Принцессы, русалки, дороги...

— Доскажу для полной ясности. Корни государства — рабочие люди!.. Бывает, крону буря обломает, но если корни здоровые — новые ветки вырастут и зазеленеют. Стало быть, большая честь принадлежать к рабочему классу — корневой системе страны. Однако нелегкая эта принадлежность, с детства она вырабатывается, — то самое разумение неотступной необходимости, с чего я и начал тебе растолковывать суть дела.

Осенние деревья на бульваре спокойно роняли листья так, словно, подумал Сергей, были совершенно уверены, что благодаря здоровым корням им будут обеспечены весной зеленые кроны.

И, словно продолжением дедовской речи, возникло в душе Сергея настойчивое, хотя и не очень понятное чувство долга: надо поехать к деду, почтить его вековую принадлежность к рабочей корневой системе России... Может, и не этими словами подумалось Сергею, но смысл его решения был именно такой!

И еще подумалось, что «Конструктор № 4» — очень кстати. Так и войдет он, Сергей Чекедов, в дом деда со строительной придумкой в руках. Как бы в знак обещания, что Мишка будет все же приучаться не только к музыке и рисованию, но и к рабочему мастерству!

Сергей разобрался в своих переживаниях и заторопился на поезд. Хотел позвонить домой с дедовской станции в шестидесяти километрах от Москвы, но единственный телефон-автомат оказался испорченным.

До дедовского дома Сергей дотопал уже поздно вечером — плутал в неразберихе переулков, ибо толком ни адреса, ни дороги не знал. И попал к родне в самый разгар пьянки. Никаких тебе разговоров о корнях, да о кронах древесных. Выпив порядком, Чекедов произнес совсем не то, что собирался сказать, едучи сюда.

— Листва так же важна, как и корни, — заявил он, пьяно хмыкнув. — Однако дед у нас был мудрым!

Никто из родни не обратил внимания на речь Сергея.

Миша действительно снял телефонную трубку потому, что не мог больше ждать — когда, наконец, папа позвонит и скажет, в котором часу он наконец приедет? От ожидания Миша совсем вспотел, но даже при положенной трубке жара — и вокруг, и в нем самом — становилось все сильней и сильней. Он лег спать, заставив себя аккуратно сложить одежду. Правда, мама всегда сложит, если разбросано, но папа всегда говорит, что надо самому складывать аккуратно. «Он придет и увидит, как аккуратно». И вдруг Миша как будто бы услышал, что так ему подумалось, и вскочил. И, взяв в охапку свои аккуратно сложенные вещички и стараясь не плакать, раскидал их по полу: ведь отец не придет сегодня, уже не придет!

Миша долго притворялся спящим, а на самом деле лежал и думал, старался понять, догадаться — какое же дело может быть еще важнее, чем то, которое дала учительница, сказав: обязательно, обязательно надо принести «Конструктор № 4». Какое «надо» могло быть важней этого?

Потом Миша заснул, и ему приснился такой страшный сон, от которого и в нем самом, и вокруг стало совсем холодно, а не жарко, как было недавно. Ему приснилась коробка «Конструктора». Но она была не желтая и синяя с ярко-красными буквами, а просто серая. Она была серая-серая, словно кто-то стер все краски большой серой резинкой-ластиком. И было очень страшно то, что она серая. И внутри были простые глупые железки, а не удивительные части строек.

Утром, когда Наталья подошла разбудить Мишу, она увидела, что сынишка не спит.

— Сегодня папа принесет... И ты построишь...

Она осеклась, встретив внимательный взгляд:

— Да, мама... Если он даже не принесет, — ничего.

— Папа принесет, — с усилием повторила Наталья, — он вчера не пришел, наверное, потому, что ему надо было сделать что-то очень важное. («Что может быть важнее, чем вложить свою, пусть даже небольшую лепту в детей, в их воспитание?» — подумала она.) А сегодня у тебя будет «Конструктор» и ты построишь лодку, грузовик, самолет. Все, что захочешь.

— Да, мама.

Он подумал, что и лодка, и грузовик, и самолет будут не настоящие, а просто для забавы таких малышей, как Ариша. Впрочем, наверно, надо показать сестренке, как игрушечно строить из глупеньких железок, надо, чтобы малыши забавлялись!

Миша шагал по широкому светлому коридору в толпе одноклассников, которые гордо несли коробки «Конструктора № 4». В дверях остановился, пропуская девочку-соседку по парте с ее ношей. Улыбнулся и, пожав тоненькими плечами как взрослый, вошел в свой второй класс «В».

