Интерконтинентальный мост

Вслед за Гономом вышли молодые ребята, ученики и ученицы старших классов Уэленской школы. Иван Теин наблюдал за их танцем и думал о своем деде — Спартаке. Он его не помнил, но видел его танец на киноэкране. Сущность танца Спартака была не только в его жестах, но и отражалась на его вдохновенном лице. Дед умер совсем молодым, покончив с собой из-за несчастной любви. Ему показывали место: маяк на берегу бухты Тасик.

И вдруг Ивану Теину подумалось: все его беспокойство и думы — от тревоги именно за прошлое, которое хочется сохранить и в будущем. И приезд Джеймса Мылрока пробудил эти мысли, эти тревоги.

Голоса вернули Ивана Теина в действительность.

— Гостю танец! Пусть гость станцует!

Это был давний танец, сочиненный в начале восьмидесятых годов прошлого столетия, когда старый Дуайт Мылрок приплыл со своими земляками на парусной кожаной байдаре в Уэлен, возобновив старый берингоморский обычай дружеского общения. Желтые круги бубнов качались в такт ударам гибких палочек из китового уса, песня крепчала, как нарастающая буря, и, когда напев достиг своей вершины, Джеймс на секунду замер и с размаху нырнул в ритм, как в глубину.

Краем глаза успел заметить, как рядом встал Иван Теин. Он успел скинуть куртку из нерпичьего меха и остался в клетчатой фланелевой рубашке. На руках — перчатки из белой тюленьей кожи. Его короткие, сильно посеребренные сединой волосы казались посыпанными ранним осенним снегом, но свежее лицо, покрытое вечным загаром арктического солнца, лучилось молодым задором и вызовом. Он слегка улыбнулся Джеймсу и, коротко вскрикнув, рванулся в танец.

Джеймс смотрел на Ивана, и волна дружелюбной нежности поднималась у него в душе. Он любовался своим другом, его сильным телом, уверенно подчиняющимся четким ритмам танца. Книги Ивана Теина знали на обоих берегах Берингова пролива, и известностью своей он мог соперничать с Евгением Тай, оставившим потомкам свои многочисленные сочинения. Об Иване Теине писали не только в местных газетах, его имя упоминалось и в информационных дисплеях на других концах планеты. И когда о нем говорили как о литераторе, достигшем интернациональной известности, в этом большого преувеличения не было. Его последняя книга о ценности культур арктических народов для подготовки международных космических экипажей разошлась по всему миру на многих языках. Она была написана энергично, убедительно и даже как-то весело. В ней повествовалось, как древние арктические охотники месяцами могли дрейфовать во льдах, находя в ледовой пустыне все необходимое для жизни. Часто в такое опасное путешествие они брали семьи. На льду рождались дети, старики уходили в окрестности Полярной звезды, где, согласно старинным преданиям, располагалось прибежище ушедших душ, — словом, жизнь продолжалась, и никто из эскимосов не думал, что они совершают какой-то героический подвиг. То же самое происходило в годы интенсивного исследования Арктики, когда эскимосов брали проводниками. Иные достигали Северного полюса, но вся слава доставалась белому человеку. Иван Теин назвал это явление «географическим империализмом», и Джеймс Мылрок был полностью согласен с ним. Однако главным содержанием книги было исследование душевного состояния людей, живших на краю возможностей существования человека на земле, на том острие, за гранью которого каждую секунду человека подстерегала опасность, угроза гибели. Она, как тень, шла за человеком Арктики, и все же люди были полны несокрушимой веры в жизнь, в ее радости. Они приветствовали каждый наступающий день, какие бы трудности и испытания он ни сулил им, как бесценный дар, как праздник труда и жизни. Иван Теин утверждал, что только люди, сумевшие перенять такое отношение к жизни, имеют право быть включенными в состав космических экипажей, отправляющихся на долгие годы к неведомым мирам.

С последним ударом бубна Иван и Джеймс застыли, все еще сохраняя в напряжении своих мышц стремительность и силу древнего танца.

Медленно освобождаясь от власти мелодии, Иван Теин широко улыбался Джеймсу Мылроку.

— Мы еще можем показать, как надо танцевать наши танцы!

