Прощание с весельем

Иван Матвеевич осторожно кашлянул:

— А как же это… грузовая-то магистраль как же?

— Ну что ж, что магистраль. У него супруга мигренью не страдает. Она у него вообще отличается завидным здоровьем. С ней, на почве повышенного здоровья, даже был — муж рассказывает — курьезный случай: она асфальтовый каток в кювет спихнула. Если это, конечно, не шутка.

— Дак ведь и Пашкина, однако, спихнет, — пробормотал Иван Матвеевич. — Такая черта спихнет с рогами…

— Ну, во всяком случае, они квартирой остались довольны. А в их освободившуюся секцию на Гусинобродке переехала курьер с матерью-пенсионеркой. А в комнату курьера — у них с матерью комната была в общежитии квартирного типа — поселили молодого специалиста, женатого. Вот… Подобьем теперь итог. Пора уже — на молодом специалисте цепочка оборвалась, у него вовсе ничего не было. Итак, что же получилось? А получилось, что в результате вынужденных переездов нашего уважаемого Пашки — помните, как мы его поганой метлой хотели? — три семьи получили квартиры. Досрочно. Кроме того, еще две, считая его собственную, улучшили свои жилищные условия. И вот это вот, в обстановке все еще существующей нехватки жилья, и есть, наверное, полная и окончательная правда. Которую, надо полагать, нас и призывают разглядывать. Чтобы мы сослепу дров не наломали.

Иван Матвеевич задумчиво покивал головой:

— Ишь ты… какая арифметика. Куковала бы, выходит, курьерша-то… кабы не Пашка? И специалист тот же…

— Выходит, так.

— Ну, спасибо, Яковлевич. — Иван Матвеевич поднялся. — Верно говорится: одна голова хорошо, а когда ни одной вот… — он постучал пальцем в лоб. До того другой раз дырявым своим котелком додумаешься…

Иван Матвеевич ушел как будто успокоенный. Однако на следующее утро — я побриться еще не успел — опять позвонил под дверью.

— Яковлевич, — сказал жалостно, — не пошутил ты надо мной вчера? Сознайся. Сижу — извелся весь. И так кину, и так приброшу — вроде правильно, твоя вроде правда… насчет правды-то, окончательной. А вот сосет тут и сосет, и хоть ты убейся… Этот-то как же? — он показал головой вверх. — Наш-то? Ведь жук он, получается, а? — и заторопился. — Ей-богу, не из-за потопов я! Пусть бы уж лучше каждый месяц топил, дьявол… Но ведь жук! Скажи честно — сам-то как считаешь?

Я вздохнул:

— Жук, Иван Матвеевич.

— Вот! — обрадовался он. — И я говорю: жучина первый сорт! Ффу-у! Прям отлегло… А что ж ты мне здесь плел-то? Час битый уговаривал.

Пришлось мне сознаться:

— Да не вас я уговаривал — себя.

А я и сам понял это лишь под утро: себя, себя уговаривал. Утешал. Очень уж хотелось утешиться. Потому что как раз накануне нашего с Иваном Матвеевичем разговора выстраивали мы с коллегами такую же «цепочку». И открывал ее наш собственный Пашка, а замыкал наш собственный курьер. Пашке, затравившему всех своими капризами, отдали мы четырехкомнатную квартиру, дабы смог он наконец отделить сына, сынулечку… кандидата наук, мужика тридцати лет. Курьеру же вовсе ничего не досталось. Оборвалась перед ним цепочка. Пока. В который уж раз — пока… И сидели мы, умники, опустив глаза долу, глубокомысленно «копали» и «взвешивали» и старались изо всех сил поверить, что окончательная правда в этой убогой дележке, а не в том, что Пашка наш — беспардонный рвач и самозваный гений.

А что касается переоценки сверху, то здесь Иван Матвеевич напрасно опасается: ее и точно пока не было.

СЛАДКИЙ ЗАМОРСКИЙ ПРЯНИК

Существовали рядом два некоторых государства, а именно: Тридевятое и Тридесятое. Жили, в общем, мирно, не считая мелких пограничных инцидентов. Торговлишку вели. Из Тридесятого в Тридевятое везли сковородки, лопаты штыковые, гармошки и зеленый перец. Из Тридевятого в Тридесятое — конопляное масло, хомуты, железный колчедан и дубовую клепку.

