Последние заморозки

Сейчас мы можем и не придать большого значения размышлениям Серёжи, но не мешает, однако, помнить, что Серёжа больше нас знает своего брата и Руфину.

Руфина выглядит милой и самобытной. Это не частый цветок. Но у всякого цветка свои корни и своя наследственность… Поэтому нам необходимо знать хотя бы кое-что о матери Руфины.

Отец и дед Анны Васильевны — Жулановы — принадлежали к той благополучной, «выбившейся в люди» части рабочего люда Урала, которая заметно выделялась среди остальных. Свой дом, своя лошадь, корова, тройка свиней, дюжина кур, большой огород, покосные земли хотя и не возводили знатоков горячего доменного дела Жулановых в категорию богатеев, но все же, вольно или невольно, ставили их в разряд тех мелкопоместных мастеров, материальное преимущество которых размежевывало их с большинством собратьев по заводу.

А это многое определяло в сознании.

Анна Васильевна воспитывалась на традициях, в которых личная собственность, накопления, стремление больше заработать, не упустить свою удачу играли не последнюю роль. Хотя для Анны Васильевны все это и было только отголосками прошлого, но эти отголоски не умолкали в ней. Не умолкали настолько, что нашли отзвук в душе Руфины. Эти отзвуки жулановского скопидомства, пусть малой тенью, все же пришли с Анной Васильевной в дулесовский дом.

Прошлое, нередко притворяясь умершим, дремлет в нас. Дремлет, чтобы проснуться и заявить о себе при первом удобном случае.

Поэтому нам следует хотя бы прислушаться к сомнениям Серёжи. Дети иногда видят больше и чувствуют лучше, нежели взрослые.

Серёжу в семье считают по-прежнему мальчиком. И он был им ещё в июне, на школьном балу. Но теперь август. За эти недели так много произошло, что ему даже самому не верится, как он вырос и возмужал. Руфина открыла ему глаза на многое. За это Серёжа ей благодарен, но будет ли благодарна она себе за это?

Научившись смотреть шире, Серёжа научился и действовать. Действовать открыто и прямо. Он решил увидеть Руфину и поговорить с нею.

Встреча произошла на дулесовских мостках. Зады огорода Дулесовых выходили на берег пруда. На этих мостках полоскали бельё, ловили рыбу. Серёжа решил поудить с мостков. Он пришёл туда, когда Руфина каталась на лодке. Руфина обрадовалась, увидев Серёжу, и причалила к мосткам.

— Пришёл мириться? — спросила она ласково.

— А мы и не ссорились, — ответил Серёжа. — Я пришёл поговорить с тобою, Руфа.

— О чем?

— О брате.

— От него?

— От себя.

— Говори. Я слушаю.

— Руфа, ты любишь брата?

— Да, — ответила она.

— А он?

— Не знаю… А ты как думаешь, Серёжа?

— Я думаю, Руфа, что ты должна его разлюбить.

Руфина побледнела.

— Зачем?

— Он не будет счастлив с тобой…

— Что? Что ты сказал? С кем же он может быть счастлив, с кем?

— Я не знаю…

Руфина вышагнула из лодки на мостки, затем привязала к мосткам лодку, выпрямилась и сказала:

— Серёжа, я прошу тебя ловить рыбу в другом месте.

Серёжа наскоро смотал леску и ушёл, ничего не сказав.

Руфина осталась в раздумье. Для неё Серёжа всегда был милым, простоватым мальчишкой. Зная его влюблённость, Руфина могла расценивать сказанное Сергеем как очередное мальчишеское умничанье. Но глаза Серёжи были строги. Голос звучал убеждённо.

А вдруг да он говорит правду? Может быть, Алексей делился с ним? Может быть, Серёжа пришёл сюда по просьбе брата?

Нет, это невозможно. Алёша всегда любуется Руфиной. Ему приятно появляться с нею. Он так внимателен к ней. Внимателен, но не более.

Он никогда не разговаривает с нею ни о чем серьёзном. Ничем не делится. Не рассказывает о себе. Не даёт заглянуть в себя. Что-то прячет… От чего-то уходит…

Да уж будет ли в самом деле он счастлив с нею?

Будет!

Он ещё не знает Руфины. Пусть время идёт. Не все и не всегда приходит сразу. Так говорит тётка Евгения. Так думает теперь и Руфина.

Сбудется твоя мечта, Руфина. Сбудется. Побеждают терпеливые.

