Открытые глаза

Проходит неделя, другая, и он получает доклады бригад.

Компоновщики заявляют, что при заданных размерах фюзеляжа (он непомерно мал) кабина с летчиком будет тесна. Пушки не вмешаются, хоть оставляй их снаружи. Шасси должно убираться в крылья, но, увы, никак не входит: велики колеса.

Между тем бригада шасси уже сообщила, что эти колеса на новой скорости посадки не обеспечат: нужны колеса большего размера.

А весовики, сделав расчет, докладывают: крылья (те самые, в которых не умещается шасси) нужно во что бы то ни стало облегчить, уменьшить.

Прочнисты тоже восстают против этих крыльев: легки, тонки. Крыло, так уж пусть будет крыло — массивное, толстое. Аэродинамики согласны, что крыло не годится. С таким крылом и мечтать нельзя о заданной скорости. Крыло должно быть… тоньше. И фюзеляж намечен никудышный, ничего с ним не получится — его надо делать меньше.

Группа оборудования тем временем принесла список новых приборов, которые нужно, прямо-таки необходимо втиснуть все в тот же «не резиновый» фюзеляж.

И возникает вопрос: как быть?

В самом деле, как быть? В бригадах работают серьезные люди, зря они не станут говорить. Да и разговор на этом этапе ведется уже не гадательный — расчеты на столе. Судя по расчетам, все они правы. И те, кто требует увеличение фюзеляжа, и те, кто бьется за уменьшение его, и защитники толстого крыла, и сторонники крыла тонкого. Что тут будешь делать? Все помнят, что еще на прежних машинах каждый миллиметр крыла был заполнен: с неимоверным трудом удавалось убрать шасси. А теперь скорость требует одновременно и уменьшения крыльев и увеличения колес. Большее нужно упрятать в меньшее.

— Артем Иванович, не умещается.

— Подумайте еще.

— Вот так уместится, в этом месте.

— Нет.

— Но иначе невозможно.

— Нужно! — говорит Микоян.

Он знает: во всяком новом деле отрицательные стороны выявить легче, положительные труднее. Мысль человека инертна, ей уютно дремлется среди добытых истин. Былые удачи — они у всех на виду, а путь вперед — он виден не каждому. И вот один исходит из того, что «это невозможно», другой — из того, что «это необходимо». Нужна громадная убежденность в том, что ты обязан найти решение. Если утрачено это чувство, человек потерян для дела.

— Артем Иванович, вот пятый вариант.

— Уместили?

— Нет. Никак не выходит.

— Делайте шестой.

— Может быть, оставим пока…

— Нет!

Он знает — первое подвернувшееся решение брать нельзя, оно исходит от привычного. Человеку это свойственно: не вышло, как мечталось, — сделаю пока чуть похуже. Нам не годится это «пока». Давно уже проверено, что поиски не затягивают работу: лучше долго искать хорошее, чем бесконечно исправлять неудачное. А найти можно, это тоже проверено. Был же случай и, кстати говоря, с тем же шасси: конструктор, который громче всех шумел, что «большее нельзя вместить в меньшее», принес блистательное решение. Он додумался упрятать цилиндр внутри той самой ноги шасси, которую этот цилиндр должен был убирать. И сразу все стало на место, и машина была построена, и летала, и все увидели, как это просто. А сколько мучился человек, чтобы дойти до этой простоты!

— Артем Иванович, весу не хватает.

— А я думаю, у вас завышен вес.

— Но наши расчеты…

— Перечеркните все и считайте заново. Думаю, разгадку вы найдете где-то здесь, на этом участке.

Микоян ставит задачи, сам ищет пути и никому, в том числе и себе, не делает скидок. С ним трудно работать — это все говорят. И интересно — это тоже говорят все. Он знает: смысл его труда состоит в том, чтобы собрать в кулак помыслы, волю, усилия очень многих людей и направить их к одной цели.

— Перечеркните все и считайте заново!

— Судя по всему, вы спать хотите спокойно. Ну, где вы взяли такой запас прочности?

— Послушайте, вас губит приверженность к старой схеме. Бросьте вы это, забудьте!