Так вот все и шло. Как вдруг из Тридевятого царства лично государю Тридесятого присылают четыре воза медовых пряников. И с ними — записочку. Дескать, так и так, учитывая наши с вами многолетние добрососедские отношения и желая дальнейшего сближения на равноправных началах, наш верноподданный народ кланяется вам этими пряничками, являющимися, между прочим, его повседневной национальной пищей. Отведайте, Ваше Величество, не побрезгуйте. А если эти прянички придутся вам по вкусу, то мы со своей стороны готовы впредь поставлять их для вашего двора в некотором количестве, на общих, разумеется, основаниях, то есть за валюту.

Скушал Тридесятый государь соседский пряник и расплакался. Потом созвал всех своих придворных поваров и фуражиров, неоднократно награжденных за их высокое искусство, и с большой обидой говорит:

— Сволочи вы, сволочи! Чем же вы меня кормите! Вы только посмотрите, что в Тридевятом царстве любой простолюдин на каждый день имеет… А ну, подходи по очереди!

С этими словами государь берет один пряник, ломает его на мелкие части и дает каждому по кусочку.

Распробовали господа придворные гастрономы гостинец — головы опустили. Нечем крыть. Действительно, по сравнению с этим пряником они своего государя невозможным дерьмом кормят. Но, с другой стороны, дружно высказали сомнение.

— Ваше Величество! — сказали. — Не велите казнить, велите миловать! Только не можем мы поверить, чтобы пряники, да еще такие, на каждый день в широкие массы пускали. Здесь налицо какая-то мистификация.

— Как так мистификация, — говорит царь, — когда вот же ясно сказано: «готовы поставлять впредь… за валюту», — тут он даже зубами заскрипел. — За валюту, семь-восемь!.. Вот на чем государство теряет — на вас, дармоедах! Прочь с глаз моих!

Прогнал государь поваров своих, а все-таки задумался. Подумал он, подумал, кликнул к себе лучшего шпиона и приказал ему отправляться в Тридевятое царство, чтобы досконально разузнать: правда ли, что там каждый день все едят медовые пряники?

И этой мерой пока и ограничился.

Проходит месяц, возвращается шпион. Докладывает: так точно — кушают. Каждый тащит эти пряники полными авоськами. И так их едят, и тюрю делают, только что крыши пряниками не кроют.

Государь, как услышал про тюрю, даже с лица переменился. Дело в том, что он имеющиеся пряники к этому времени приел, и теперь стоял перед альтернативой: или ему соглашаться с предложением Тридевятого государя и фуговать за пряники валюту, или…

Ну, конечно, на расходование валюты он, по трезвому рассуждению, не решился. Выбрал второй вариант: пригласил военного министра и, отворачивая лицо, сказал:

— Собирай войско.

Военному министру, как известно, подобные распоряжения дважды повторять не требуется. Он быстренько отмобилизовал всевозможные возраста, еще одному вассальному государству пригрозил, те четыре дивизии выставили — вот войско и готово.

Скоро сказка сказывается, еще скорее дело делается. Особенно такое богопротивное дело, как захват чужой территории в целях отъема медовых пряников. Нe успели в Тридевятом царстве опомниться, а уж вражеские войска оттяпали у них главный пограничный город. Ну, захватили. Как положено, маленько пограбили, маленько понасильничали. Но что касается пряников, тут надо отдать справедливость, никакого мародерства допущено не было. Все пряники у местного населения конфисковали, ссыпали в короба (итого получилось двести семьдесят коробов) и привезли в главную ставку — Его Величеству.

Вышел Его Величество из шатра, в окружении свиты и высшего командного состава, запустил руку в ближайший короб, достал пряник, который покрасивее, погрозил перстом в сторону неприятеля: «Валюты тебе захотелось!» — и сделал надкус.

Что такое! Совсем другой пряник. Доска какая-то пересушенная.

— Ничего не понимаю! — говорит государь. — Видать, у меня ратные заботы вкус отшибли. Ну-ка, вы попробуйте.

Свита царская и высшее офицерство рассредоточились вдоль коробов, берут пряники, пробуют. На всех лицах то же недоумение. Некоторые, у кого челюсти послабее, даже угрызть пряника не могут. Главнокомандующий два передних зуба выломил. Обидно! Восемь кампаний отвоевал — царапины не имел, а тут — на тебе. Зажал главнокомандующий свои драгоценные зубы в кулаке — и строевым шагом к государю.