15

Осень, словно желая смягчить своё безрадостное появление, задабривала все живое щедрыми дарами полей, лесов, садов и огородов. Шумнее с каждым днём зеленые ряды на рынке. Мешками продаются огурцы. Яблоки — вёдрами. Капусте счёт ведут уже на сотни кочанов. Привычка к собственным солениям жива в рабочих семьях.

Леса полны весёлыми «ау», восторгами грибных находок: «Чур! Моё гнездо!» И если уж малец нашёл гнездо груздей — другой не подходи. Грузди, растущие большими семьями, могут за полчаса наполнить доверху корзину грибника.

Руфина усиленно ищет любимые Алёшины грибы. Она уже засолила в новеньком дубовом бочоночке отборные грузди. Поймёт же он, какие чувства вложены в эту прелесть и сколько нужно было исходить лесов, чтобы собрать такую красоту!

Алёша с утра до вечера пропадает на заводе. Днём за наладкой и пуском новых станков, а вечером в конструкторском бюро.

Машины — это его радость и наслаждение, его мир творческих поисков. Так много замыслов и пока ещё так мало свершений. Они будут. Непременно будут.

Машина капризна в своём рождении. Она куда капризнее, чем стихотворение. Алёша, мечтавший стать поэтом, помнит эти муки. Стихотворение всегда спорит с автором то лишним, то недостающим слогом в строке. То вдруг огорчает чужеродным словом или глухотой рифмы.

Но даже самое простое приспособление к станку требует не меньших, а, пожалуй, ещё больших усилий. Какая-нибудь маленькая шестерня или ничтожный храповичок кажутся нужными в ночных раздумьях, а приходит утро — и они оказываются лишними деталями, как мёртвые слова, отягощающие стихотворение.

Зато какая радость, когда живущие порознь детали, как порознь живущие слова, соединяются в разумное произведение. Пусть не всем понятна эта поэзия Алексея Векшегонова, но она его волшебная стихия.

Сейчас он занят автоматической приставкой к своему станку «ABE». Это обойма с подающим механизмом. Простая вещь, а сколько мук. Ему хотелось её закончить до отъезда, но впереди так мало дней, а подающий механизм обоймы сопротивляется. Не хочет подавать детали. Если бы ещё неделю — обойма-автомат сделала бы его «ABE» автоматическим станком.

Беспокоит его и дипломная работа. Он решил заканчивать последнее полугодие заочного института «очно», а все равно грызут сомнения. Справится ли он с нею? По плечу ли она ему? Не слишком ли претенциозно её название: «Теория непрерывной реконструкции»? Но ведь тема не надумана им. Её подсказал сам завод. Он иногда будто шепчет ему: «Брось ты, Алёшка, заниматься обоймами. Бери шире. Копай глубже. Не бойся замахиваться».

Станкостроительный завод, конечно, обязан многими успехами дядьке Алексея, главному инженеру Николаю Олимпиевичу Гладышеву. Неустанному труженику. Это верно. Но Алексею кажется, что завод стареет, а дядя Николаша не замечает этого. Если завод сравнить с живым организмом, тогда он, как всякий организм, нуждается в беспрестанном обновлении своих клеток. А этого нет.

Николай Олимпиевич — душа завода — иногда кажется душой, привыкшей к своему телу, душой, не замечающей его одряхления. Потому и возникла у Алексея теория непрерывной реконструкции. Реконструкции не эпизодической, реконструкции не время от времени, а именно непрерывной.

Заимствуют же инженеры очень многое из механики природы. Почему им не перенести из природы планомерную цикличность обновления клеток завода.

Может быть, это фантазия пылкой головы… Но ведь все живое растёт безостановочно, непрестанно, планомерно. И если так не растёт завод, значит, он перестаёт быть живым организмом.

Алёша верит своим мыслям, но и боится их. Если бы он мог так же, как дядя Николай Олимпиевич, умещать в своей голове весь завод, вот тогда было бы все ясно.

Как мало у него знаний и как ещё ничтожен опыт, а вокруг столько дел, простых и сложных, больших и малых, второстепенных и неотложных…

Отъезд подоспел куда скорее, чем казалось. Руфина пришла провожать Алексея на вокзал. Она была очень нарядная, в тёмном платье, в дымчатом прозрачном плаще, накинутом на случай дождя. Её глаза грустны. И весь её печальный облик даже на посторонних людей навевает грусть.