Мера времени

— Очень он испугается твоей газеты, он же уверен, что прав.

Антонина Ивановна задумалась, вздохнула.

— Так бросай ты эту работу, доченька. Нечего тебе из-за нее здоровье губить, — твердо сказала она.

Зоя уже только всхлипывала. С какой радостью она ухватилась бы за материнские слова, пусть бы еще раз повторила! И Антонина Ивановна словно услышала ее мысли.

— Я давно говорила, чтобы ты бросала этот завод. Тогда не послушалась, а теперь вот плачешь.

— Я бы послушалась, но папа был против, — направляясь к умывальнику, сказала Зоя.

— Ну, уж теперь я сама буду с ним говорить, — успокоила ее мать.

Зоя умылась, причесалась. Антонина Ивановна расставила перед нею тарелки.

— А папа где? — спросила Зоя.

— Пошел в библиотеку, скоро вернется, — ответила Антонина Ивановна. — А ты завтра же отнеси заявление. Другую работу найдем. Не хочу я больше твоих слез видеть!

«Конечно, самое лучшее — бросить завод, — думала Зоя. — Нечего зря тратить время. Если б она знала, что будет так трудно, ушла бы еще раньше, еще когда первый раз об этом говорила с матерью. Но тогда еще надеялась, что научится работать, привыкнет к конвейеру. Почему другие там сидят, это их дело, это ее не касается. И хоть бы у нее что-нибудь получалось! А то вертит, вертит эти балансы, а они и не думают слушаться. И еще Игорь Борисович. Если уж привязался, так не отвяжется, не оставит ее в покое. И ясное дело: если начальнику не понравилась, не будет удачи».

И все-таки полной уверенности у Зои не было. Если бы не девчата: Валя, Люба и особенно Реня. Возникало чувство, будто она им что-то плохое делает, как-то их оскорбляет, бросая работу.

«А что я им и что они мне? — сама перед собою оправдывалась Зоя. — Каждый ищет, где ему лучше. Если они настоящие подруги, пускай порадуются за меня, когда я найду работу по душе».

— Посоветуюсь с Женей, — вздохнула она и глянула на часы.

Стрелки показывали семь, а свидание с Женей было назначено на восемь.

«Еще целый час», — с грустью подумала Зоя и, чтобы хоть чем-то занять себя, взяла с полки свой альбом. Вспомнила, что Женя подарил ей фотокарточку. Вынула ее из сумочки. Сначала хотела поместить в конце альбома, потом передумала и открыла первую страницу. Здесь были две фотографии — Зоина и Михаила Павловича, еще времен его молодости. Зоя засмотрелась на свою фотографию — она была снята в профиль, со слегка вскинутой головой, с едва приметной улыбкой на губах. «Как артистка», — говорили все, кто видел этот снимок. А Михаил Павлович ни капельки не был похож на того, каким Зоя видела его каждый день. С фотографии на нее смотрел юноша в белой рубахе с распахнутым воротом, с копною вьющихся волос.

Зоя вздохнула, подцепила ноготком фотографию отца, сунула ее вглубь альбома, а на ее место бережно, чтоб не помять уголков, начала вставлять снимок Жени. Фотография была на коричневом фоне, и Женя на ней мало походил на себя. Светлые его волосы и брови казались черными, а губы выглядели, как накрашенные. Но Зое Женя здесь казался очень красивым, она долго смотрела на снимок, и сердце у нее сладко и тревожно замирало.

Когда Зоя оделась и вышла за порог, было уже без десяти восемь. Моросил мелкий дождик. Налетел ветер, и голое, совсем уже облетевшее дерево, стоявшее около дома, грозно замахало черными ветками.

— Бр-р… — вздрогнула Зоя. Какая гадкая пора — осень.

Женя ждал ее у рекламного щита. Без шапки, с поднятым воротником пальто, он стоял, прислонясь спиной к пестрой афише, и потихоньку что-то насвистывал. Заметив Зою, пошел ей навстречу.

— Добрый вечер, Зайчонок, — взял он ее под руку.

Они свернули в темный переулок. Женя почему-то не приглашал больше Зою в кино, и по проспекту они теперь не гуляли.

— Погода скверная, правда? — взглянув на небо, с которого продолжал сыпать мелкий дождь, сказал Женя.

— Я бросаю работу… Не пойду больше на завод, — глядя себе под ноги и не отвечая на вопрос, сказала Зоя.

— Да? Почему?

— Не нравится мне у вас, — не захотела распространяться Зоя.

