Избранное в двух томах. Том I

— Демаскируешь нас, не понимаешь? Черт упрямый! — не выдержал Дорофеев.

— И ты мэне, товарищ повар, тоже не лай. — Сагуляк оставался невозмутимым. — Я же не лаю…

Дорофеев оборвал:

— Хватит разговоры разводить. Или с нами идешь или с лошадьми.

— И с вами, и с конями.

Сколько ни убеждали Сагуляка Дорофеев и остальные, он стоял на своем. В конце концов Дорофеев вышел из терпения и приказал Сагуляку не путаться со своими лошадьми возле них. Он с Вартаняном, Галиевым и Прягиным двинулся дальше. Оглянулся. Сагуляк, с лошадьми в поводу, стоял, молчаливо провожая уходящих взглядом.

Когда прошли немного, Вартанян, шагавший рядом с Дорофеевым, воскликнул:

— Ай, старый, упрямый!

Дорофеев посмотрел назад. Шагах в тридцати следом шел Сагуляк, ведя в поводу своих лошадей.

— Конь большой, немец увидит, все пропадем! — загорячился Вартанян. — Какой человек, этот Загуляк, а? Несознательный, да? Давай — одного коня, другого коня: два патрона всего надо… — Вартанян порывисто тряхнул автоматом.

Может быть, в предложении Вартаняна и был резон. Но Дорофеев сказал:

— Незачем шум подымать. А патроны для немца побереги.

6

Сорока вскрикнула над самым ухом. Саша испуганно открыл глаза. Черно-белые перья мелькнули за хвоей, пропали. Саша глянул вниз. Нет, никого…

Внизу сквозь жидкий, серый туман проглядывают макушки оголенных кустов, крохотных молодых березок… Еще рано. Только светает. Холодно. И как хочется спать… Саша поерзал, глубже втискиваясь спиной в дупло березы, на ветвях которой сидел. Натянул на голову воротник старенького, еще детдомовского бушлатика. Поудобнее поджал ноги, упер их в толстый, в серых наростах, сук. Закрыл глаза, пытаясь вздремнуть.

Ночью Саша спал плохо. Первый раз за тринадцать лет жизни ему пришлось провести одному ночь в лесу. Еще и сейчас в душе мальчика пошевеливались неулегшиеся страхи. Прежде он знал совсем другой лес, лес его довоенного детства.

…Ясное летнее утро. Он рядом с отцом в кузове грузовика, полного принаряженными, веселыми людьми: выехал на массовку завод «Электросила», где работает отец. Проехали длинным Охтенским мостом через сверкающую под солнцем Неву, вот последние кварталы, железнодорожный переезд — и уже по сторонам дороги — веселая зелень. Летят машины, летит с ними песня: «Каховка, Каховка, родная винтовка…» Саша тоже поет вовсю… А потом они с отцом забираются далеко в березняк, находят большущий, с тарелку, груздь…

Каким давнишним все это кажется теперь!

Позапрошлым летом уже не было поездок в лес.

В первый же день войны отца призвали. Сашу он отвел в детдом, потому что оставить его было не с кем — Сашина мать умерла, когда он был совсем маленьким. Вскоре детдом эвакуировали в Краснодар. Но туда пришли немцы. Они оплели ограду детдома колючей проволокой, у ворот поставили полицая.

Когда немцев погнали, они погрузили детдомовцев в эшелон. Ребят то размещали в каком-нибудь городке, то вновь загоняли в вагоны. Недавно их выгрузили где-то за Киевом и повели по шоссе. На ночевку остановились в придорожной деревеньке. Ребят поместили в хате, вповалку на раскиданной по полу соломе. А утром оказалось, что немцев нет.

Ждали — вот-вот придут красноармейцы. Сердобольные хозяйки снабжали ребят картошкой и молоком. Прошло несколько дней. А вчера утром в деревню снова явились немцы.

Саша не хотел больше оставаться у немцев. Решил убежать, найти партизан. Тайком выбрался из деревни, поспешил в глубь леса… Шел, как полагал, на восток. Стало темнеть. Когда-то Саша читал, что путешественники в дебрях устраивались ночевать для безопасности на деревьях, привязывая себя к ним… Саша взобрался на старую, раскидистую березу, с большим дуплом высоко над землей, втиснулся спиной в него — даже привязываться не пришлось.

…Саша вновь открыл глаза. Пошевелил затекшими ногами. Какой уж теперь сон… В лесу посветлело. Меж стволов берез, уже давно лишенных листвы, видно далеко… Внизу почти растаял туман. Надо спускаться и идти. Ночью сквозь сон слышалось, как где-то стреляли пушки. Там фронт, идти надо туда.

