Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Теснимые лошадьми и подгоняемые плетьми, мужики лезли в грязную, вонючую воду. Тех, кто пытался сопротивляться, били нагайками.

Улусова и Пыжова не было: они заехали к какому-то «нахалу» перекусить и пробыли у него два часа.

— Куда же это вы нас запихали? — начали кричать из лужи. — Что же это за издевка такая?

Казаки деловито загоняли в воду пытавшихся вылезти.

— Стой, мужики! — сказал Андрей Андреевич. — Все равно хуже не будет.

Задыхаясь от быстрой ходьбы, подошел Данила Наумович. Улусов послал его узнать, тут ли Никита Семенович, а если нет — немедленно доставить его к волостному правлению.

Двое конных ускакали за ямщиком. Возвратились они скоро. Никита Семенович спал и был разбужен нагайками.

Он бежал по улице, а стражники скакали вслед, подгоняя его. Около лужи ямщик споткнулся и упал лицом в грязь.

— Ладно, — пробормотал он, залезая в воду. — Ладно, вашу про вашу… Баловаться так баловаться! — И, вытерев лицо, погрозил стражникам кулаком.

Наконец Улусов и Пыжов подъехали к волостному правлению. Пыжов был пьян, шатался в седле и протирал глаза.

— На колени! — распорядился он. — Н-ну!

Передние ряды мужиков стали на колени. За ними стали все.

Никита Семенович упирался.

— Меня не поставите! — зарычал он. — Я перед богом не каждый день на коленки становлюсь.

Улусов тронул Пыжова за плечо и что-то шепнул. Пыжов досадливо поморщился, но ямщика не тронул.

— Почему хлеб-соль? — спросил Улусов и ткнул нагайкой в сторону накрытого стола.

— Князей ждали, — вздохнул Андрей Андреевич. — Князей, дурни, ждали!..

Хоть и невесело было мужикам в эти минуты, но многие рассмеялись.

— А это что? А ну, подать мне бумагу! — приказал Пыжов, увидев рядом с хлебом-солью древний свиток.

Казак подал ему Грамоту, Пыжов, ничего не поняв в ней, передал Улусову. Тот посмотрел на Грамоту, торжествующе улыбнулся и начал медленно рвать ее на куски.

— Не смей! — истошно закричал Фрол Баев.

На него посыпались удары.

Улусов, скверно улыбаясь, рвал Грамоту. Все молча наблюдали за ним. Вот он разодрал Грамоту на мельчайшие кусочки и сунул их в карман. Народ взвыл и бросился из лужи. Казаки выхватили шашки. Прошла секунда… Улусова проняла дрожь: он понял, что этого народ не простит ему.

— Снять шапки! — приказал Пыжов, когда мужики были снова загнаны в лужу и поставлены на колени.

Головы обнажились.

— Кланяйтесь, — скомандовал Пыжов. — Кланяйтесь, рассукины дети!

Все склонили головы к воде.

— Еще раз. Ниже.

И снова склонились головы к воде.

— Ниже, ниже! — орал Пыжов. — Хлебните водички, хлебните, подлецы!

Лица мужиков погружались в вонючую жидкость, а Пыжов заставлял их кланяться еще ниже.

— Еще раз, мерзавцы, — сказал он, смеясь и ощущая необычайную игривость. — Тэ-эк-с! Вкусно, а? Ладно, повторяйте за мной: «Мы — бунтовщики и рассукины дети…»

— «…бунтовщики и рассукины дети», — повторило несколько голосов.

— «…а также и р-ракалии…» Веселей, веселей, честной народ!

— «…а также и ракалии», — нестройным хором повторил мир.

— «…сознаем свою вину перед государем императором и перед его верным слугой князем Улусовым…» Веселей, веселей, чертовы дети.

Мир сбивчиво повторил.

— «…и обещаем мы, подлецы и мерзавцы, больше не бунтовать, а зачинщиков выдать».

Мир молчал.

— Кто зачинщик? — крикнул Пыжов. — Выходи!

— Зачинщик сам господин Улусов! — ответил Никита Семенович.

— Взять! — приказал Пыжов. — Не мешайте мне, — обернувшись к Улусову, злобно прошипел он.

— Выходи! — Стражник ударил ямщика нагайкой.

Никита Семенович вышел из лужи. Вода, грязь и кровь стекали с него.

Пыжов вынул список и начал читать. Он назвал Андрея Андреевича, Луку Лукича, Петра и Сергея Сторожевых, попова работника Листрата и еще трех мужиков, когда-то нагрубивших ему и Улусову.

