелирного магазина. Мы как-то тебе показывали: на витрине — золото и бриллианты.

— А вот и наша Зойка Богданова! — толкает меня в бок Лариса. — Некоторые мальчики считают ее очень красивой. А ты?

— Некоторые!.. — Виктор звонко сплевывает сквозь зубы. — Ты лучше скажи — какие-то болваны!

Я смотрю на проходящую мимо нас Зою. У нее круглое лицо, курносый нос, голубые глаза. Косы перекинуты на грудь, повязаны пышными бантами.

Сторожиха бьет железной палкой в медный колокол, и все бегут в классы. Бежим и мы. Я рад, что мне не надо отвечать на вопрос Ларисы.

Мы с Виктором садимся за одну парту в конце класса. На три парты впереди нас садятся Лариса и Топорик.

Мария Кузьминична знакомится с новичками. Она вызывает девочку с первой парты — Таню Костомарову — и беседует с нею.

Виктор толкает меня в бок, шепчет:

— Ты не смотри, что учительница такая тихоня. При царе сидела в тюрьмах. А в Англии скрывалась от городовых.

Но Мария Кузьминична, невзирая на это, никак не внушает мне страха; она мне кажется доброй учительницей.

Новое чудо, которого так терпеливо ждет моя мать, наконец появляется в образе Лизы Балаян. После смерти бабушки у нас совсем забыли про ее богатую родственницу! Забыли и про подарок, обещанный ею Маро! И, видимо, зря.

В невообразимо широкополой белой шляпе, в белом пышном платье с алой розой, приколотой у ворота, ведя на поводке шустрого шпица, Лиза Балаян останавливается у нашего окна, шумно приветствуя Маро.

Маро выбегает на балкон и от растерянности… приглашает знатную гостью в комнату! Но та благодарит — она очень спешит по делу! — спрашивает, как учится Маро, есть ли у нее кавалеры, как поживает бабушка, как мама. Услышав от Маро про смерть бабушки и дедушки, гостья удивленно поднимает брови, не зная, как отнестись к этому известию, но выручает шпиц, который начинает бешено кружиться вокруг ее ног, и она еле-еле успевает перекладывать поводок из руки в руку.

На лестничной площадке показывается амбал с тяжелой ношей на спине.

— Аршак, я здесь! — подает голос Лиза Балаян, и амбал направляется к нашему окну.

Расплывшись в улыбке, Маро смотрит на меня, и ее взгляд так откровенно говорит: «Ну что, болван, говорила тебе, что такая богатая и знатная женщина не может не подарить что-нибудь необыкновенное?»

— Куда поставить груз, ханум? — спрашивает амбал.

Лиза Балаян велит поставить его в комнате, и, сопровождаемый Маро, амбал входит в наш закуток. Он прислоняется паланом к фанерной стенке, тяжело переводит дыхание, потом начинает медленно приседать на корточки, осторожно опуская ношу на пол.

Сестра кажется парализованной от изумления и счастья. Я никогда не видел ее такой. Правда, никогда ей не приходилось получать и такой большой, тяжелый подарок.

Продолжая перекладывать поводок из руки в руку, Лиза Балаян говорит Маро:

— Я принесла тебе в подарок необыкновенную люстру. Мой прадед купил ее еще в Вене. Это было почти сто лет тому назад. Правда, большая старина? Когда выйдешь замуж, ты эту люстру повесь в своем танцевальном зале, и она будет ярко освещать твою жизнь.

Наматывая на руку веревку, амбал уходит, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, и на лестничной площадке на мгновение показывается молодой человек в тщательно выглаженном чесучовом костюме. Усталым голосом он стонет:

— Ну, Луиза!..

И Лиза Балаян, натянув поводок, стремглав несется за вертящимся как волчок шпицем, махая нам рукой, сверкающей бриллиантами.

Чудо неожиданно появилось и внезапно исчезло…

Мы с Маро садимся за стол и терпеливо ждем мать, боясь подойти к этой необыкновенной люстре, завернутой в рогожу, и тем более дотронуться до нее.

Вскоре мать приходит. Она кажется очень усталой и чем-то раздраженной. Маро рассказывает ей о приходе Лизы Балаян, о ее подарке, но что за подарок — не говорит.

Мать берет нож и разрезает веревки, которыми перевязана рогожа. Она отбрасывает в сторону одну рогожу, вторую, третью…

— Это что — люстра?

— Люстра! — с гордостью отвечает Маро.

— И к чему она нам?

— Она сказала, чтобы мы… то есть я… повесила в нашем танцевальном зале… — Заикаясь, Маро не успевает договорить фразу — мать плачет, и сестра с ревом выбегает на кухню.

— А я так и знал, что она принесет какую-нибудь дрянь, — говорю я со злорадством.

Я не знаю, чем кончилась бы история с люстрой, не появись в это время во дворе старьевщик Граф.

Мать зовет его наверх. Он поднимается к нам в своем неизменном запыленном фраке, с торбой за плечом. Конечно, он никакой не граф, а бедный казанский татарин, скупщик всякого барахла. Графом его назвали из-за его фрака.

Татарин внимательно осматривает люстру и говорит, что в таком виде ее, конечно, никто не купит. Нужен большой ремонт. А обойдется ремонт очень дорого, потому что на люстре недостает больше половины хрустальных подвесок.

— Что ты предлагаешь? — спрашивает мать.