СТЕННЫЕ ЧАСЫ

Он заставил себя отодвинуть стул и встать. Так, словно собрав волю в железный кулак, оттолкнулся от праздничного стола. От недопитого — да, недопитого — стакана водки. От знакомой, пронизывающей всего тебя, жажды. Усмехнулся: «подвиг!» Мысленно, конечно, дал эту оценку. Везде и всюду в жизни так: то, что для одного — обычное дело, для другого — подвиг. Тем более дружки уговаривали: «Завтра прямо отсюда пойдешь встречать, не нарушай компанию!» Однако он совершил свой подвиг!

Странно, что помогло не данное честное слово обязательно встретить. И не смутное видение того, как ей будет трудно на вокзале с чемоданами, в которых ее рисунки, рулоны бумаги, холсты, краски, бог весть что. (Смутное видение, ибо ему редко удавалось представить себе переживания другого человека, даже ее). И совсем не боязнь новой ссоры с ней помогла. И уж безусловно не ожидание сандалий и рубашки, хотя и не забыл он об обещанном подарке.

Помогло воспоминание. Одно из совсем немногих хороших воспоминаний, которые уделила ему Судьба. Можно сказать, самое лучшее. Другие хорошие были, но с неважнецкой концовкой каждое. Он даже приучил себя всегда ожидать худшего. Судьба умудрялась подмешивать ему в любую удачу каверзное «чуть-чуть».

В юности чуть-чуть не научился играть на гармони. В тот день, когда получил ее в подарок от отца, уходившего на фронт, завалило ее обломками в их домишке, сгоревшем под бомбежкой. Мастером спорта по теннису чуть-чуть не стал — проиграл смешанную парную, безусловно только из-за нервной партнерши! В туристский круиз по странам Европы чуть-чуть не поехал — опоздал с оформлением характеристики. Медаль за помощь партизанам чуть-чуть не получил — нужного документа не хватило; ехать из Москвы в Минск, добиваться, доказывать не захотел.

Каверза с медалью была самая занозистая. Не думал — не гадал, что через столько лет посулят представить к награде, а когда представили — как дурак забыл обо всех предыдущих каверзах Судьбы, обрадовался. И, хотя наружно никакого счастья старался не показать, наверно, было заметно. Потому что заново переживал он тот давний случай и на предложения дружков пойти обмывать будущую правительственную награду лишь то вытягивал шею, будто крайне удивлен чему-то, то вбирал голову в плечи — привычка еще с детских лет.

Не ахти какая важная потребовалась тогда от него помощь, однако факт, что надо было проявить смелость и смекалку. Он, Лешка Горелов, в 16 лет выглядел благодаря баскетбольному росту и спортивной мускулатуре на все 25. Белорусский городок, где он родился и вырос, был одним из тех, которые в гитлеровском окружении подпольно сберегли Советскую власть — от первого до последнего дня войны. Алексей Горелов весь 1941 год работал заведующим городским баром, в котором сохранились еще довоенные запасы. Глубокие ящики стойки партизаны приспособили под небольшой склад. Перед очередным немецким рейдом они решили забрать и провиант, и оружие, да запоздали. Немецкие офицеры уже расположились за столиками, угощались пивом и водкой и одобрительно разглядывали портрет Гитлера над слабо освещенной стойкой. А в комнате заведующего трое ничем не примечательных с виду парней советовались с Алексеем Ивановичем Гореловым, как отвлечь внимание противника и выполнить задание? Он сам и придумал, нашел решение.

Слегка покачиваясь — уже приучился в ту пору выпивать «для храбрости», — Лешка с двумя полными бутылками пива вышел на середину маленького зала и, завопив «Хайль Гитлер!», запустил бутылкой в портрет. Секунды ошарашенной тишины Лешка использовал, чтобы с тем же воплем швырнуть вторую бутылку в единственную лампочку — над стойкой. Он успел, прежде чем присоединиться к ребятам из отряда, лихо опроставшим ящики, захватить с ближайшего столика пару бутылок водки и запереть снаружи дверь в бар. В партизанский лес он уходил радостно, словно выбираясь из трясины — задымленной, пропитанной пиво-водочным перегаром. И подвигом свой поступок не считал, поскольку не трудно было ему выполнить то, что придумал. А если не трудно — какой же подвиг? Просто душевное удовлетворение! И вроде бы за отцовский домишко, сожженный гитлеровцами, отомстил, за отца, пропавшего без вести, за мать, погибшую в пожаре. Ну, и за гармонь... Стало быть, может, и правильно, что вмешалась Судьба со своим «чуть-чуть» и не получил он медаль за помощь партизанам...