— Опять не вышло? Делайте десятый вариант.

На заводе говорят: «Главный поджимает гайки». Тревожное это время, нервы напряжены до предела, кажется, что проект трещит по всем узлам. Но Микоян, держа руку на пульсе КБ, чувствует: уже назревает перелом. Еще немного — и появится встречный поток, поток всеобщих исканий. Только не сдавать, требовать — даже тогда, когда ты сам убежден в правоте несогласных — требовать, чтобы они сделали невозможное.

Поздно ночью главный конструктор едет с завода домой. На улицах тихо, подобрели светофоры, машина идет ровно, мягко. Хорошо бы отдохнуть. Но перед глазами все еще крутятся чертежи, расчеты, варианты, варианты — никак не выбраться из этого круговорота. А надо бы! Картину не увидишь, уткнувшись в нее носом, для этого нужно отойти от картины. Так и в технике; втянувшись в каждодневную, будничную работу, перестаешь видеть, куда она ведет тебя. Надо остановиться, оглянуться назад, заглянуть вперед… Причин для беспокойства будто и нет: проект складывается. Люди работают, каждый на своем месте, и то, что поначалу казалось невозможным, уже делается. И все же решения, коренного решения еще нет. Микоян чувствует это. Лед тронулся, но еще стоит плотина, которая сдерживает поток. Что-то мешает движению проекта, мешает всем отделам, бригадам, группам. Но что?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ТРУДНО

Самолеты очень красивы. Как птицы.

Они всегда красивы. Когда-то это были летающие этажерки, главным отличием которых были крылья — белые легкие крылья. Потом пришла пора крепких, тупоносых, юрких бипланов. Дух захватывало от их полета. Потом всюду строились обтекаемые, стремительные, тонкокрылые монопланы; потом скорость прижала плоскости к фюзеляжу, сделала крылья стреловидными, появились самолеты-треугольники… И всегда они были прекрасны. И если сегодня мы видим рядом с реактивным лайнером старый добрый ПО-2, то и он по-своему красив, как красив трудяга-конь рядом с элегантным ЗИЛом.

Не самообман ли это?

Нет. Самолеты действительно хороши, как хороши бывают творения природы. Тут действует единый закон: они всегда целесообразны.

Природе «не приходит в голову» украсить свои детища вторым хвостом, пятой ногой или, скажем, декоративными зубами. А если и появился бы случаем пятиногий лев, он неизбежно сгинул бы в борьбе за существование: природа сурова и не терпит уродов.

Так и в авиации: здесь с самого начала борьба за существование была острейшей. Поэтому никто не строил «пятиногих» самолетов, никто не пытался снабдить их ложноклассическими колоннадами, шпилями, портиками. А если и случались такие попытки, машины эти не приживались, гибли в самом прямом смысле слова.

Несколько тонн весит современный «легкий» истребитель, а в нем и грамма нет лишнего веса. Все, что не работает,— балласт. Балласт и то, что работает не с полной отдачей. Скорость сметает с самолета все лишнее. Это она сбросила матерчатые крылья, фанерные коробки, расчалки, радиаторы, обтекатели, винты… Да-да, я вдруг ловлю себя на ощущении, что винт, извечный винт становится некрасив. Не нужен, потому и некрасив. И если завтра помешают скорости крылья (без того уже сокращенные донельзя), самолет тотчас сбросит их, и диковатое, на наш нынешний взгляд, бескрылое тело его будет прекрасно. Так природа без сентиментов бракует великолепные для своего тысячелетия панцири бронтозавров, как только они становятся лишними.

Странное дело, никогда авиаторы не приглашали в свои КБ скульпторов и архитекторов, которым подвластны тайны красоты: не до того им было. А самолеты всегда радовали взор. Вспомните: они ведь и впрямь красивы, и это вовсе не самовнушение. Чистота линии, изящество форм, предельная точность пропорций, лаконизм, завершенность… Чуть только легче давалась борьба со стихиями мореходам, поменьше давил на них «лимит веса», и пожалуйста — уже сунулись к ним украшатели; случались и царские резные яхты, обитые пыльными коврами, и трансатлантические теплоходы с мраморными колоннами.