Все названные, подгоняемые плетьми, вылезли на сухое место.

— Я не виноват, — сказал Листрат. — Я на сходке не был. За что же меня?

— Молчать! — заорал Пыжов. — А кто кричал на сходке насчет государя? Кто его священную особу оскорблял?

— Докажи, что я! Не было меня на сходке.

— Доказать? Сию минуту докажу. — Пыжов вынул ногу из стремени и проделал над Листратом ту же операцию, которую он совершил часа два назад над Андреем Андреевичем.

Листрат взвыл, ухватившись руками за лицо.

— Па-адлец! Докажи ему… На колени!

Все вызванные стали на колени.

— Одну минуту, — остановил его Улусов. — Луку я приведу сам.

Он вошел в правление и, дав Арефу по физиономии, приказал отпереть холодную.

Лука Лукич читал Евангелие; он уже знал все.

— Сидишь? — спросил Улусов с гаденькой усмешечкой.

— Сижу, ваша милость, вас ожидаю.

— Тебя ямщик выпустил.

— Не он меня сажал, — внушительно отвечал Лука Лукич, — не ему меня и выпускать.

— Это все из-за твоего бунтовщицкого характера, — взвизгнул Улусов. — Это все по твоему тонкому расчету. Это ты подбил мужиков запахать мою землю?

— И я тоже. — Лука Лукич глядел прямо в глаза Улусову.

— Ты бунтовщик, ты оскорбил меня, ты посягнул на священную собственность. Ты стал врагом государя.

— Никак нет, — почтительно проговорил Лука Лукич. — Это вы напраслину на меня возводите.

— Ты меня своим характером не сломишь! Ты меня своим упрямством не возьмешь! Я из тебя выбью эту манеру.

— Никак нет, ваша милость. Что человеку богом дано, то людям не отнять. Только скажу наперед: прознает государь про твои окаянные дела, Микита Модестыч, он с тебя взыщет. И господь взыщет.

Улусов рассмеялся:

— Государь? Ду-рак! Государь соизволил приказать, чтобы все вы были примерно наказаны. Он казаков приказал послать, а зачинщиков судить. Тебя, значит, в первую голову. А за причиненные мне убытки взыскать с вас двадцать тысяч.

Словно громовой удар прогрохотал над Лукой Лукичом.

Улусов, расставив ноги, продолжал смеяться.

— Микита Модестыч, — трепеща от волнения, заговорил Лука Лукич, — ты крещеный человек. От крещеного человека в этот великий час правды прошу, к совести твоей взываю! Скажи, что государя помянул для красного словца.

— Не веришь, старый дурак? Указ государя у господина губернатора, копия при мне, я ее вам должен объявить. Читай и устрашись, мятежник! — И ткнул в лицо Луки Лукича бумагу.

Тот прочел и зашатался. Прислонившись к стене, он прошептал:

— Побожись святым крестом, богом заклинаю, что это не фальшь, что самим царем писано.

Улусов перекрестился.

— Теперь веришь?

Лука Лукич не отвечал. Побледневший, он стоял у стены… «Царь указ дал, царь судить приказал!» — кричало сердце. Мысли теснились, дурнота овладевала им, он не чувствовал под собой опоры, словно то, на чем он держался весь свой длинный многотрудный век, в один момент рассыпалось и обратилось в труху.

— Иди! — Улусов схватил Луку Лукича, чтобы выволочь на крыльцо, но взгляд старика остановил его.

— Ну, ваша милость, — хрипло выдавил Лука Лукич, — я не знаю, чего ты удумал сделать с народом, но одно помни: твои земли у нас под боком, твоя роща недалеко, скотина твоя нам известна, дорога к твоему дому тоже. Побереги себя: народ-то, кто ж его знает, на что он в лютости пойдет. И уж я его останавливать, как то делал несчетные разы, не буду.

— Ты мне грозить? Я тебя за такие слова на каторгу! — Улусов побагровел. — Я тебя так закатаю, ты у меня забудешь, как тебя звать. Иди! — И поволок Луку Лукича к двери.

Тот тряхнул плечами и сам вышел на крыльцо. То, что он увидел, бросило его в дрожь.

— Иди, иди, — подтолкнул Луку Лукича Улусов. — Вот их самый главный воротила, — сказал он Пыжову. — Из-за него все началось. Положить их! — обратился он к казакам, указывая на мужиков.

— Ладно, — выдавил Листрат и бросил на Улусова свирепый взгляд. — Дай бог, чтобы до смерти не забили, а там увидим, кому первому в гробу быть!