Концессия

Дым вылетал все так же упруго и красиво. Чан-кон не спускал глаз с женщины. Он видел: она прижалась к креслу — естественный жест защиты. Она хотела вскочить, но передумала... виски ее калились кровью.

— Чтобы не искушать дольше доверия вашей радости, сообщаю: все уже оформлено... Я вижу, Хот Су-ин потрясена радостью... Да, вечное и единственное женское счастье, — добавил он с оттенком грусти, — знать, что на далеких берегах ждет тоскующая любовь...

Хот Су-ин встала. Что будет вслед за этим ее жестом? Но Чан-кон спокойно поднялся тоже.

Он выразил джентльменское желание проводить свою гостью.

Он повел ее к выходу несколько другим путем.

Сошли в широкий коридор, потом повернули в узкий. Чан-кон приоткрыл выходную дверь и пропустил вперед женщину. В ту же минуту дверь захлопнулась.

Хот Су-ин вместо улицы оказалась в каменном мешке.

ПОЖАР

В тишине издалека слышны пожарные рожки и грохот тяжелой езды. По ближайшим к ипподрому улицам бегут и кричат.

— Где горит? — спрашивают друг у друга люди, выскакивая из калиток.

— Бочарный завод!

И мчатся, подбрасываемые гудящими досками тротуаров.

Сразу за углом багровые клубы над долиной — багровое, только что рожденное чудовище.

— Новый «Север»! — Люди прыгают через выбоины, канавы и обгоняют друг друга.

По Ленинской, по Луговой со все нарастающим грохотом несется Маньчжурская пожарная часть. Впереди летит, улюлюкает и бьет в колокол брандавтомобиль. За ним грохочут колесницы со шлангами, лестницами и командой... Факелы, каски, кони, как звери, рвущиеся из упряжи.

К месту несчастья скачут пожарные части всего города.

Бочарный завод пылает, как свеча, как миллиард свечей.

Сборочные мастерские, контора, штабеля леса — все освобождено от оцепенения, черноты, неподвижности, все летит в небеса оранжевыми гудящими потоками.

Стены ближайших домов багровы. Пунцовые окна и двери распахнуты, и хозяева, кое-как прикрыв ночную наготу, вмешиваются в толпу.

Пожарные части прорвались через огненную завесу, но они бессильны в этой пылающей стране. Они направляют брандспойты на пирамиды леса, но вода по дороге обращается в пар.

Пламя разметало крышу сушилки и вывалилось наружу, огромное, бушующее.

— Ужас! — кричат женщины, — ужас! Смотрите, что делается с деревьями!

Небольшая рощица, сохранившаяся в южной части завода, начала таинственно оживать. Деревья шевелили листьями, ветвями, сучьями, как потягивающиеся люди, разминающие каждый сустав.

Отряд конной милиции оттеснил зрителей с поля и окружил карантином улетающий в небеса завод.

— Ужас, ужас! — кричат женщины, а мужчины молчат, Они думают и изредка перебрасываются догадками.

— Поджог! Загорелось сразу в десяти местах.

— Кто это сделал?

— Известно, кто сделал, — вмешивается третий, кивая головой на запад. — Не то еще будет, там теперь по-настоящему взялись за дело...

И из тысячи наблюдающих только один не смущен, не подавлен, не растерян, только один издали, с вершины сопки, хладнокровно наблюдает события, заранее зная, что и как будет: он — Огурцов, прозванный гимназическими товарищами Огурцом, он — сын золотопромышленника, он — человек, преданный старой царской России.

Вот этап, вот истинная звезда, подвешенная им к своему еще не надетому мундиру...

Ветер доносит запах гари. Огурец втягивает его теперь с особенной внимательностью: все, что напоминает пожар, настораживает его так же, как охотника след дичи. Нет, гарью не пахнет. Нет, гарью еще не пахнет!

Огурец ускоряет шаг... Он ведь еще не стоит на сопке, он идет, торопится... Да, торопится... Потому что ведь и пожара еще нет, завод еще не горит, он еще там, и долине, темный, сухой, ожидающий. Люди на пожар не бегут, пожарные команды не скачут, зеваки с опаской не смотрят на запад...

