Собрание сочинений. Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Косте снилось, будто все кругом залито ослепительным солнечным светом, и само солнце, похожее на колесо штурвала, висит близехонько, стоит только протянуть руку — возьмешь его за золотые спицы. Костя так и сделал и, утвердясь не то на плотике, не то на облаке, начал, точно рулевой, легко поворачивать неожиданно послушное солнце. Правда, жарко ему было, как у пылающего костра, пот лил с него градом, но каждая маленькая капля, падая вниз, вспыхивала ярким блеском и катилась в синей пустыне неба, трепеща живыми золотыми лучиками.

— Вот так и делаются звезды, — сказал неведомо откуда взявшийся дед Арефий. — Потрудись, потрудись, сынок! Этакая красота образуется.

«Правда, сколько я их насыпал! — подумал Костя, ворочая солнце: хотелось ему осветить лучами, как прожектором, ту станицу, куда сбежала Фрося. — Если бы она увидела меня сейчас, небось задумалась бы».

Тут раздался страшный грохот… Костя больно стукнулся лбом о раскаленное светило, оказавшееся печкой, вскочил, сжимая в руках винтовку, очумело посмотрел на бросившихся к выходу бойцов. Джангильдин, высоко держа фонарь, светил им, будто овцам в кошаре, и громко кричал:

— От поезда не разбегаться! Залечь вдоль насыпи цепью! Без команды не стрелять! — И сам, взмахнув фонарем, соскочил вниз.

Костя, словно на крыльях, слетел следом. Опустевший эшелон подался в темноту, таща за собой косматые кусты взрывов, потом погасил огни, и только слышно было, как, тяжело лязгая, дергался он на путях, выходя из зоны обстрела.

Впереди шла артиллерийская канонада: стреляли с бронепоезда и с платформ остановившихся эшелонов, а кто-то со стороны отвечал ухающим утробным басом.

— Что там? — тревожно перекликались в цепи красногвардейцы.

— Казаки окопались у станции Новосергиевка. Пойдем в атаку, — отвечали командиры.

Опять те же места боев… Костя забыл, как выглядела эта Новосергиевка, когда с Бузулука шло первое наступление на Оренбург. Но тогда там тоже засели казаки, и мы их прогнали. А потом бузулучане быстро отступили из-за казачьих восстаний в тылу. Хорошо, что отряд Коростелева не дал белым разрушить мосты на железной дороге.

После сна у жаркой печки лежать на снегу было холодно, дуло за воротник, в рукава, ноги в изношенных сапогах быстро озябли, и Костя все время шевелил пальцами, чтобы они не отмерзли; хорошо, хоть на руках теплые варежки, мать прислала с оказией.

Он приподнялся, прислушался чутким ухом и пополз, оберегая винтовку, туда, откуда доносился голос Алибия.

— А я тебя потерял! — сказал тот обрадованно. — Давай к первому эшелону. Скажи Павлову, что мы ждем сигнала к атаке. Ребята уже озябли, пора бы и разогреться, а то обморозятся зря.

Пригнувшись, Костя побежал вдоль линии, мимо залегших красногвардейцев. Посвистывание пуль и взметнувшийся впереди огненный сноп взрыва согнали его с насыпи, но внизу он стал проваливаться в снег и пополз, уже различая стоявший впереди состав.

«Пока буду рыть носом сугробы, пристреляются казаки, разнесут вагоны в щепки, и ребята застынут на снегу. Эх, была не была!..» Он вскочил и, почти не пригибаясь, помчался по расчищенной насыпи.

У соседнего эшелона толчея: сгружали пулеметы и ящики с патронами. Значит, будет большой бой, и лишние составы отойдут назад, освободив место бронепоезду. Костя поднырнул под вагон и, побежав на другую сторону насыпи, увидел частые беглые огни в станционном поселке, а невдалеке черный кулак водонапорной башни, грозивший бузулукским эшелонам. Пули свистели беспрестанно, и связной, задыхаясь от бега, от леденящего ветра, сообразил, что огни в поселке — мельтешенье выстрелов, что стреляют беляки и каждая пуля может попасть в него, но он не лег, а еще наддал и, миновав разгружавшиеся платформы, проскочил на «свою» сторону насыпи у самого паровоза, уже погнавшего белые клубы пара.

Павлов словно поджидал его на бронепоезде — спрыгнул навстречу и дал письмо для Джангильдина.

