Юность в Железнодольске

— При штурмане у тебя тоже тюр-лю-лю?

— Она ему все тебя хвалила.

— Тогда меняй брата на Томку и штурмана.

— Учился бы ты у Марии Николаевны, поставила бы она тебе жирную единицу.

Вася, угрюмо сопя, поднял подкову, перекинул через плечо. Вячеслава умилили рассудительность и хитрость брата. Разумеется, он перебросил подкову не потому, что верит, что это принесет ему счастье, а для того, чтобы посмотреть, где Тамара. Вася догнал брата, довольный: Тамара следует за ними.

Вячеслав с укором глянул на Васю и поймал себя на том, что даже рад, что она не повернула домой.

6

Лодочная станция, к которой они шли, поразила Вячеслава безлюдием. По всей России, покуда он ехал с места службы, дни стояли погожие. На родине тоже держится вёдро. Он забыл, что уже октябрь, но пустынность лодочной станции напомнила об этом.

Открытые стеллажи уложены плоскодонными катамаранами. Рядом скутера — оранжевые, алые, розовые, белые с черным, купоросно-синие. До армии он нередко здесь бывал — ходил на яхтах, но либо так ярко не красили катамараны и скутера, либо он был глух к разноцветью. Вероятней всего, был глух. Впрочем, когда у него  п е р е к р у ч е н н о е  состояние, он очень обостренно воспринимает все прекрасное, как будто вот-вот должен умереть. Что за чудо каноэ! Какая в них изящная длиннота, И звонкое на вид дерево, и тонко, до сухого свечения, крыто лаком! Не из такого ли дерева делают скрипки и не таким ли покрывают лаком? Может быть, за каноэ, когда оно летит по воде, вьется паутинка мелодии, и гребец слышит ее, особенно в безветрие и на самой ранней утренней зорьке?

Вячеслав взял ялик, греб на далекую от пристани дамбу, насыпанную из сиреневого скальника. Куда-то девалась Тамара? Только что была возле сарая, откуда торчал нос спасательного катера, и вот исчезла.

— Вась, ты не заметил, куда она подалась?

— Хотя бы и заметил...

Вася замкнул губы и отводил с переносицы челку.

Зыбило. Лодки, звеня цепями, кланялись мосткам. Яхты, приткнутые к заветренной части пристани, пошатывали в небе мачтами. От прилива тоски Вячеслав все воспринимал как бессмыслицу: приход на лодочную станцию, то, что исчезла Тамара, и то, что насупился Вася.

Распахнулась дверь фанерной будочки, где была касса, оттуда вышла старуха. В тот короткий промежуток времени, пока старуха прикрывала дверь, он успел заметить Тамару, склонившуюся к оконцу кассы. Потом Тамара подошла к старухе.

— Бабушка, я оставлю в залог босоножки.

— Никаких залогов, — зло сказала старуха, хозяйски осматривая пруд.

— Мало босоножек — платье оставлю.

— У меня не раздевалка. Вона погода портится. Вона пруд-то кочками взялся.

Тамара обогнула ограду, скрылась в дощатом кругло-оком доме. Вскоре она вышла на крыльцо впереди мужчины, одетого в чесучовый костюм. Мужчина столкнул с отмели красную лодку-однопарку, придирчиво наблюдал, как Тамара огибает причал. Начальник станции. Дурнушка бы попросила отпустить лодку без документа, наотрез бы отказал, красавица — персональную, пожалуйста, бесплатно.

Яростью наполнились руки Вячеслава. Хотя весла раздирали пруд не под самой поверхностью, вода кипела и снаружи.

Он правил к вышке, установленной на железных понтонах, но едва заметил, что Тамара начала грести вдогонку, повернул ялик в сторону Южного моста. Мост светло возвышался вдалеке на высоких быках.

Алюминиевой легкости Тамарина однопарка догоняла ялик. Вячеслав подумал с ехидцей, что встречи со штурманом оказались для нее не без пользы. А уж морячок-то, видимо, достиг, чего добивался.

Вячеслав гнал ялик без передышки. Его не покидала уверенность, что Тамара скоро измотается и отстанет. Но как он ни кромсал воду, лодка упорно подтягивалась к ялику.

Вася, сидевший на корме со сжатыми кулаками, внезапно принялся раскачивать лодку.

— Прекрати, дьяволенок.