Женя тихо насвистывал.

— Найду что-нибудь другое… Не один ваш завод на свете, — с тревогой ожидая его ответа, говорила Зоя.

— А между прочим, — сказал он, — это даже хорошо. Хорошо, что ты будешь работать в другом месте… Понимаешь?

Зоя поняла. Женя считает, что так будет лучше для них. На заводе каждый знает, что он женат… Вон как насмехались девчата, когда узнали, что они с Женей были в кино. И увидел же кто-то. Может, и Жене уже говорили что-нибудь такое… Только сейчас Зое хотелось услышать от него иное. Ей хотелось, чтобы Женя стал расспрашивать, почему она уходит, что-нибудь посоветовал, помог разобраться в той путанице мыслей, из которой ей самой нелегко выбраться. Вроде и решилась уходить, а в душе что-то мучит, тревожит. Зое очень хотелось, чтобы все ей говорили, что она поступает правильно. Вот сказала же мама. Пускай бы сейчас и Женя сказал. Он-то сказал, но не то и не так.

Дождь пошел сильнее, Зоя плотнее запахнула на груди пальто.

— Погодка, — снова проворчал Женя и, оглянувшись, не видит ли кто, обнял Зою, прижал к себе.

— Куда мы пойдем? — спросила она, заглядывая ему в глаза.

— Сегодня мы не станем мерзнуть и мокнуть… Знаешь, что у меня есть? — и Женя вынул из кармана ключ. — Один мой приятель уехал в командировку, а мне ключ оставил… Пошли…

— Ой, что ты…

— Почему?.. Ты что, боишься? Вот уж действительно Зайчонок.

— Что ты, Женечка…

— Или лучше на улице мокнуть?.. А там квартира отдельная, никто нас не увидит.

Зоя молчала. Да, ей хотелось побыть с Женей, посидеть в теплой комнате, а не слоняться по задворкам. И вместе с тем какой-то страх охватывал ее.

А Женя уже вел ее, куда — Зоя не знала, но покорно шла за ним…

Свет люстры падал на незнакомые чужие стены, на незнакомую мебель. Женя целовал ее руки, губы, лицо и Зое казалось, что и мебель, и стены исчезают, не существует больше ничего на свете, кроме Жениных горячих губ, кроме нежных его слов.

Она забыла обо всем: о заводе, о подругах. А когда поздно вечером, перед тем как расстаться, снова вспомнила, у нее уже не было сомнений. Да, завод она бросает. Ведь Женя сказал, что так будет лучше…

И вот она сидит с заявлением в приемной директора. У нее над ухом стрекочет на машинке секретарша.

Наконец директор один в своем кабинете. Зоя поднимается, нерешительно направляется к двери.

— Можно войти? — робко спрашивает она, останавливаясь на пороге.

— Пожалуйста…

Директор, вершитель многих судеб, сидит за столом. Зоя так волнуется, что не видит — какой он. Для нее он не человек, а — «директор».

Шагнула к столу, протянула заявление. Но не успел директор пробежать его глазами, как дверь распахнулась и в кабинет стремительно вошел Игорь Борисович.

— Здравствуйте, — сказал директору и глянул на Зою, словно спрашивал: «А тебе тут чего?»

— Я к вам, Иван Иванович, по поводу одной работницы…

— Посидите минутку, — директор показал Зое на кресло у окна, и положив на стол ее заявление, прижал рукой.

— Я о Горбач. На стрелках работает, — говорил тем временем Игорь Борисович, опускаясь в кресло около директорского стола.

— Это у Ольги Николаевны? — спросил директор.

— Да. Так по вине этой работницы в бригаде вечный брак. Вчера было собрание. Выяснилось, что Ольга Николаевна и сама не знает, что с этой Горбач делать. А я считаю, что хватит с ней цацкаться, надо увольнять. С тем и пришел к вам.

Иван Иванович слушал, постукивая пальцами по Зоиному заявлению.

— А она у вас что — не освоила операции? Откуда брак? — спросил спокойно.

— А леший ее знает… Операцию она, скорее всего, знает, потому что иногда работает по-людски, а потом опять неизвестно, что с ней творится, опять брак пошел.

— А что говорит Ольга Николаевна?

— Ольга Николаевна, Ольга Николаевна, — в сердцах сказал начальник цеха. — Не знаете вы Ольги Николаевны? Либеральничает, увольнять не хочет. «Жалко, говорит, как дочку», — передразнил он мастера.