— А этот пакет передай Цвиллингу, он в эшелоне, идущем впереди нашего. Лети, старик! На ноги надейся, но не стесняйся и приземляться. Где настильный огонь, на пузе ползи! Понял? Запомни на всякий случай: ударим из пушек, а потом сигнал к атаке — красная ракета.

Не успев перевести дыхание, Костя пустился обратно.

Теперь он считал себя уже обстрелянным бойцом. Но когда Джангильдин, приняв от него письмо, сунул ему еще одно для Павлова, Костя подумал: «Хорошо вам тут: лежите, постреливаете вместе и в атаку пойдете гуртом, а я бегай, как заяц!» В следующий миг он жгуче устыдился этой мысли и снова побежал вдоль насыпи в сторону головного бронепоезда, пригибаясь от посвиста пуль. «Как стрижи визжат, проклятые!..»

В памяти мгновенной вспышкой возник летний день, жара, высокий берег реки, изрытый норками, в которые, как черные молнии, с разгона ударялись стремительные птицы и каждая точно попадала в свою… Так, наверно, и Костя летел сейчас, пока взрыв снаряда, раскидавший впереди и шпалы, и рельсы, и мерзлую землю, не сбил его с ног могучим толчком воздуха.

«Это и есть взрывная волна!» — С трудом приподнявшись, Костя посмотрел на стиснутое в кулаке письмо Джангильдина и, сразу подскочив, придерживая винтовку, опять помчался вперед.

Но уже не оказалось на прежнем месте бронепоезда, как не было и эшелона, где находились матросы Павлова. За короткое время произошла передвижка на линии, и туда, где недавно гремел огневой шквал, устремилась, оторвавшись от железнодорожной насыпи, сплошная черная масса, подминая под себя сугробы. Выстрелов Костя почти не слышал, — хотя повсюду вспыхивали ружейные огни, только сплошное, грозное «а-а-а» раскатывалось окрест, и он, увлекаемый общим потоком, свернул с прямого пути, сбрасывая на бегу винтовку со штыком, колотившуюся за его спиной.

Столько людей в матросских бушлатах, тоже с винтовками наперевес, бежало впереди, и справа, и слева, что казалось почти невозможным, чтобы Костя смог встретить хоть одного казака. Стрелять и издали, и в упор ему уже приходилось, но, когда вылетел прямо перед ним плечистый, на черном коне казак с пикою, Костя не растерялся, а подумал с отчаянием: «Не достану штыком, а он пырнет…»

Винтовка сама взметнулась, выстрел ударил в крутую грудь вставшего на дыбы коня. Пика, выброшенная могутной дланью, пролетела мимо и нырнула вместе с рухнувшей лошадью в снег, а казак — борода лопатой, как медведь, попер на Костю, правой рукой шаря у себя на боку.

«Шашка? Черт!» — не то вскрикнул, не то подумал Костя и, подавшись вперед, прикладом, точно дубиной, ударил казака, свалил и сам, споткнувшись, упал. Кто-то набросился сверху — настоящая куча мала образовалась в сугробе…

Атака матросов решила исход дела. Несмотря на численный перевес, казаки отступили в заснеженные степи и двинулись в сторону Переволоцкого.

В жарко натопленном помещении станции Костя разыскал Павлова. Смущаясь перед бравым командующим за опоздание, протянул письмо Джангильдина.

Павлов, еще горячий после боя, в распахнутом бушлате, взял письмо, прочитал и рассмеялся молодо, задорно:

— Все разыграно как по нотам, товарищ адъютант! Можешь считать поручение выполненным. Тебе советую: в другой раз, орудуя прикладом, не горячись, не переламывайся вперед, чтобы устоять на ногах. А то всегда будешь пахать носом землю. — Он улыбнулся Косте почти нежно, но по плечу ударил тяжело: — Молодец, Туранин! Мы с тобой в атаке рядом оказались, и я видел, как ты действовал. Вот посмотри на своего крестника.

Петр Алексеевич Кобозев, тоже нараспашку стоявший посреди тесного помещения, махал зажатой в руке папахой, подзывая Костю к себе.

— Почему… крестника? — спросил Костя.

— Да не он крестник, а вот этот бородач: его ты крестил прикладом.

И только тогда Костя увидел подстриженного в кружок обрубом пожилого казака со связанными за спиной руками. Спутанные волосы его были в крови, кровь запеклась и на окладистой, вполгруди бороде.

— Командир сотни из Илекского городка, — отрекомендовал Павлов. — Поспешили они на помощь своим братцам оренбургским казакам, да поздновато спохватились. Много еще у вас войска снаряжается в поход?