Но где это, в какой стороне?

Его внимание отвлеклось на черно-сизого крупного жука, неподвижно сидящего в складке бугристой старой коры у края дупла. Неужели еще не заснул на зиму? Саша тронул жука пальцем. Тот свалился куда-то вниз.

Резкий сорочий крик заставил Сашу вздрогнуть. «Ой, кто это? Немцы!» Вот промелькнул меж берез один, второй, третий…

Саша в страхе зажмурил глаза.

Но тотчас же открыл их. Немцы все ближе. Переднего уже можно разглядеть… Погоны, пилотка, распяленная на широкой голове. А шинель — такая, как у красноармейцев! Но в Красной Армии не носят погон.

На пилотках красные звездочки! Значит, правда, что у красноармейцев теперь погоны? Ну да, он же слышал об этом…

Свои!

Саша от радости чуть не вывалился из дупла, ухватился за ветку, она дрогнула…

А его уже заметили. Передний, большеголовый, в натянутой на уши пилотке, смотрит на него, говорит:

— Что за птица? А ну, слазь!

И вот Саша уже стоит посреди обступивших его бойцов и, торопясь, рассказывает о своих злоключениях.

— Что же нам с тобой, парень, делать? — спрашивает командир.

— Как — что? — не понимает Саша. — Я с вами!

— Нельзя тебе с нами.

— Вы в разведку идете?

— Куда бы ни шли…

Саша понял: боевое задание — военная тайна. Ну, что ж… Если здесь, в лесу, эти бойцы, значит, немцев тут нет. Пусть только покажут дорогу. Он сам дойдет до своих.

Но и командир, и остальные почему-то переглядываются, молчат. Наконец самый старый, с сивыми усами, держащий под уздцы пару лошадей, медленно говорит:

— Негоже хлопчика одного покидать.

— Совершенно верно! — подхватывает другой, тот, что выше всех, с жилистым лицом, с какими-то не то жучками, не то молниями на погонах. — Мы обязаны о мальчике позаботиться. Ребенка подвергать опасности нельзя. Нельзя идти дальше, пока не пристроим его. У местных жителей хотя бы…

— А где они, жители-то? — возражает командир. — Время тратить… Что, Прягин, не знаешь? Спешим.

Совсем молодой боец, у которого шинель странно оттопырена на груди, и на нем почему-то командирская планшетка, большеглазый, чернявый, по лицу — нерусский, наверное с Кавказа, возбужденно размахивая руками, предлагает:

— Пусть мальчик с нами! Нельзя бросать. Кричать будет. Плакать будет. Немец услышит. Его возьмет, нас искать пойдет…

— Не стану я плакать! — обижается Саша. Но чувствует, как глаза набухают слезами.

— Ай, ай, что делать? — медленно покачивает головой до этого не проронивший ни слова, устало прислонившийся к стволу березы солдат. На его смугловатом, скуластом, уже немолодом лице, в черных глубоко посаженных глазах Саша видит явное сочувствие. Впрочем, как и на лицах других. И он снова повторяет:

— Я с вами!

— Ты-то с нами, да как мы с тобой? — говорит старший, озабоченно переглядываясь с товарищами. — Нам, может, воевать придется. Мы же в немецком тылу, понял?

— Ну и что ж?.. Я пионер! Не испугаюсь.

— А глаза уже мокрые… — усмехается старший. — Задал ты нам, пионер, задачу со всеми неизвестными…

— Куда же дытыну кинуть? — снова говорит сивоусый. Он обращается к старшему: — Возьмем его, товарищ Дорофеев! Мабуть, выйдем, або пристроим по дорози.

— Не для детей прогулка… — хмурится старший. — Мало ли что…

— Та ничего! — стоит на своем сивоусый. — Хлопчик крепкий. А сморится, я его на Лыска посажу, Лыско у мене смирный.

— Я пешком! — спешит заявить Саша. — Я, как все. Возьмите меня!

— Учтите! — снова говорит товарищам солдат с жучками на погонах. — Мы принимаем ответственность за ребенка. Мы не имеем права рисковать его жизнью. И уже не можем оставить его на произвол судьбы!

Солдат говорит еще и еще… Остальные молчат. Саша тоже. Он с трепетом ждет решения. Как и солдаты, он смотрит на старшего. А тот, наклонив крупную круглую голову, плотно обтянутую пилоткой, тоже не говорит ни слова, в раздумье разглядывает Сашу.