Вячеслав сшиб лопастью гребень волны, Васю окатило брызгами, но он продолжал наклоняться вправо-влево. Вячеслав опять ударил веслом по воде, и тогда Вася, мокрый, с наершившимися на макушке волосами, прыгнул в пруд.

Вячеслав машинально взмахнул веслами, а когда, испугавшись, затормозил, Вася уже схватился за протянутую руку Тамары и она выдернула его из пруда и было направила однопарку к пристани, но его настырный братишка запротестовал, тыча пальцем по направлению к Южному мосту, и Тамара погнала туда лодку.

Держа ялик поперек воля, фыркающих и шепелявящих пеной, Вячеслав медленно поплыл за ними.

Они пристали к бетонной площадке возле боковой опоры моста, где лежали плиты для облицовки дамбы, кабельные шпульки и пласты асбоцемента. Подъезжая к центральным быкам, Вячеслав увидел, что Тамара полезла из-под моста наверх, а Вася принялся стаскивать с себя мокрую одежду.

Как только проплыл под мостом, опять увидел Тамару. Она шла около чугунной решетки, выкрашенной оловом, задержала прохожего, что-то взяла у него, быстро бросилась на ту сторону моста, наперерез желто-голубому трамваю.

Она спустилась на площадку, разожгла костер. Голенький Вася, зажавшись, стал прыгать вокруг этого красивого огня. Вячеслава потянуло под мост, к ней, к брату, но тут ему стало совестно перед Тамарой и Васей, и он, не глядя на них, въехал под свод между срединными быками и посетовал, что это не Сцилла и Харибда: они бы с двух сторон двинулись на ялик, а он бы не шевельнул весел, и они бы раздавили его.

Он отплыл далеко от моста, когда Тамара и Вася вскарабкались по каменьям на дамбу. Как малы они, эти два человека, перед высоковольтной мачтой, вонзившей бетонные копыта в край горы, перед клетчатой поднебесной трубой, из которой ветровые потоки выхлестывают дым, перед зданиями теплоэлектроцентрали. Как дороги они ему, эти два крохотных человека. Они машут руками и кричат. Неважно, что они кричат. Он не хочет слушать, а сам почему-то поворачивает ухо навстречу ветру и ловит пригасающие в полете слова.

— Мы тебя любим, Слава. — И немного позже: — Мы тебе прощаем.

Прощают. Спасибо. Но прощает ли он? Как подрос Вася! Какое у него светлое сознание. Мама и Тамара — все равно что солнце и жаворонки в небе. Надо же так соединить! Милый ты мой тюр-лю-лю. А Тамара! Она не была такой прелестной! Смазливенькая была, толковая, но угловатая. Красавица, и нежная в ней покорность, и даже гоняется за ним, и это не противно, и не ощущаешь за этим потери достоинства.

7

Не думал Камаев, что с приездом старшего сына отношения в семье примут тягостный оборот. Вася неохотно разговаривает с Вячеславом, притом еще и огрызается. Всегда был незлобивым, а тут — волчонок. С ним, отцом, тоже лишний раз не перемолвится, и то как бы по необходимости и снисходительным тоном. Вячеслав почему-то ударился в саморазвлекательность: пьет вино (мамочка родная старательно покупает), пляшет под радиолу барыню и чечетку, шпарит солдатские анекдоты искусственно бравым голосом. И бывает словно пацаненок: возьмется котенка манить гусиным пером, привязанным к нитке. За этой беспечной дурашливостью легко угадать, что он старается побороть недовольство им, отцом, и тоску о Тамаре. Вот и поговори честно. Рассказал сыну правду, и он же ему чуть ли не враг и чуть ли не виновник опрометчивого замужества Тамары. Не то Вячеслав выделил для ума, от чего он хотел его предостеречь, а на то напирает в намеках и через всякие там притчи, будто он полез к нему с советами по заскорузлому ханжеству и родственной зависти. Чего только не напутает и не выкрутит человеческое сознание, которое не находит решения? Он, Камаев, и сам мечется и мается и не находит решения, потому что не может верить в чистоту тех, кто преступил любовь и верность. Он-то повидал людей, и ему известно, какие худшие из них, случалось, самые талантливые, стремясь к благополучию и к принятой норме жизни, маскировали истинное желание даже перед собой и уж тут-то они казались расчудесными...