Это, идя на свое преступное дело, Огурец представлял себе то, что будет через час.

Хорошо перед утром. Безмятежна долина, хороша тишина. Спят сторожа, райские сны видят утомленные рабочие в общежитиях...

Огурец перемахнет через забор и в пирамиды леса, пограничные с мастерскими, заложит десятифунтовые баночки бензина. Затем проникнет в контору (греховодовский ключ в кармане) и из нее сделает центральный осветительный факел. К этому факелу бросятся в первую очередь и не заметят, как огонь от пирамид поползет к цехам.

Первый пожар, второй пожар, аресты, казни китайских и русских коммунистов... Впрочем немного — всего пять-шесть человек, только для морального эффекта и показа безграничной возможности.

Близка заря... На заре крепок сон.

Гулко идти ночью по долине, шаги отдаются, как в зале, небо умножает их бессмысленно, нерасчетливо.

Редкие фонари мелькают по заводу. Сонный, предрассветный, успокоенный мир.

Несколько минут Огурец шел в тени забора, осторожно ступая, останавливаясь и прислушиваясь. Да, там все тихо.

Освободил веревку, намотанную под пиджаком вокруг пояса, к одному ее концу привязал объемистый сверток, из другого сделал петлю и накинул на зубец забора.

Легко перебросил при помощи этого приспособления через ограду свое большое тело, прыгнул, сел и осмотрелся.

Он находился среди пирамид. Хорошо. Под их прикрытием он дойдет до цехов.

Перетащил сверток и медленно, стараясь не стукнуть обувью, двинулся вперед...

Бригада Сун Вей-фу вышла сегодня работать раньше на два часа.

Огурец хотел спокойно пройти, но у него был явно подозрительный вид, на него смотрели десятки глаз, и он юркнул в штабеля. Побежал и сейчас же услышал за собой гулкий топот ног.

Забор!.. Он повис на заборе, как мешок... Горячие сильные руки схватили его.

СОБЫТИЯ

Утром десятого июля китайские власти захватили по всей линии КВЖД телеграф, закрыли и опечатали советское торгпредство, отделения Госторга и Совторгфлота.

Управляющего дорогой товарища Емшанова отстранили от работы. Отстранили и других работников, сейчас же замененных белогвардейцами.

Арестовали двести русских рабочих.

Железнодорожное сообщение с Владивостоком прервано. Китайские войска придвинуты к самой границе СССР. Вместе с ними белогвардейские части, которые уже переходят на советскую территорию.

Одиннадцатого июля Владивосток вышел на улицу.

Еще не было никакого распоряжения, еще никто не построил плана демонстрации, а молчаливые, сосредоточенные группы дальзаводцев, цех за цехом, выходили из заводских ворот и направлялись к Вокзальной площади.

Двигались колонны завода «Металлист», мельницы, мылзавода, железнодорожных мастерских, Эгершельда, порта.

Последними к демонстрантам присоединились красноармейские части.

И тут демонстранты перестали молчать. Крики и пение «Интернационала» неслись в воздухе, смешиваясь в одно целое с грохотом железа, цокотом копыт, мельканием шапок, рук, гимнастерок.

Все ясно отдавали себе отчет в том, что происходит, и в том, что может произойти.

— Ну, ребятки, — говорил Мостовой, идя во главе своей бригады, — в первую же неделю мы с вами должны еще постараться. Многого мы добились, но добьемся еще большего.

Около таможни Вера Гомонова увидела грузовик, а на нем Филиппова с аппаратом.

— Филиппов! — крикнула она.

Он увидел Веру и махнул рукой на запад.

— Скоро я туда!..

Колонна завернула за угол.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Точилина полетела в реку. Она ощутила пронизывающий нестерпимый холод. Широко раскрытыми глазами видела мутную воду, вода была тяжела, давила, поднимала, не пускала... Ее куда-то влекло, крутило, но всеми силами, инстинктивно, не думая ни о чем, она стремилась наверх. И вдруг голова ее вырвалась из воды, и девушка вздохнула, сбрасывая с себя пудовую тяжесть удушья.

Река несла ее, ледяная, накатываясь на нее волнами, обгоняя, но уже подчиняясь ей.