Поздним светлым весенним вечером на старой Уэленской косе они ждали пассажирский дирижабль «Джой Галлахер». Уже был понедельник, но на острове Малый Диомид кончался воскресный день. Солнце стояло над Инчоунским мысом, и низкие тучи оттеняли торосы у берега, яранги на косе и большие окна жилых домов нового Уэлена.

Время от времени бросая взгляд на тихоокеанскую сторону холмов, Джеймс сказал:

— Я надеялся найти поддержку у тебя…

— Ты знаешь, что я всегда готов прийти на помощь, — не сразу и как-то нерешительно отозвался Теин.

— Да нет… Дело не в этом… Мы с тобой на разных путях, — перебил Мылрок. — Все это время, пока я здесь, я наблюдал за тобой, слушал и еще и еще раз убеждался: ты смело смотришь в будущее… Вы сумели соединить прошлое с будущим…

— Я понимаю твою тревогу, — мягко сказал Теин. — Но мост нужен для будущего. Лично для меня это символ единства мира, а не просто транспортное сооружение. Главное — это то, что мир не терпит насилия и войн. И чем больше будет таких совместных начинаний, тем лучше будет для всего человечества…

— Да, может быть, ты и прав, — грустно улыбнулся Джеймс. — Но для нас, как это ни звучит парадоксально, будущее было в том, чтобы как можно дольше оставаться в прошлом. Наш образ жизни, моржи, тюлени, киты, холод, отдаленность и недоступность, пустынность и суровость нашего острова — это было наше будущее. Но теперь судьба повернула нас к настоящему. И мы должны выдержать эту борьбу с настоящим!

Теин слушал друга и внутренне спорил с ним.

Да, мир был сохранен на планете, и похоже, что на горизонте окончательно разошлись неразразившиеся грозой тучи термоядерной войны. И все же у человечества оставалось еще много трудных дел.

На юге, на фоне чистого неба блеснуло тело дирижабля. Серебристое сияние разрасталось, и вскоре «Джой Галлахер» поплыл над домами Уэлена, прицеливаясь к причальной мачте.

Прощаясь, Мылрок сказал;

— Но мы начинаем кампанию за справедливое отношение к Иналику.

Теин не нашелся что ответить.

Да и что он мог сказать? Кто поймет протест полутора сотен эскимосов, затерянных на просторах Арктики, против такого внушительного символа мира на планете? Да над ними просто посмеются, а мост все же будут строить, не обращая никакого внимания на этих Людей.

«Джой Галлахер» отцепился от причальной мачты, резко взял высоту и стал удаляться в сторону Берингова пролива, мерцая в ясном, еще светлом небе сигнальными бортовыми огнями.

Ивану Теину на миг показалось, что он увидел в одном из больших обзорных иллюминаторов пассажирской гондолы озабоченное лицо Джеймса Мылрока.

Возвратившись домой, Иван Теин долго сидел в своем домашнем рабочем кабинете, пытаясь переложить на бумагу сегодняшние впечатления, события, разговоры, мысли, удивляясь про себя, как это мучительно трудно — добираться до сути настоящей, живой правды жизни.

Глава четвертая

Земля старого Наукана, древнего эскимосского поселения, расположенного прямо на берегу Берингова пролива, совершенно преобразилась за несколько последних месяцев. Однако исторический памятник-маяк Семену Дежневу новые постройки и механизмы обошли так, что памятник с бюстом казака-мореплавателя и побелевший деревянный крест с прикрепленной к нему медной гравированной доской по-прежнему примечательно выделялись на фоне серых скал и темного, часто затянутого сырыми серыми облаками неба.

Приезжие спешили запечатлеть себя портативными видеокамерами на фоне памятников, снимались на берегу так, чтобы в поле зрения попадали оба острова — Ратманова и Малый Диомид, зеленые, распластавшиеся на воде, словно гигантские доисторические морские звери.

Временные жилые дома, доставляемые большегрузными дирижаблями, вертостатами, поднимались выше, туда, где бесшумные электрические бульдозеры выравнивали площадки. Они работали там, чтобы не потревожить большой птичий базар с полярными морскими чайками и кайрами. Вылупившиеся птенцы осторожно прохаживались по узким карнизам и со страхом посматривали вниз, на бушующий пролив. Здесь, в месте, где соединяются воды Тихого и Ледовитого океанов, никогда не бывает спокойно.